Лесь, просит Валентин. По тону её имя звучит как «стоп», «хватит». Я оглядываюсь и вижу, что Олеся отошла к дороге и снимает нас на сотовый.
Такой дом фотогеничный, возражает она. Лавкрафтовский.
Мистический, вторит Коваль.
В другую минуту я бы разозлился на них, подобрал бы пару крепких выражений, но сейчас внутри пусто. Словно бы все эмоции упаковали в картонные коробки, заклеили скотчем и прикрыли белыми, хрустящими от крахмала простынями.
Лесь! «стоп» в голосе Валентина звучит ещё отчётливее, взглядом он показывает на меня. Я делаю вид, что не заметил этой сценки. Слишком неуютно от неё, и, хотя Олеся выключает камеру, облегчения не приходит. Словно бы отекло чтото в душе или в солнечном сплетении. Отекло и потеряло чувствительность.
Интересно, когда Диана убирала вещи перед уходом, у неё внутри так же онемело?
Как во сне, я достаю телефон, прокручиваю список контактов и нажимаю вызов.
Данный номер не обслуживается, сообщает автоответчик сотового оператора.
Семнадцать раз я звонил Диане и последние девять из них слушал этот ответ. Я его ненавижу. Я хочу расчленить его, распихать по чёрным мусорным пакетам и утопить в Кижне.
Хватит тут околачиваться! раздаётся старушечий крик. Ниже по дороге, у берёзовой рощи, проступает силуэт женщины.
Вы знаете, где семья из этого дома?! спрашивает Валентин.
Никого не знаю! Идите!
В ответ хочется надеть на всех по гирлянде и барабану и маршировать военным парадом. Назло. Это же лучший стимул на светеделать назло тупым, как бараны, людям.
Знаешь, я тут был пару раз, неожиданно говорит Валентин.
Чё? Моё лицо собирается в гримасу сомнения. В смысле?
Олеся и Коваль синхронно поворачиваются к нам.
Дед брал меня. Ну, как твоя Мадам Кюри ушла из пустыни.
Вопервых, не моя. Вовторых зачем?
Не знаю, Валентин видит моё удивление и пожимает плечами. Может, он хотел, чтобы я с ней подружился.
В смысле? глупо повторяю я.
Да не знаю! У деда спроси!
И чё вы делали?
Ну, приходили. Что ещё? Он говорил с Мадам Кюри. Я сидел в комнате твоей
Не надо её обзывать
ДИАНЫ.
Как сидел? я продолжаю линейку гениальных вопросов.
Сиднем, блин. Как ещё сидят? Ну, приносил ей какието конфетки, шоколадки. Предлагал помочь с уроками. Приносил книжки. Дед говорил долго. Я сидел долго.
Из меня вываливается растерянный смешок.
Угадаешь, что она делала всё это время? спрашивает Валентин.
В голове мелькает ответ, но я почемуто оставляю его при себе и качаю головой.
Молчала, он странно улыбается. Всю дорогу. Как вот пытала меня этой тишиной. Сидела, смотрела. И молчала. Молчала
Над взморьем повисает тишина, изредка прерываемая посвистыванием ветра. Словно Диана незримо проходит между нами и околдовывает всех заклинанием немоты. Я открываю рот, хочу чтото ответить Валентину, но так и не нахожу подходящих слов.
В джинсах вибрирует сотовый, подводя невидимую черту под разговором. Ловит алый закатный луч и будто тяжелеет, наливается свинцомномер оказывается незнакомый.
Я осторожно спрашиваю: «Алло?»
Федеральное агентство «Башня». Семья вашего друга должна нам денег, произносит монотонно, с ровными паузами девушка. Так, будто она привыкла общаться с глуховатыми, глуповатыми пенсионерами.
Я моргаю и с удивлением смотрю на телефон. Медленно подношу к уху.
Ччё?
Это только начало, спокойно, без намёка на угрозу говорит девушка.
Меня хватает лишь на второе, ещё более невразумительное «чё?», но внутри уже поднимается волна раздражения.
Им никуда не скрыться. Мы их найдём. Они ограничили доступ к своим страницам. Мы знаем адрес. Мы знаем все контакты. Из города они не уехали. Передайте им, чтобы отдали кредит. Пусть боятся и опасаются.
У меня искрой проскакивает мысль, что девушка читает текстзаготовку.
Кто там? беззвучно, одними губами спрашивает Валентин.
Я качаю головой, мол, не заморачивайся, и усмехаюсь в трубку.
Вы серьёзно?
Знаю, что серьёзно. Знаю, что уже звонили всем, кого нашли, и повторяли этот текст до тех пор, пока он не утратил эмоциональный привкус, не превратился в пресную словесную жвачку.
