Я сейчас вспоминаю и ужасаюсь себе. Уехала ночью неведомо куда с незнакомым мужиком, никому ничего не сказав, кошмар! Но если честно, мне даже некого было предупредить
Он уже в машине стал меня целовать. Даже не отъехав от отеля! Вокруг сновали какие-то люди, возможно, даже заглядывали в окна нам было всё равно! Если честно, я сейчас с трудом вспоминаю Я была будто пьяная
У него в квартире мы продолжили, даже не добравшись до кровати. Остаток ночи валялись на полу в кухне она там огромная, как аэропорт, хотя дома он никогда не готовил курили, пили что-то легкое алкогольное и молчали.
Как меня зовут, он спросил только наутро. Вышел из спальни, а я голая, сижу на стремянке у него книжные шкафы от пола до потолка и листаю книжки по медицине.
Выходи за меня замуж! вдруг сказал он.
И это прозвучало как-то честно. Искренне, но очень глупо. Наивно и несерьезно, будто в шутку. Я потому и хохотала все время, думая, что это ненадолго. Максимум неделя, и я снова пойду восвояси, свободная и прекрасная, искать лучшей доли.
Но не тут-то было! Он взял отпуск, передал всех больных другим врачам, сделал все плановые операции, отдежурил впрок. И не выпускал меня из постели целый месяц.
Когда этот медовый месяц кончился, я сказала, что люблю его. Он обрадовался, целый день носил меня на руках и постоянно целовал.
Я была влюблена по уши. Впервые в жизни меня аж тошнило от восторга! Мы целыми днями целовались, занимались любовью, ели какую-то дрянь чаще всего дешевую и невкусную пиццу из «Самоварни», которую привозили быстрее всего остального обнимались, клялись друг другу в любви.
И говорили, говорили, говорили. Не о себе, скорее, сравнивали свои впечатления от мира. Мне до ужаса хотелось залезть к нему в голову, узнать, что он прячет под образом романтического героя, серьезного дядьки-хирурга, каким его знали и любили все вокруг. Я едва терпела, чтобы не вскрыть его череп ножовкой. Узнать, на что он мастурбирует, что говорит на исповеди и что ему являлось во время грибного трипа.
Я ведь толком-то и не знала, кто он такой. Ни о деньгах, ни о семье, ни о положении в обществе. По квартире, конечно, просторной и со вкусом обставленной, догадалась, что он не последний хрен без соли, но он не хвастался. О родителях и вовсе молчал. Я о своих тоже помалкивала. Мне хвастаться точно нечем: я же Бабуинья внучка, дочка Грязной Агнесс, наследница идеи, так сказать. Бродяжка. К тому же он чужой, пришлый, его дом не горел стараниями моих родственников, его отец не бросал семью ради Агнесс! Он тоже обо мне ничего не знал, поэтому так легко было представить себя нормальным человеком! Я поддалась искушению. Сказала, что мать умерла, отец вечно пропадает на Материке, влипая в неприятности. Придумала, что я сама не прочь бы учиться в университете и изучать что-то совсем непригодное для жизни. Например, историю искусств.
Единственное, что я про него поняла он привык обходиться малым, как и я. Только это малое у каждого из нас было свое. Мое малое это один рюкзачок, две копейки денег и коронное блюдо нищебродов запеченная картофельная кожура с дешевым сыром. Его малое это увлекательная работа, роскошная квартира и непрерывное внимание женщин.
Очень красивых женщин. Потрясающих женщин. Их была тьма. Не местных, конечно, не мегер, хотя и эти пали, сраженные его чарами. Женщины осаждали его инстаграм, обрывали его телефон, разыскивали его квартиру и предлагали себя. Он лишь отшучивался, что, мол, так бегают, так бегают, что аж вся спина в засосах!
Сначала я кайфовала от завистливых взглядов, которые его поклонницы на меня бросали. Мы ездили на Материк, проводили выходные в клубах, на выставках, в кинотеатрах, в маленьких кофейнях и везде были они, эти взгляды! Незнакомые женщины любовались им, как и я, а меня ненавидели всей душой!
И все было чудесно, пока мы праздно шатались по жизни. Он говорил, что не отдаст меня никому и никуда от себя не отпустит.
Моя любовь к тому моменту граничила с безумием. Я думала только о нем, не могла долго обойтись без его объятий. Но я хотела не дежурных обнимашек, не простого телесного контакта. Я хотела, чтобы он все время был так же безумен, как я! Чтобы напрыгивал с поцелуями, утыкался мне в шею и чтоб и правда не отпускал от себя ни на шаг!
Но тут-то и оказалось, что у него гигантские амбиции и полно ресурсов для их воплощения. Что он врач, хирург, даже не так Хирург с большой буквы. Что его профессия это призвание, дело жизни, что он постоянно пропадает в больнице, а в свободное время постоянно что-то читает и изучает. Пока мы были увлечены только друг другом, а «ЙоБ» достраивался, я даже не задумывалась ни о чем. Но работы у него становилось все больше и больше, а для меня времени оставалось все меньше и меньше.
Одиночество было невыносимо! Меня просто разрывало от тоски! Я стала ревновать и скандалить. Я орала, истерила, проклинала его за вечное отсутствие, за то, что он фактически бросил меня.
Он терпел, говорил, что любит, и ночью в постели мы обязательно мирились.
Кое-как на плаву меня держали танцы и Анника. У них, простите за метафизику, похожая энергетика, она компенсировала мне его постоянное отсутствие. Еще чуть-чуть, и я, ей-богу, влюбилась бы в нее! Мы называли друг друга сестрами и вместе целыми днями усердно работали над собой. Я стала выезжать на балы, немного поработала моделью, совсем чуть-чуть. Мне один раз даже предложили работу хореографа. Я немного отвлеклась и стала зарабатывать кое-какие деньги. Я стала приноравливаться к его расписанию, мы стали меньше ругаться. Вдруг подумалось Даже смешно сейчас вспоминать!
Я подумала тогда: «Вдруг это судьба? Вдруг мы вместе навсегда?».
Но стоило мне успокоиться, как всё рухнуло.
В Мегерах свирепствовала разруха, и даже роскошный жилой комплекс, где мы обитали, она не обошла стороной. С первыми холодами прошлой осени лопнули трубы. Как это обычно бывает, лопнули очень не вовремя. Он после тяжелой операции, семь часов на ногах, а дома холод и перекрыта вода!
Давай у твоей матери переночуем? предложила я. А то свадьба скоро, а мы даже незнакомы
Я пошутила, а он взорвался. Ну как взорвался Посмотрел на меня ледяным равнодушным взглядом и сказал: «Проваливай отсюда».
Собирай свои вещи и проваливай! так точнее.
Я даже ушам не поверила. Я не могла понять, почему меня бросают, причем бросают вот так, вышвыривая среди ночи грубо и равнодушно. Резко, жестко, унизительно. У нас же любовь! У нас же отношения! И будущее. Светлое
Я заплакала, попыталась что-то объяснить. Просила смягчиться, дать шанс. Брокк повторял, чтобы я собирала свои вещи и выметалась.
Я упала на колени.
Он был непреклонен. И холоден.
Я кричала, плакала, под утро, обессилев, по-моему, даже молилась
И вдруг он сказал, чтобы я собиралась под его присмотром. Чтобы не прихватила ничего, что мне не принадлежит, на память.
И вот тут меня проняло. Я увидела себя, как я рыдаю и валяюсь у него в ногах, и поняла, что ниже падать уже некуда. Встала с пола, оправила задравшуюся юбочку, собрала свой рюкзачок и ушла.
Когда я уходила, Брокк будто бы сжалился и попытался меня обнять. Я попросила ко мне не прикасаться. «Не трогай, убери руки», я до сих пор ему это повторяю. И вслух и про себя.
С его матерью я все-таки познакомилась. Не помню как, но я добралась до вокзала и упала на лавочку на перроне. Просидела до следующего вечера, не спала, но и очнуться не могла. