Ты не Бобр! обиделся первый подбежавший тоненьким манерным голоском. Это не по правилам!
Ты меня еще поучи! рявкнула Саша.
К ее удовольствию у ног ожил пожарный шланг. Да еще как ожил! Шипящая и извивающаяся водяная змея сшибла с ног первого подбежавшего клоуна. Саша поспешила оседлать стихию, но ее сорока килограммов оказалось недостаточно, чтобы справиться с беснующимся шлангом, поэтому он продолжил поливать незваных гостей самовольно. Саша при этом летала за ним как бантик на новогоднем подарке. Ее рыжие волосы красиво развевались, пока не намокли и не прилипли ко лбу, щекам и спине. Она то и дело падала на колени, подсеченная вероломным шлангом, но из рук его не выпускала.
С ночных нечестивцев разом слетела напыщенность и торжественность, с которой они жгли пук соломы с зубами из пенопласта. Те, кто узнал ее, поспешили убежать. Те, кто попал под струю, кричали, теряли равновесие и падали. Земля под их ногами превращалась в скользкую грязь, и они буксовали, цеплялись за траву, пытаясь выбраться из-под водяного обстрела. И, конечно же, всегда найдется тот, кто будет стоять под старой грушей и снимать происходящее на телефон! Наверняка завтра это увлекательное зрелище окажется залитым на Ютюб под придурочным заголовком.
Когда последний из карателей ретировался, вода вдруг прекратила пляску и шланг, растеряв свою твердость, упал на траву. Следом за ним рухнула Саша, без сил. Из кухонной двери вывалился Демид, согнувшись пополам от смеха.
Это было триумфальное возвращение! прорыдал он.
Увидев, что враги обратились в бегство, он спустился из своей светелки, крутанул вентиль пожарного крана и перекрыл воду.
Саше вдруг тоже стало ужасно смешно. Давясь смехом, она встала и церемонно поклонилась сначала Бобру, потом его сгоревшему чучелу, потом неведомым героям, растаявшим во тьме. После последнего поклона она снова поскользнулась и упала в грязь. Здесь уже сдерживаться сил не было, и она громко захохотала на весь сад словно ведьма, которой удалось сварить идеальное приворотное зелье. Она каталась по слякоти и грязными ладонями вытирала слезы, градом катившиеся из глаз. И хохотала.
Сумасшедшая! резюмировал Демид, присаживаясь на корточки рядом с ней и протягивая ей сигарету.
Отсмеявшись, Саша встала и, кое-как очистив руки от грязи, закурила, то и дело посмеиваясь. Они с Демидом сворачивали пожарный шланг, когда она заметила в вырезе его пижамной рубашки тонкий длинный кровоточащий порез.
Ерунда, осколок стекла царапнул, быстро пояснил Демид, заметив ее взгляд.
Порез был длинный, тонкий, но довольно глубокий. Если бы в его плоть так вонзился осколок стекла, его увезла бы «скорая». И края слишком ровные
Не переживай, отмахнулся от нее Демид, споласкивая руки в кухонной раковине. Медный кран, удивленно изогнутый, плевался и чихал. У меня тут доктор карманный есть, заштопает.
Они не вернутся. Сегодня точно, сказала Саша, откусывая от яблока, которое одиноко ночевало на столешнице высокой барной стойки, буквой «П» растопырившейся посреди кухни.
Даже не спросишь?
О чем?
О нем.
Саша помотала головой и пожала плечами. Она догрызла яблоко, бросила огрызок в сад, захлопнула дверь, задвинула хилую задвижку, задернула ветхую кружевную занавеску. Ее руки сами совершали привычные движения. Саша заботилась об отеле машинально, как о добром друге.
Смех стал для нее настоящей эмоциональной разрядкой, и накопившееся напряжение утонуло в садовой грязи. Поэтому, едва она смыла с себя совсем уж неприличные куски грязи, то рухнула на кровать без сил.
Демон, вернувшись с разведки из сада, запрыгнул на кровать и уютно устроился под левым Сашиным боком. Саша во сне привычно потрепала его по лобастой голове, и оба провалились в сон.
2. Похороны в четыре
Демид всегда подгадывал так, чтобы попасть в его дежурство в приемном отделении. Врачей не хватало даже здесь в медицинском центре «Йоргесен и Брокк», новом и блестящем, в мраморе и хроме, с зарплатами в два раза выше средних на полуострове и он спускался из хирургии все чаще. Демид приходил в каждое его дежурство. Если бы его осматривал другой врач, начались бы вопросы, на которые он не смог бы внятно ответить.
