"Клямкину$5000.
Смирновой$3000".
Я не понял, что это значит. Кто такие эти Смирнова и Клямкин?
Это свидетели, которые изменили на суде свои показания. Теперь мы знаем, за сколько.
Какое отношение к ним мог иметь Сергей?
Он передал им деньги.
Что вы такое говорите, Михаил Юрьевич? возмутился Игорь. Сергей подкупал свидетелей?
Чему ты удивляешься? Он пообещал Ирине, что вытащит её из тюрьмы. И делал для этого всё. Всё, что мог.
Откуда у него такие деньги? На наше жалованье даже тысячи долларов не накопишь. В семье денег тоже не было, жили на пенсию.
Вряд ли это его деньги.
Её? Но все её счета были арестованы.
Значит, не все. Это такое дело, что всё не проконтролируешь.
Да нет, Сергей не мог этого сделать! повторил Игорь уже с меньшей уверенностью.
Мог, возразил Панкратов. И сделал.
Он рассказал о своих встречах с подполковником Клямкиным и диспетчером Смирновой.
Теперь мы знаем, сколько стоит честь русского офицера. Пять тысяч долларов. Не очень дорого, как считаешь? А Смирнова уверенно опознала Сергея по снимку. Это он передал ей деньги. Только он был в штатском. Ладно, показывай, что еще ты нашёл.
На экране появились несколько строк на французском.
Это из электронной почты Сергея, объяснил Игорь. Два письма. Вот первое, отправленное Сергеем: "Ваш мейл мне дала Ирэн. Нужно встретиться, очень срочно. Чрезвычайно важно для неё и для вас. Серж".
Кому письмо? заинтересовался Панкратов.
По электронному адресу не определишь. "Тулон83". Так обычно пишут те, кто хочет остаться неузнанным. В мейле после точки "fr", это Франция.
Ответ есть?
Есть. Получен в тот же день. Вот он: "Монмартр, бар "Парадиз" на рю Стейнкерт. Бармен знает, как со мной связаться". Без подписи. Но я, кажется, знаю, кто это.
Кто?
Павел Лежнёв. Он же Поль Леже.
Почему ты так думаешь?
Я сопоставляю события и вывод напрашивается сам собой. Через три дня после этого письма Сергей улетел в Париж. Эту информацию мне дали в погранслужбе. Вернулся через день. И в это же время Лежнёв поспешно выезжает из своего отеля и скрывается в неизвестном направлении. Буквально за день до появления полиции с ордером Интерпола на его арест. Причём это был не просто ордер, а красный угол
Что такое красный угол?
Так выделятся запросы на особо опасных преступников, обвиняемых и осужденных. Бывает еще белый уголрозыск пропавших без вести. Черный уголидентификация неопознанных трупов. Желтый уголпохищенные дети. Синий уголслежка за подозреваемым. Зеленый уголпредупреждение о готовящемся преступлении. Красный угол требует самого быстрого реагирования. Значит, что? Значит, Леже кто-то предупредил. И этот кто-тоСергей Старостин.
Логично, кивнул Панкратов.
Что же это, Михаил Юрьевич? растерянно спросил Игорь. Неужели любовь способна так ослепить человека, что он теряет все представления о долге, о порядочности? Ведь это предательство. Мы ставим на уши международную полицию, а наш товарищ предупреждает преступника об аресте. Я не могу в это поверить.
Ты забываешь, в каком состоянии он находился. Сергей был уверен, что его возлюбленная ни в чем не виновата, а уголовное дело возбуждено для того, чтобы оттягать у неё бизнес. Так думал не только он. В это легко поверить, когда слышишь о таких историях на каждом шагу. Не вижу, Игорь, причин очень сильно расстраиваться. Это жизнь. А в жизни и не такое бывает.
Да я не расстраиваюсь, хмуро отозвался Игорь. Просто немного не по себе. Я вот о чем подумал. В Париж он летал уже после того, как уволился. Как частное лицо, а не как офицер Интерпола. Может, это не было таким уж предательством? Он немного подумал и возразил сам себе. Нет, всё равно было. И он это знал.
Кстати, почему он уволился? спросил Панкратов.
По семейным обстоятельствам. В рапорте написал, что отец очень тяжело болен. Сибирцев подписал рапорт.
Из полиции так легко уволиться?
Если бы Сергей окончил Высшую школу милиции, его так просто не отпустили бы. На твоё обучение потратили немалые государственные деньги, так что служи. Но Сергей пришел в Интерпол после МГУ, это другое дело.
Вы были друзьями. Тебе он что-нибудь говорил?
Нет, он замкнулся, был уже в своих делах. Теперь мы знаем в каких. Лучше бы мы этого не знали.
Игорь еще немного посидел и пошел в прихожую. Панкратов посмотрел, как он надевает куртку, и снял с вешалки плащ.
Вы хотите меня проводить? удивился Игорь. Мне до машины идти пятьдесят метров.
Нет, ответил Панкратов. Хочу немного погулять. Нужно кое о чём подумать.
Ночь.
Ну и что? Ночью хорошо думается.
Тверской бульвар был безлюден, лишь редкие парочки целовались на скамейках. Потоки машин, обтекавшие бульвар, к ночи поредели и не досаждали гулом моторов. Панкратов медленно дошел до памятника Тимирязеву, потом поднялся к Пушкинской площади. Здесь бурлила праздничная ночная жизнь, возле памятника Пушкину тусовалась молодежь, звучала музыка из кафе и баров. Панкратов зашел в какой-то бар, заказал сто граммов коньяка.
То есть, двойной коньяк? уточнил бармен.
А сколько это?
Восемьдесят четыре грамма.
Пусть будет двойной.
Бармен зачем-то нагрел пузатый фужер под струёй горячей воды, ловко отмерил в него восемьдесят четыре грамма и поставил фужер на стойку перед Панкратовым. "Вот так можно прожить всю жизнь и не узнать, как полагается пить коньяк", с усмешкой подумал он.
Одна мысль не давала ему покоя. Она появилась еще тогда, когда он только знакомился с делом, но лежала в сознании без движения, как в анабиозе. То, что адвокат Ирины Керженцевой не верил в её виновность и умело это доказывал, понятно, ему за это платили. Но в это не верили и подполковник Клямкин, и диспетчер Смирнова при всей её нелюбви к таким дамочкам. Даже молодой следователь Молчанов не усомнился бы в её невиновности, если бы не факты. Не тот психотип, не тот характер. А если все факты лишь случайное стечение обстоятельств и она оказалась его жертвой? В жизни бывают и не такие случайности.
Панкратов никогда не видел Ирину Керженцеву, и это мешало ему составить своё представление о ней. Он даже съездил на улицу Правды в центральный офис медиахолдинга, но там сказали, что госпожа Керженцева уехала лечиться за границу и никто не знает, когда она вернётся. И сейчас Панкратов задумался, кто из людей, хорошо знавших Ирину, мог бы его просветить. Никого в голову не приходило. Миры, в которых они жили, никак между собой не соприкасались. И только когда он возвращался домой по тёмному Тверскому бульвару, вспомнил: художник, с которым она жила до замужества с Вознюком и который после разрыва с ней заперся отшельником в своей мастерской. Панкратов однажды видел его на открытии его выставки в галерее Гельмана, куда вытащила его жена, страстная поклонница современного искусства. Фамилия художника была Ермаков, а звали его Артём. Это Панкратов выяснил уже дома, не без труда отыскав в старых бумагах каталог его выставки.
XII
Мастерская Артёма Ермакова находилась в мансарде старого пятиэтажного дома на Новослободской улице. Звонок работал, из-за двери приглушенно доносились его трели, но никакого движения не происходило. Понажимав кнопку минут пять, Панкратов понял, что этим ничего не добьётся. Он осмотрелся. На лестничную площадку было выставлено с десяток пустых водочных бутылок. Пыли на них не было, запах не выветрился. Значит, вынесены недавно. Панкратов спустился вниз, проехал к ближнему универсаму и купил литровую бутылку водки "Абсолют". Прибавив к ней пару нарезок из семги и ветчины, попросил положить покупки в фирменный пакет магазина. Вернувшись к мастерской художника, снова принялся звонить и стучать ногой в дверь. Это продолжалось довольно долго. Наконец внутри что-то зашевелилось, недовольный голос спросил:
Кто?
Из универсама, ответил Панкратов. Доставка заказов.
Дверь приоткрылась, высунулась голова с густой запущенной шевелюрой и черной бородой, кое-как обкорнанной ножницами.
Я ничего не заказывал.
Квартира 35-а?
Ну?
Извините, что-то напутали в столе заказов.
Погоди, мужик, сказала голова. Покажи, что привёз.
Панкратов продемонстрировал бутылку. Голова проявила интерес.
Годится. Давай.
Но это не ваш заказ?
Может, и мой. Не помню. Заходи.
Художник провёл Панкратова по темному коридору в просторную мастерскую. В центре её стоял мольберт с холстом, закрытым темной тряпицей, а все стены и простенки увешены портретами. И на всех портретах была Ирина Керженцева. Панкратов понял, что попал куда надо.
Художник выгрузил всё из пакета на захламленный стол, на котором выдавленные тюбики краски валялись вперемешку с грязными стаканами и окурками. Нарезки с рыбой и ветчиной он равнодушно отложил в сторону, а водку открыл, понюхал, повторил:
Годится. Сколько с меня?
Заказ оплачен.
Как это?
Вы уже заплатили.
Да? удивился художник. Блядь, ничего не помню.
Только сейчас Панкратов его рассмотрел. Он помнил, каким Ермаков был на открытии его выставки в галерее Гельмана: в черном фраке, с ухоженной бородкой, высокий, представительный, с породистым лицом. Сейчас это был совсем другой человек: в синем халате, перемазанном красками, от водки не опухший, а как бы усохший, ставший даже меньше ростом, с лицом какой-то нездоровой смуглоты, на котором горели желтые сумасшедшие глаза. Он налил себе водки в первый попавшийся стакан, другой стакан протер полой халата, предложил Панкратову:
Посиди, мужик. Набегался небось за день. Прими.
Не могу, я на машине.
А я приму.
Раздвинув пальцами бороду, чтобы не мешала, влил в себя водку, как воду, закурил и внимательно посмотрел на Панкратова.
А ты не похож на посыльного. Надо же, на машине. Ты кто, мужик?
Пенсионер. Пенсия небольшая, приходится подрабатывать.
Ну, не хочешь, не говори.
Давно пьёте? поинтересовался Панкратов.
Не помню. С месяц. У меня другим голова занята.
Завидное здоровье. А меня хватало дней на пять. Иногда на семь. Можно посмотреть картины? Никогда не был в мастерской художника.
Ну, посмотри, разрешил Ермаков.
Портретов Ирины Керженцевой было не меньше тридцати. И развешены они были не случайно, а в определенном порядке. Как если бы, закончив одну работу, художник принимался за новую, а законченный портрет, чем-то его не устроивший, вешал на стену. Модель всегда была одна и та же, в зеленом шелковом платье с бретельками, с золотистыми волосами, собранными узлом на затылке, с капризным ртом и большими зелеными глазами, затененными длинными ресницами. От картины к картине менялось лишь её лицо. Первые портреты были словно бы пронизаны легким радостным светом, светом юности и весны. И Ирина на них была сама юность и весна, прелестная в ангельской непорочности. При виде её Панкратов почувствовал что-то вроде тоски по тому, чего в его жизни не было и уже никогда не будет. Это было то, о чём говорил следователь Молчанов. Сама мысль, что эта юная женщина может быть причастна к преступлению, казалась кощунственной.
На других портретах менялось лицо, изгиб губ, выражение глаз. Радостный свет сменялся тревожным, даже мрачным. Казалось, что художник мучительно старается передать на холсте то, чего не понимает сам, но видит, что снова не получилось, и берется за новую работу.
Сколько времени вы рисовали эти картины? спросил Панкратов.
Картины не рисуют, их пишут. Не знаю. Всю жизнь.
И будете писать до конца жизни?
Нет, я сделал то, что хотел, ответил художник. Я это сделал! повторил он, и его желтые глаза сверкнули сатанинской гордостью. Показать?
Покажите.
Он снял с холста на мольберте закрывавшую его тряпицу и отступил в сторону.
Смотри!
Панкратов не разбирался в живописи, в молодости она прошла мимо него, а все старания жены приобщить его к этому виду искусства никаких результатов не дали. Но он сразу понял, над чем так долго и мучительно бился художник Ермаков. Портрет Ирины Керженцевой был насыщен тем же радостным светом, что и на ранних работах, таким же прелестным и ангельски непорочным было её лицо, но каким-то непостижимым образом сквозь него словно бы проступало лицо совсем другой женщиныхолодной, жёстокой, равнодушной ко всему, что её не касалось. Если в первых портретах кистью художника двигала юношеская влюбленность, то в этом от неё не осталось и следа.
Ермаков вернулся в столу, глотнул еще водки, поинтересовался:
Ну как?
Ничего в этом не понимаю, признался Панкратов. Но портрет достал. До мурашек по спине. Хотя я человек не сентиментальный.
Это моя лучшая работа, другой такой уже не будет. И слава Богу.
Почему?
Слишком дорого за это платишь. Своей жизнью. Все искусство не стоит того. Но нас не спрашивают. Что выпало на твою долю, то и будет.
Вы знаете, что Ирину Керженцеву судили за убийство мужа? спросил Панкратов.
Слышал, равнодушно отозвался художник.
От кого?
Приходил тут один парень. Её посадили?
