Ну если так Мусатов внимательно посмотрел на него.
Деньги я привез.
Хорошо. Мое словопечать.
Они вернулись к столу, за которым Пал Палыч одиноко расправлялся с шашлыком.
А Геннадий-то у тебя, Михаил Кириллович, орел.
А что делать? Сын с супругой в Штатах, дочка с мужем в Швеции. Сестра, умирая, просила, не оставь Геннадия. Живет со мной. Парень хороший. Я его завлабом во ВНИИ автомобильном устроил. Работает. Устрой его в Торгпредство куда-нибудь. В Норвегию или Данию.
Женить его надо, раздумчиво сказал Пал Палыч.
Вези дочку, окрутим, захохотал Мусатов-старший, пора и нам свои роды да династии создавать, не все же другим.
Пал Палыч и Леонид Федорович чокнулись с Михаилом Кирилловичем.
Значит, вас зовут Елена Семеновна Лужина? А Алена это, как я понимаю, имя для интимных друзей.
Каких друзей? переспросила Алена-Лена.
Голос у нее был хриплым, словно простуженным.
Для интимных, повторил Корнеев.
Алена, удобнее так.
Вы где работаете?
Я поступаю на курсы стюардесс.
Как я понял из рассказа вашего участкового, поступаете вы уже пять лет на эти курсы?
Ну и что. Мое дело, чем я занимаюсь. Не ворую.
Ну оставим эту сложную тему в покое. Откуда вы знаете Тохадзе?
Мы с ним в Интерконтинентале познакомились.
При каких обстоятельствах?
Я в баре сидела, а он подошел. Вот и все обстоятельства.
А вам известно, чем он занимается?
Солидный, деловой парень. Он сказал, что в торговле работает.
Вы часто виделись?
Вчера второй раз.
Ну что ж, идите.
Куда?
Вы свободны.
Алена поднялась, взяла со стола пропуск. Вошел Боря Логунов.
Ну что?
Она видела его второй раз. А что Тохадзе?
Берет все на себя, сообщников не называет.
Ну что ж, пошли к нему.
Было еще совсем рано, когда Волга въехала в Козицкий переулок. Редкие прохожие сразу же обратили внимание на нее. Уж больно разукрашена была машина: фары, колпаки, зеленые козырьки над стеклами. Да и стекла необыкновенные. Чуть солнце появилось, и они затемняются.
Сразу видно, что хозяин любит свою машину. Любит и гордится ею.
У дома два Волга остановилась. Из нее вышел человек среднего роста, модно одетый. Оглядел окна, вошел в подъезд.
Желтухин на кухне пил кефир с плюшкой. Кухня была чистая, уютная, как у хорошей хозяйки. Весело блестели на солнце баночки для специй, кастрюли, медные бока самовара, импортный портативный телевизор. Желтухин пил кефир медленно, торопиться ему было некуда. Внезапно раздался звук, словно включили сирену. И вспыхнула лампочка в стоящей на столе маленькой панели.
Это был условный сигнал. Пришел свой. Человек, знающий, где расположена секретная кнопка звонка. Желтухин аккуратно вытер рот салфеткой и пошел открывать дверь.
А дверь в квартире Желтухина была, как в крепости. Толстая, обитая железными полосами, с целой системой сложных замков.
Желтухин посмотрел в глазок и начал отпирать запоры. Наконец дверь распахнулась. В квартиру шагнул Гурам Тохадзе.
Хозяин и гость обнялись.
Ну здравствуй, здравствуй, Гурамчик, ласково то ли пропел, то ли проговорил Желтухин. Давно не был. Забыл старика.
Здравствуйте, дорогой Степан Федорович, здравствуйте.
Они вошли в комнату.
Тохадзе огляделся. Занавески из ситца. Репродукции на стенах. Деловая отечественная мебель. Только в углу сверкающий куб дорогого японского телевизора и видеоприставки.
Скромно живешь, дорогой. Очень скромно. Разве такой человек, как ты, так жить должен? Тохадзе хлопнул ладонью по столу. Не ценят тебя в Москве, не ценят. Ты к нам приезжай, в Батуми. Первым человеком будешь. Почет, уважение. Мы тебе сыновьями станем.
Спасибо, Гурамчик, спасибо, дорогой. Мне, старику, чего надо-то. Малость самую кефирчику, кашку да хлебушек белый. Лицо Желтухина собралось морщинами. Мне главное, чтобы у друзей все миром да путем было.
Добрый, ласковый стоял перед Тохадзе Желтухин. Да только глаза жили отдельно от морщин, ласкового голоса. От всего желтухинского обличия заботливого старичка. Холодными были глаза. Цепкими, безжалостными.
Знаю, дорогой. Тохадзе опустился на стул. Горе меня к тебе привело, горе.
Говори.
Брата, Нугзара, арестовали.
Об этом можешь мне, Гурам, не говорить. Знаю я кое-что о твоем брате. Знаю. С трудным делом ты ко мне пришел.
Я, дорогой Степан Федорович, к тебе, как к отцу пришел. Помоги. Ты нас с Нугзаром знаешь. Мы тебе, как сыновья были. Нугзар по любому твоему слову все делал
Желтухин поднял руку. Тохадзе замолчал.
Брат твой не бесплатно все это делал. Понял? А потом, разве я его людей грабить посылал? А?.. Молчишь Ты просил, я его в дело взял. Кусок хлеба с маслом да куш дал. А он как нас отблагодарил? В налетчики пошел. Теперь свободу себе покупает, всех нас заложит.
Что ты! Что ты! Гурам Тохадзе замахал руками.
Конечно, я его выручу, только стоить это будет дорого. Понял?
Как не понять, дорогой, понял, конечно.
Дело ты мне предлагаешь трудное, значит, и стоит оно дорого.
Сколько?
Желтухин положил на стол растопыренную пятерню.
Можно.
Это пока. И запомни, освободить я его не сумею. Пока Сейчас думать надо о том, чтобы ему статью помягче дали. А там уж посмотрим. Понял, Гурам?
Кривенцов сидел за столом и читал документы по делу Тохадзе.
Корнеев стоял у окна, разглядывая знакомые до последней трещины крыши домов.
Ну что ж, так сказать, хорошо. Есть о чем доложить наверх. Есть. Заканчивайте быстрее.
Станислав Павлович, мне хотелось бы поработать с Тохадзе подольше, у меня есть предположения, что он замешан в двух убийствах.
Они за ним числятся?
Нет. Одно в Московской области, а одно в Туле.
Игорь Дмитриевич, ну зачем тебе эти висяки, пусть у областников голова болит да туляки почешутся. Какое нам до этого дело. Заканчивай с Тохадзе.
Но мне нужно еще дней десять.
Пять. Понял? Пять.
Корнеев кивнул и пошел к двери.
Слушай, Корнеев. Кривенцов встал из-за стола, подошел к Игорю. Тут дело деликатное есть. Надо руководству помочь.
Что за дело?
Вот. Кривенцов щелкнул замком сейфа, достал папку. Дело по угону автомашины у товарища Черемисина. Слыхал о таком?
Только по телевизору.
Вот-вот, так сказать, большой человек. А у него машину угнали.
Так угонами другой отдел занимается.
До чего же ты, Корнеев, непонятливый человек. Это же Черемисин. Понял? Черемисин.
Да хоть сам
Ты что, ты что, прервал его Кривенцов, так сказать, такое имя, в суде. Ты лучше своего Тохадзе попроси, пусть на себя этот угон возьмет.
Что?!
Пусть на себя возьмет угон машины Черемисина.
Да вы в своем уме предлагать мне такое?
Так, сказал Кривенцов, понятно. Потащишь в партбюро, откажусь, докажу, что ты хочешь меня оклеветать. Понял?
Ну и сволочь ты, Кривенцов. Ох, какая же сволочь.
А это я запомню.
Корнеев вышел, в сердцах саданув дверью.
В кабинете Михаила Кирилловича телефонов было много. Они стояли на столе и на специальной тумбе. Только этот, старого образца беленький телефон, одиноко притулился на полочке. Сейчас он звенел тонко и переливчато.
Мусатов снял трубку.
Да Здорово Знаешь, я, когда звонок этого аппарата слышу, сразу на сердце легче, друзья звонят Да А что за спешка такая У всех дела Ну ладно, ладно, приеду. А где там Давай Жди.
Мусатов положил трубку, забарабанил пальцами по столу. Нажал кнопку звонка.
В кабинете появился помощник.
Коля, я тут уеду на пару часиков. Понял?
Понял, Михаил Кириллович.
Помощник распахнул стенной шкаф, достал плащ, подал его своему шефу так, как швейцары подают пальто в ресторанах.
Довольный Мусатов благосклонно кивнул и вышел из кабинета.
Корнеев и дежурный по изолятору пожилой старший лейтенант шли по тюремному коридору.
Он голодовку грозится объявить. Поэтому я тебя, Игорь, и вызвал. Или тебя теперь товарищ майор называть?
Да что ты, дядя Сережа! Ты же меня еще младшим лейтенантом помнишь, засмеялся Игорь.
Я-то помню. Только некоторые об этом забывают.
Не ворчи, дядя Сережа. Где он?
В шестой.
Подошел старшина-надзиратель, открыл камеру.
Тохадзе в разорванной рубашке сидел на нарах. Был он всклокочен, небрит. На столике стояли миски с едой.
Встать, скомандовал дежурный.
Тохадзе молча поднял голову.
Почему вы отказываетесь от пищи? спросил Корнеев.
Пища! хрипло закричал Тохадзе и вскочил. Ты, мусор!.. Где ты пищу видишь? У нас свиней кормят лучше. Понял!
Может, мне в Арагви съездить? прищурился Корнеев.
В Батуми позвони, брату, пусть еду привезут!
По мне, Тохадзе, ты и тюремной пайки не стоишь. Тебе на свете вообще жить нельзя.
Это не тебе, мент, решать! Суду!
Запомни, не будешь есть, начнем кормить насильно. У нас нервы крепкие. Пошли.
Дверь камеры захлопнулась.
Тохадзе вскочил, закричал что-то гортанное по-грузински. Схватил со стола миску и бросил в дверь.
Корнеев и дежурный остановились.
Миску бросил, сказал дежурный.
До чего же тихо и красиво осенью в Сокольниках. Днем в парке пусто. Только гуляют несколько молоденьких мам с колясками да одинокий художник устроился у пруда. Неяркое солнце добавляет золото в краски осени. Заканчивается сентябрь безветрием и яркостью.
Желтухин прошел мимо художника, заглянул через плечо.
Художник недовольный обернулся.
Извините, я так, любопытствую.
Желтухин обогнул озеро, сел на лавочку. Посмотрел, прищурившись, как блестят солнечные блики на воде, достал пачку Казбека. Долго обнюхивал папиросу, потом закурил.
Он сидел, бездумно покуривая, а глаза внимательно следили за аллеей. Ждали.
Мусатов появился стремительно. Шагал энергично, раскидывая туфлями листву.
Он подошел к скамейке, сел.
Ну? спросил отрывисто и зло.
Миша, Желтухин вздохнул, ты посмотри красота-то какая. Меня осень успокаивает. Душой я отдыхаю в такие дни
Ты меня за этим позвал? зло спросил Мусатов.
А хоть бы и за этим, Миша. Ты забудь, забудь о посте своем. Стань нормальным-то. Добрее стань. Проще. Может, последний раз мы с тобой такую-то осень видим. Мы же, Миша, с тобой, как братья. Это у тебя родственников полный дом, а у меня ты один. Дружба наша с тех горьких блокадных дней началась.
Ишь ты, как у пенсионеров на сборе заговорил. Горькие блокадные дни. Не очень они для тебя горькими были.
Ты, Миша, путаешь что-то. Это для тебя они слаще молока сгущенного. Тебе и медальку за питерские дни, и два ордена. А мне?
Голос Желтухина стал жестким, злым.
Мне что, Миша? Срок. А потом паспорт чужой. А дело одно делали. Людей голодных обирали.
У Мусатова лицо дернулось. Он хотел что-то сказать, но не смог. Так и глотнул воздух открытым ртом.
Да, Миша, мародеры мы. Капитал свой на голодных сделали. Только ты все сберег, а я потерял. Но на следствии, ох как меня крутили, о тебе молчал. Поэтому ты государственный человек, а я никто.
Никто! Мусатов усмехнулся. Деньгами, наверное, стены оклеены.
А зачем они мне, деньги-то? На кашу да творожок мне пенсии хватает. Может, эти-то деньги компенсация мне за жизнь загубленную.
Только не плачь, Степа, каждый сам себе жизнь выбирает.
Вот это ты точно сказал, Миша, точно, поэтому и дело у меня к тебе.
Может, хватит дел?
Нет, Миша, не хватит. Я тебе о Ленинграде и сроке не зря напомнил. Ты ведь все понял, умница моя? Понял, конечно?
Желтухин посмотрел на Мусатова и улыбнулся.
Вижу, что понял. Противен ты мне, Миша. Я-то вор, а ты еще хуже.
Но Ты!.. Полегче.
Не нравится? А валюту скупать да доченьке с сыном передавать нравится?
И это знаешь?
Все о тебе, Миша, знаю. Все. И хватит, о деле теперь. Позвони Громову. Его орлы Нугзара Борисовича Тохадзе арестовали.
За что?
Скажем так, за дело. За грабежи.
Ты с ума сошел! Чем же я тебе помочь могу?
Можешь. Громов тебе в рот смотрит. Попроси, мол, сын друга, туда-сюда. Он ему грабеж на квартирную кражу переквалифицирует. Вот и все. Мы его потом в лагерь, в Грузию, а там его выкупят. Пусть только Громов его дело у Корнеева заберет и все, а там уж
Сколько? спросил Мусатов.
Желтухин показал два пальца.
Маловато.
Это аванс. Двадцать тысяч. Дальше еще столько.
Подумаем. Ты фамилию следователя знаешь?
Не следователя пока, а опера. Фамилия его Корнеев.
Желтухин вошел в почтовое отделение, взял бланк телеграммы, написал текст: Батуми, улица Чернявского, 7, Тохадзе Гураму Борисовичу. Мы можем договориться по делу брата. Это ваш единственный шанс. Пока еще не поздно. Корнеев.
Девушка в окошке внимательно прочла телеграмму.
Какой-то странный текст, сказала она задумчиво.
А чего странного, чего, засуетился Желтухин, адвокат посылает телеграмму о наследстве покойного.
Все равно странно. Вы Корнеев?
Нет. Я по его поручению.
А документы у вас есть?
Конечно. Желтухин протянул в окошко паспорт.
Девушка мельком взглянула на него, вернула обратно.
Два сорок.
Желтухин приподнял шляпу и пошел к двери.
Девушка посмотрела ему вслед, подумала и написала на настольном календаре: Желтухин С. Козицкий, 2.
Мусатов принимал Громова на даче. Они сидели на мостках, к которым был пришвартован катер, выпивали и закусывали.
На столике водка, крупно нарезанное сало, черный хлеб и большие синеватые узбекские луковицы. Мусатов положил на кусок ржаного хлеба сало, отрезал кружок лука, разместил сверху, налил.
Ну, Борис, поехали.
Они выпили и закусили, захрустели луком.
Я, Борис, человек простой, Мусатов смахнул слезу, в деревне вырос. Сало да луклакомство нашего детства.
Я, Михаил Кириллович, тоже люблю простую пищу.
Да что вы, молодые, понимаете в этом. Привыкли по ресторанам да санаториям
Откуда-то налетел ветер, погнал по реке барашки волн, закачал катер.
Мусатов зябко поежился.
Наливай, Боря.
Громов стремительно наполнил стопки.
Ну за твое генеральство.
Громов даже поперхнулся.
Звонил я Олегу Кузьмичу, говорил с ним, усмехнулся Мусатов, была заминка, но все решили. К праздникам заказывай форму.
Это правда? Громов вскочил.
Сиди, сиди. Правда. Я и с министром твоим вчера на совещании парой слов перекинулся. Он о тебе хорошего мнения. Обещал подумать о более масштабной работе.
Михаил Кириллович, Громов прижал обе руки к груди, нет и не будет у вас человека вернее меня. Все сделаю для вас.
Это ты загнул. Верность, все сделаю. Просто время такое, что хорошие люди должны друг друга держаться. Помогать. Ты чем силен? Компанией своей. Так-то, Боря.
Вы же меня знаете. Не подведу.
Все знаю, а вот попросить стесняюсь.
Михаил Кириллович! Громов вскочил. Только скажите. Любая ваша просьбадля меня приказ.
Друг у меня есть Старинный, с войны Живет в Батуми У него вроде бы сына, что ли, арестовали.
Как фамилия сына?
Тохадзе.
Громов присвистнул.
Что, трудно? прищурился Мусатов.
Да нелегко.
Я тебя, Боря, освобождать его не прошу. Ты ему смягчи статью. Чтобы он получил поменьше.
Это можно, обрадовался Громов, только человек, который им занимается, больно гнилой.
Что ты имеешь в виду?
Не понимает он обстановки. Этики не знает.
Хороший работник?
Да как сказать
Ты его от этого дела отстрани. Как его фамилия-то?
Корнеев.
А живет где?
А зачем?
Нужно, Боря, нужно.
Я его адрес завтра вам скажу.
Разукрашенная машина Тохадзе стояла у тротуара на Патриарших прудах.
Гурам и Гена кого-то ждали. Они много курили, провожая глазами проходящих женщин.
Долго еще? Гена выкинул окурок на тротуар.
Совсем немного, Гена. Совсем немного.
Что о Нугзаре слышно?
А ничего. Его дело майор Корнеев ведет. Зверь, клянусь честным словом.
А ты ему дай.