Мы серьёзны. Если поможете выбить деньги, оставим в покое, получите долю. Если нетпеняйте на себя.
Выя набираю воздух. Вы со своими угрозами смехотворны.
Посмеёмся, когда в ближайшее время найдут их трупы.
Я звоню в полицию! кричат от берёзовой рощи.
Валентин чтото отвечает назойливой соседке, но мой слух уже не различает слов: от угроз о трупах и от этого ора бесчувственный отёк внутри меня начинает лопаться, и голос ощутимо дрожит:
Да мне насрать, чё у вас там, а вот я могу за такие слова, знаете что? Я в полицию!..
Советую обращаться туда осторожнее, с раздражающим спокойствием отвечает девушка. Иначе все узнают, что вы являетесь разносчиком половой инфекции.
Валентин подходит с обеспокоенным лицом и протягивает руку к моему телефону:
Кто там?
Я отхожу в сторону и знаком показываю не мешать.
Всё, звоню в полицию! кричат от берёз. Звоню!
Да начхать мне на ваши советы, тихотихо говорю я в трубку. Не думаю, что мелочь вроде вас, звонящая всем подряд, соображает достаточно, чтобы давать советы. Думаю, вы обыкновенная тупая я не знаю, КОРОВА, которой место в коррекционке, иначе заметили бы, что меня уже НЕТ в «друзьях» вашего должника.
Я оглядываюсь на шум и вижу, как Коваль под командованием Олеси вытаскивает валун из древнего лабиринта. За ним погружается в воду тяжёлое багровое солнце и выжигает снег вокруг розоватокрасным сиянием. Камень мшистый, с рыжиной, с пятнами снега. Олеся хохочет. Коваль охает и дёргает рукой, будто отдавил пальцы.
Мне кажется, или временами он подходит Олесе куда больше, чем Валентин?
Мой ум адекватен, со вздохом усталости отвечает девушка, чтобы понимать, что я говорю с малолеткой.
Вам откуда знать?
Я знаю многое. Например, что малолетка учится в городской гимназии. Учится не ахти, его несколько раз оставляли на осень. За исключением пары предметов, оценки у малолетки ниже среднего. Малолетка проживает с отцом на Западной вахте. Пятьдесят второй дом. Квартира 302. Отца большую часть времени дома и в городе не бывает. Сейчас малолетка засветился со своими тремя друзьямималолетками перед домом четырнадцать по Меловому тракту.
Я не сразу осознаю смысл этих слов, но проходит секундадругая, и их грубый яд действует: прошибает холодным потом, заставляет пройтись по крыльцу и нервно оглянутьсяв поисках камеры, человека с биноклем, чего угодно. Я бросаюсь к дороге, к парочке ОлесяКоваль у каменного лабиринта. Возвращаюсь к крыльцу, к окну и опять к дорогепо кругу, по замкнутому кругу, под тревожным взглядом Валентина, под заливистый хохот Коваля, под тёплыми струями закатных лучей.
В динамике царит тишина, и постепенно до меня доходит, что вызов завершён. Рука с телефоном опускается, но в плечах и шее ещё чувствуется напряжение, и живот ещё скручивается в тугой, болезненный комок.
Кто это? спрашивает Валентин. Лицо у него хмурое, даже сердитое.
С четвёртой или пятой попытки я убираю телефон в карман.
Дебилы. Нне важно.
Коллекторы?
Я отвожу взгляд, но Валентин и так понимает.
Бычили?
Да фиолетово.
Соседки у берёз уже не видно. То ли ей надоело кричать, то ли она действительно звонит в полицию. Коваль самозабвенно изображает из себя и валуна учёного с яйцом динозавра. Поднимается кусачий ветерок и там, где совсем не осталось снега, ерошит прошлогоднюю листву под ногами. На землю стекает красноватый отсвет заката и вызывает чувство, что меня не существует, что я пустая, призрачная оболочка.
Может, это и впрямь какойто пугающий сон?
Сопор?
Кома?
Пропала Вероника Игоревна. Ушла Диана. А я получаю по полной за эту семейку. Терплю угрозы, нервничаюради чего? Ради дружбы, которой уже нет? Которая закончилась гдето там, на Холме смерти? А может, и не начиналась, а была сном, фантомом о чужих друг другу душах, отбывающих срок на одной планете, на одном отрезке жизненного пути?
От этих мыслей во мне поднимает рыло какаято поросячья, животная злость. Не зная, как вытащить её из себя, из моего же нутра, я деревянным шагом иду прочь от дома. Странной процессией, с доисторическим камнем наперевес за мной топают Три Ко.
Квест окончен, сын мой? спрашивает Валентин.
Перед внутренним взором мелькает картинка: Диана в лососёвой форме показывает Fuck.
Нет, отвечаю я. Оглядываюсь на спящий дом Вероники Игоревны и повторяю: Нет!
Хочешь, чтобы тебе ещё ктото угрожал?
Диана бесцветным голосом говорит мне в ухо: «Иди на хер».
Тихо.
Иди на хер.
Иди на хер.
Прости?
Валь, блин! Я понимаю, что он не отстанет и фальшиво улыбаюсь. Ты думаешь, я хочу ей помочь. Правильно? Ну, так мне фиолетово на все эти долги и угрозы. Я хочу её лично, глядя в глаза, послать.
Сон восьмой. Изнанка
Мой палец утыкается в плексиглас, под которым прячется расписание, и с мерзким скрипом движется влево. Вуаля, 10 «Б» Дианы. В первую тройку её пыток затесались география (каб. 25), МХК (каб. 31) и тададам ОБЖ (каб. 12). Уникальные экземпляры в коллекции дисциплин, которые вызывают рвотные позывы и желание посетить логопеда. Боже правый, какая разница, на что ориентируется мировая чёрная металлургия или чем иконопись Рублёва отличается от любой другой иконописи?
КАК это пригодится в жизни???
Ладно, кабинет географии. Здесь окна дребезжат от ветра, а на фоне штормового неба вырисовывается пара милахвысокая и низкая. Им явно не до чёрной металлургии: пока остальной класс проходит диспансеризацию, эта парочка репетирует чтото околотеатральностихотворное на немецком языке. Дылда, сияя макияжем панкпринцессы, уверяет, будто Диана на уроках 10 «Б» не появлялась с неделю; лохматая коротышка молча строит мне глазки.
Улыбайся им. Улыбайся!
Я вежливо благодарю актрис и под лязг немецких стихов топаю на общагу.
Сей предмет ведёт Богиня, которая:
а) чудо как похожа на лепрекона (за оригиналом отсылаю вас к одноимённому фильму ужасов 1993 года);
б) фонтанирует перлами;
в) даёт странные докладытипа: «Польза и вред мастурбации» (это писал Валентин, если вдруг).
Говоря о перлах, я не преувеличил: Богиня несёт такую хрень, что Валентин в «Почтампе» создал отдельную страничку. Заходите, там полно мемов, видюх и фразочек в духе: «Жвачкаэто доминанта, которая идёт в мозг».
Вот и сейчас, подходя к двери, я слышу, как голос Богини монотонно зачитывает:
«обожает роскошь, у них плохие манеры и нет никакого уважения к авторитетам, они высказывают неуважение к старшим, слоняются без дела и постоянно сплетничают». Я вынуждена это читать, не надо на меня так смотреть. «Они всё время спорят с родителями, они постоянноБогиня прерывается на секунду, когда я заглядываю в кабинет, и тут же продолжает: они постоянно вмешиваются в разговоры и привлекают к себе внимание»
Симонова хихикает. Богиня непонимающе оглядывается и, ведя указательным пальцем по бумаге, заканчивает цитату:
«Они прожорливы и тиранят учителей». Кто нам скажет, про кого это?
Да про Артура! предлагает Валентин, и по рядам пробегает смех.
Я с трудом прячу улыбку и демонстративно хлопаю Валентину.
Это была фраза о молодёжи. Богиня слюнявит палец, перелистывает страницу учебника, прочищает горло. Понимаете? О молодёжи. Кто может рассказать, чью фразу я цитировала?
Сократ? предлагает Олеся.
Домкрат, шепчет Коваль.
Из противоположных концов класса сыплются варианты:
Ленин!
Бальзак!
Пётр Первый?
Папаня мой, снова шутит Коваль.
Олеся хрюкает.
Сорян. Можно? спрашиваю я, когда изображать фонарный столб надоедает. Нельзя?
Учитывая количество бреда на общаге, я не шибко расстроюсь, если меня выгонят за стотысячное опоздание.
Наверное.
Не знаю.
Богиня бросает взгляд поверх очков и тоном мудрого старца вопрошает:
Ну, вечно опаздывающий, кого я процитировала?
Эээ
Ты ещё сам не знаешь, но скажешьпоймёшь.
Я чувствую, что мои брови ползут вверх.
Вы процитировали когото, кто определяет качество человека по возрасту. Что недалеко ушло от определения качества человека по цвету кожу и национальности, то есть от газовых камер, воплей «зиг хайль» и расовой сегрегации.
Валентин падает лицом на парту.
Трибуну Арсеньеву! предлагает Симонова.
Мисерва вторит:
Дайте две!
Тютютю, Богиня победно оглядывает класс и с хитрецой сообщает:
Это сказал Аристотель! Напишите большими буквами в тетрадях: ЭТО СКАЗАЛ АРИСТОТЕЛЬ.
Ариспопель, шепчет Коваль.
Олеся отмахивается от него и спрашивает Богиню:
Простите, Александра Александровна, откуда у вас информация, что это сказал Аристотель?
Я знаю всё, везде. И небрежным взмахом руки Богиня отметает любые возражения.
Так и не дождавшись разрешения войти, я топаю к своей парте. Дверные петли душераздирающе скрипят, по окнам ударяют порывы ветра. Кланяются берёзы, и по улице проносится вихрь.
Я бухаюсь за парту, где корявая надпись заверяет меня, что «любовьэто роза в куче навоза». На соседнем стуле вздрагивает Сырок: бормочет под нос «млымбрлм» и тут же опять засыпает.
Подняв рюкзак, я вытряхиваю содержимое из зубастой пасти. На столешницу шлёпается тетрадкаскоросшиватель с танком Т34, следом падаетцокает трёхцветная ручка.
Прекрасно. НиндзяАртур готов.
Вроде Вы смотрели киношку, где герой предлагал запихнуть жизнь в рюкзак и так пройтись? Подумайте: в нём бы лежали не только все ваши штаны, труселя и футболки, но и друзья, близкие; воспоминания. Далеко бы вы дошли с таким грузом?
Не то чтобы мой рюкзак сильно отличался бы от вашего (кроме зубастой мордымой бы закусал ваш до смерти, хехе), но чтото есть в этом прекрасноекогда вокруг лишь необходимый минимум.
Ну подумайте сами: мы каждый день выбрасываем разнокалиберное барахлоиз рюкзаков, карманов и шкафов, из мусорок и холодильниковно всё равно непреодолимо тонем. Тонем в вещах, тонем в мысляхувязаем, будто в болоте, и покупаем, и выбрасываем, и добавляем новых «друзей», и ищем новые впечатления, и снова покупаемвыбрасываемдобавляем, не замечая, как спирает грудь от диванов, пустяковых эмоций и бессмысленных контактов, когда действительно нужные вещи и нужных людей можно перечесть по пальцам.
Зачем?
Зачем мне тетради, которые я всё равно испишу и выброшу?
Зачем учу ненужные никому предметы?
Зачем десять лет, как отбывая срок, хожу в гимназию?
Зачем дружу с Валентином, Ковалём и Олесей?
Нет ответа.
Бубнёж Богини о том, как ЖанЖак Руссо делил возраст молодёжи на пять периодов, звучит издёвкой. Дабы отвлечься, я глазею по сторонам, и кабинет литературы, где проходит общага, в очередной раз напоминает мне жутковатую усыпальницу. Все эти старые книги со сладким запахом, все эти чёрнобелые портреты литераторов, что плохоплохо кончили.
Вот Пушкинего застрелили. Вот Лермонтовего тоже застрелили.
Вот Гогольего похоронили заживо. Вот Маяковский, онприятная неожиданность! застрелился сам, а рядом Есенин, который сам повесился.
Хорошая, блин, компания.
В поясницу мне утыкается ручка. От неожиданности я вздрагиваю и сажусь прямо. Сзади доносится тихий голос Валентина:
Сын мой! Говорил со следователем про Мадам Кюри?
Внутри расплёскивается такое раздражение, даже гнев, что делается не по себе. Мало приятного, если тебя долбят ручкой, но это Валентин, а не чёртте кто.
Успокойся.
Успокойся!
Усилием воли я загоняю эмоции в дальний чулан разума и шепчу, чуть повернув голову:
Ага, он перебил меня на втором слове и спросил, знаю ли я, что у меня кариес. Я сказал, теперь знаю.
Прости?
Он спросил, знаю ли я, что у ме
Ты нам это не рассказывай, Арсеньев, мы тут женщины! раздаётся голос Богини. И ручкойто, ручкойтозачем? Щёлкает и щёлкает. Щёлкает и щёлкает.
Класс гогочет. Я удерживаю большой палец от очередного щелчка и со стуком бросаю ручку на парту. Сырок вздрагивает и осоловело оглядывается. Данного индивида на самом деле зовут Каменевым Кириллом. Он почти ни с кем не разговаривает и каждый божий день обгладывает полиэтиленовые пакеты с размазанными по стенкам глазированными сырками. Нет, я понимаю, что его мама или папа заботятся, собирая ребёнку обед. И Вероника Игоревна тоже так делала, когда жила с нами, ноГОСПОДИ БОЖЕнельзя же жрать эту дрянь постоянно?!