Нет, суд присяжных её оправдал. Мосгорсуд оставил приговор в силе. Сейчас кассацию рассматривают в Верховном суде.
Выкрутится. Она всегда умела добиваться своего.
Вы её хорошо знали. Способна она на преступление?
Мужик, ты видел мою работу. Я в ней всё сказал. Ты ничего не понял?
Кое-что понял.
А тогда зачем спрашиваешь?
Вы сказали, что приходил какой-то парень. Кто?
Не знаю. Сказал, что его зовут Сергей.
Когда приходил?
С месяц назад.
Панкратов показал художнику снимок майора Старостина.
Он?
Он.
Он видел этот портрет?
Видел, я его только закончил.
Что сказал?
Ничего. Он растерялся.
XIII
Он растерялся, увидев портрет Ирины, совсем другой женщины, чем та, в которую был по уши, как мальчишка, влюблён. Зачем он пошел к художнику Ермакову? Не за тем ли, что и Панкратов? Он верил, что она ни в чём не виновата, но какие-то сомнения, вероятно, всё-таки были. Всё же он был не мальчишка, с немаленьким милицейским опытом и умел анализировать факты.
Панкратов не стал рассказывать Игорю о разговоре с художником, но понял, что примерно такие же мысли приходят в голову и ему.
Сергей работал в отделе аналитической криминальной разведки, сказал он при очередной встрече. Это вот что такое. Каждый преступник имеет свой почерк. Каждое преступление попадает в центральную базу данных Интерпола в Лионе. Не мелочь, конечно, серьёзные делазаказные убийства, ограбления банков, теракты и всё такое. По особенностям почерка иногда удается вычислить преступника и даже предотвратить преступление. Сергей не мог не запросить данные по Полю Леже. Просто не мог, это его работа. То, что он сообщил следователю Молчанову, что таких данных нет, это понятно, хотел отвести подозрения от Ирины. Но сам-то он получил всю информацию. И знал, что автокатастрофа под Парижем в 2003 году и ДТП на Ново-Рижском шоссе имеют слишком много общего, чтобы это можно было объяснить случайным совпадением. Неужели у него не появилось никаких подозрений?
Возможно, появились, согласился Панкратов. Но он запрещал себе об этом думать.
Но всё-таки думал! Не мог не думать! горячо возразил Игорь. По себе знаю, неприятные мысли никакими запретами не отгонишь. Чем больше запрещаешь, тем больше думаешь.
Может, и думал. О чём он думал, мы никогда не узнаем. Нам бы узнать, что произошло накануне суда. Помнишь, что он сказал Ирине? "Встретимся в аду". Он уже тогда знал, что сделает.
Ответ нашелся совершенно неожиданно в ноутбуке Сергея. В текстовом файле, в котором он делал заметки, Игорь наткнулся на запись по-французски, которая начиналась фразой: "Анри Мольро писал, что человек, попавший в безвыходное положение, сначала лихорадочно ищет выход, потом опускает руки в надежде, что всё устроится само собой и в конце концов находит тот единственный выход, который для него всегда открыт". Игорь сначала пропустил этот текст, решив, что он о философии, которой серьезно интересовался Сергей, но потом снова наткнулся на него, прочитал до конца и понял, что здесь ответ на вопрос, что случилось с его другом накануне суда.
"Но всё по порядку, писал Сергей. Бар "Парадиз" на Монмартредовольно заурядное заведение с десятком столиков. Бармен долго делал вид, что не может сообразить, о ком я его спрашиваю, потом всё-таки позвонил. Леже появился в баре через час. Скользкий тип с сальными волосами, наглыми глазами и пошлыми усами на помятом лице. Одет дорого, массивное золотое кольцо с печаткой. Я сказал, что ему нужно срочно исчезнуть, если он не хочет оказаться в российской тюрьме и получить срок за убийство мужа Ирэн. "Я не понимаю, о чем ты говоришь, малыш", заявил он. Этот "малыш" меня взбеленил. "Поймёшь, когда за тобой придет полиция с ордером Интерпола, ответил я. Ирэн в тюрьме. Для суда не хватает тебя. Твоя судьба мне до фонаря, я делаю это для неё". Упоминание Интерпола его встревожило. "О*кей, сказал он. Я, пожалуй, последую твоему совету. Это ведь дружеский совет, не так ли, малыш?" Я сказал: "Если ты еще раз назовешь меня малышом, я набью тебе морду". "Ну-ну, Серж, зачем так нервничать? Я уже исчез. Мерси за предупреждение". Он вышел из бара, тут же вернулся и сказал мне на ухо: "Напомни Ирэн, что она должна мне двести тысяч евро".