Брокк молча накладывал швы на очередную резаную рану, осматривал очередной ушиб, делал очередной рентгеновский снимок.
У меня есть люди, которые смогут решить твои проблемы, сказал он твердо, когда Демид пришел к нему в третий раз, с подозрением на вывих.
Люди пришли, пошныряли по саду возле «Двух бабуинов» и никого не нашли. Ни души. Те, кто еще вчера смело выкручивал ему руки и смеялся в лицо, сегодня дома пили чай или прятались за далекой грушей, смеясь над дюжими молодцами в хороших костюмах, под которыми угадывались рация и кобура.
Что на этот раз? спросил он с усталой усмешкой и, не мешкая, завел Демида в процедурку.
Сегодня он не надел халата, а спустился в зеленой хирургической форме и резиновых тапках, с которых, по его словам, хорошо смывалась кровь. Его длинные светлые волосы были стянуты на затылке черной аптечной резинкой.
Демид скинул с плеча горчичного цвета кардиган и убрал самодельную повязку с плеча. Еще один порез был на бедре, пришлось снять брюки.
Что за инструмент? он надел перчатки.
Стекло, лихо соврал Демид, осколком чиркнуло.
Брокк странно посмотрел на него и хмыкнул. Между бровями у него иногда появлялась вертикальная морщинка, которая делала его красивое лицо серьезным и усталым.
У меня, между прочим, диплом хорошего университета, сказал он, обкалывая рану лидокаином, он кажется в мире на четвертом месте теперь.
Конечно, Брокк не дурак, Демид об этом знал.
Саша приехала, быстро прервал он его, не дав пуститься в рассуждения, чем отличаются порезы от осколков от ран, аккуратно нанесенных кухонным ножом.
Я видел, он улыбнулся. Улыбка была широкая, радостная, но беглая и нетерпеливая, какая бывает у человека, предвкушающего удовольствие.
Видео «Саша Гингер верхом на шланге» утром уже набирало просмотры на Ютюбе. Демид тут же поделился им в «Плотине».
И она оценила импровизацию? «Огненная мегера» это же фамильная традиция семьи Гингер.
Ей не понравилось.
Брокк снова широко улыбнулся. Демид отвернулся от иглы, которая протыкала его кожу.
Сиди смирно, Брокк легко стукнул его по плечу.
В процедурку сунулась чья-то лохматая голова.
Меня нет, бросил Брокк, не отрываясь от работы. Демид старался не смотреть на его пальцы в латексных перчатках, но чувствовал каждое наглое касание холодной хирургической иглы.
Разве ты не дежуришь?
Нет, я спустился ради тебя. Я попросил из приемника звонить, если ты придешь.
Теперь Брокк зашивал его ногу, и Демид мог наблюдать только светлую макушку. Вдруг что-то толкнуло его под руку, и он быстро погладил доктора по волосам.
Тот поднял голову и улыбнулся.
Кончай со мной флиртовать!
Он был красив, но как-то неоднозначно. Мучительно. Упадет не так свет ему на лицо, и он урод. Улыбнется, и из врачей в модели. И двигался он как цирковой гимнаст, упруго, будто гравитация это не для него.
Спасибо, проникновенно сказал Демид, когда Брокк бросил свои пыточные инструменты в лоток.
Не за что, сказал он небрежно и совершенно неожиданно чмокнул его в коленку.
Я флиртую, да? заржал Демид.
Брокк хитро улыбнулся, встал, отвернулся и загремел какими-то своими крючками.
Я больше к тебе не приду, противный, отмахнулся Демид, кривляясь.
Он разглядывал его широкую мускулистую спину и не собирался ничего объяснять. Правда, Брокк три или четыре последних визита даже не интересовался Демидовой легендой.
Чего это? деланно удивился доктор, обернувшись. Смотри, какой шовчик аккуратный получился
Он провел рукой по его голому почти безволосому бедру, довольно далеко от «шовчика», заметил мурашки, побежавшие вслед за его рукой, и усмехнулся.
Демид обожал разогревать всех вокруг себя. Не терпел чувственного холода. Ему нужно было, чтобы вокруг все были слегка возбуждены, немного влюблены, необязательно в него. Чтобы было тепло. Брокк с удовольствием ему подыгрывал.
Ты на похороны пойдешь? спросил он, моя руки.
Да. В четыре. А потом вечеринка. Траурная вечеринка это оксюморон
Демиду не хотелось уходить. Рядом с другом ему было легко и весело. Не надо было притворяться, что улыбаться не время.
Брокк снова стоял к нему спиной, и Демид снова не мог отвести глаз от широких плеч и узкой талии, которые подчеркивала зеленая хирургическая форма. Его периодически охватывало странное чувство, которое сложно было описать словами хотя словами он без ложной скромности мог описать что угодно! Но это чувство Как если бы упыри с факелами вдруг исчезли бы из его сада, то он нашел бы повод например, начисто сжег бы всю свою кожу только чтобы снова попасть к нему на прием.
Эта мысль в который раз испугала его, и Демид, как и всегда, нашел силы себя одернуть. Нельзя поддаваться Брокковскому убийственному обаянию, иначе тут же окажешься в плеяде суицидниц, что вертелась и вертится вокруг него. Даже Саша, которая была хороша со всех сторон и до женщины его мечты чуть-чуть не домолчала, весь год, что встречалась с ним, медленно, но верно сходила с ума. В основном от ревности.
Я ушел, сообщил Демид, до вечера!
Брокк махнул ему, не оборачиваясь.
Демид вышел из больницы и упал на ближайшую лавочку. Солнце висело высоко над горизонтом, и весь город был залит мягким желтым светом. Медицинский центр «Йоргесен и Брокк», звавшийся в народе коротко и емко «ЙоБ», стоял на возвышении, на самой окраине Верхних Мегер. Отсюда, со смотровой площадки, был виден отель. Он притулился у подножия холма, маленький, белый и несчастный.
Демид вложил в него все свои деньги наследство умершей бабушки чтобы сохранить место, с которым связаны сентиментальные детские воспоминания. Он бережно хранил их в голове и периодически «пересматривал». Они были теплые и уютные, как будто золотистые.
«Два бабуина» к моменту продажи уже лет десять не работал как отель, и Гингер отдал его за треть цены. И Сашу впридачу она там жила всю свою жизнь и деваться ей было некуда.
Запустение давно проглотило это маленькое белое зданьице, но Демид не терял надежды. Вот-вот что-то должно произойти, что-то должно случиться, какой-то качественный прорыв в его забуксовавшей жизни, и
Подул свежий ветер, и Демид почувствовал холод и запах креозота с вокзала. Вкусный ветер, осенний. Раньше здесь пахло еще и булками с хлебокомбината, но завод стоял уже несколько месяцев. Ветер завывал между «скорыми» «ЙоБа», шевелил волосы на его затылке и платочек соседки по лавочке благообразной седенькой бабульки, периодически вздыхавшей о какой-то своей печали.
У Демида неприятностей тоже было море, но основной оставалось тотальное безденежье. Работы не было никакой, единственный заработок «Плотина». Люди, даже придавленные разрухой, продолжали читать сплетни, продолжали их хотеть. Маленькая копеечка падала от рекламодателей, старых и верных. Еще чуток от партнерской программы видеохостинга, где в виде коротких роликов хранились все события Верхних и Нижних Мегер за последние четыре года ровно столько прошло после выпуска Демида из университета. Там накопилась целая видеотека, которую постоянно кто-то пересматривал. Но новых видео почти не было: снимать интересные, смотрибельные ролики стало невозможно, как и писать длинные осмысленные тексты.
Потому что в Мегерах больше ничего не происходило.
Молодые бежали на Материк в поисках лучшей доли, и на полуострове оставались только те, кому на большой земле было бы еще хуже. Население постепенно заместилось бабушками и дедушками, приехавшими лечиться в «ЙоБ» по социальной программе. Они проходили свои обследования, делали свои операции и процедуры и оставались на свою долгую реабилитацию. Болезные старички с удовольствием бродили по узким кривым улочкам Нижних Мегер, на выходные отправлялись к морю дышать солью, раскланивались друг с другом и никуда не уезжали, вытесняя из этого города события, страсть, молодость, интриги. Писать было не о чем.
Здесь даже бар остался только один «Лаборатория», здесь, возле «ЙоБа», который выжил исключительно потому, что медики пьют как лошади и одна кондитерская «Самоварня», где из-под полы продавали печенье с коноплей.
«Лаборатория» была гадюшником. На полу, залитом паленым виски, валялась скорлупа от орехов, которая нагло хрустела под каблуками принарядившихся дамочек сумеречных прелестниц, которые на досуге охотились на врачей. Наряжались они отчаянно, будто бы каждый вечер был последним. Как известно, чем хуже экономике, тем короче становятся женские юбки.
Главная цель ночных охотниц вышла из здания в своем темно-синем кашемировом пальто и щелкнула брелоком. Черный внедорожник приветливо мигнул фарами.
Брокк заметил Демида, улыбнулся и кивнул на машину, предлагая подвезти. Он отрицательно помотал головой и пошевелил двумя пальцами в воздухе, сообщая, что хотел бы пройтись пешком. До отеля было далеко, но Демид так давно не был на свежем воздухе. Похороны ведь только в четыре.
Кошмар! Сколько раз за последнюю неделю ему пришлось повторить фразу, что похороны в четыре?!
Новопреставленная раба божья Виолетта была человеком неоднозначным: у нее были космические амбиции и очень мало возможностей для их реализации. Она была танцовщицей и по ее собственному утверждению хотела отказаться от классических балетных норм, видимо, позабыв, что для того, чтобы от чего-то отказаться, нужно это что-то сначала как следует изучить. В случае Виолетты получить крепкую классическую базу.
В Мегерах была плохонькая балетная школа, в которой преподавали две старые высохшие воблы, никогда не нюхавшие большой сцены. Многие мегерские девочки и мальчики приходили туда в три годика и с усердием потели у станка на радость родителям. Кто к десяти обнаруживал у себя способности, те уезжали на Материк, в знаменитое на весь мир хореографическое училище. Они оставляли здесь однокашников попроще, которые мучили станок до восьмого класса и все равно ехали получать танцевальное среднеспециальное. Почти все они так и сгинули в безвестности на пыльном вытертом паркете домов культуры и таких же захолустных студий.
Впрочем, те, кто уехал, Демиду были неинтересны. Вот Виолетта и Саша Гингер другое дело. Обе были выкормышами этой студии, и обе с потрохами принадлежали полуострову. Уезжая, они возвращались снова и снова.
Виолетта, бросив все свои силы на попытки достучаться до местной публики, стала для Демида постоянным источником информационных поводов. Она хотела говорить о жестокости и насилии в современном обществе, о судьбе и становлении характера женщины, но получались лишь безумные языческие пляски, от которых воротило неискушенного мегерского зрителя. Возможно потому, что Ви на словах хоть и сыпала радикальными феминистическими максимами, но свои работы насыщала отчаянно женственными и провокативно-сексуальными связками. К тому же танцовщики на сцене у нее говорили, а сюжетные линии были такими кошмарно запутанными, что даже самые отчаянные эстеты такие сыскались и здесь, в Мегерах не решались искать в них глубинный смысл.
Единственный успешный спектакль Виолетты «Кафе «Мадлен» полностью вывезла на своем обаянии Саша Гингер. У нее, у одной из немногих верных Виолетте танцовщиц, были безупречные ноги и медно-рыжие волосы по пояс, а еще гетерохромия, разные глаза. Правый голубой, левый зеленый, плюс симпатичная мордочка со вздернутым носом, россыпь веснушек по всему телу и глубокий грудной голос, мягкий и обволакивающий, как пыльный театральный бархат. Когда она говорила на сцене, зал внимал и покачивался в такт. И телом она владела куда лучше госпожи хореографа.
В спектакле «Кафе «Мадлен» была рассказана история изнасилованной девушки, и Саша так вжилась в образ главной героини, так правдоподобно играла и была так хороша в рваном платье! Демид написал тогда целый цикл статей для «Мегерских ведомостей» и кучу обзоров для «Плотины», которая тогда только «строилась», и первым назвал спектакль «разрушительным, но чарующим зрелищем».
Слух о постановке дошел до Материка. Стало казаться, что Мегеры вот-вот можно будет нанести на танцевальную карту мира, как вдруг Ви накрыла депрессия. В один прекрасный солнечный день она наглоталась сердечных таблеток, украденных у сестры фельдшера «скорой помощи», и загремела в клинику на принудительное лечение. Про спектакль быстро забыли. Память у публики короткая.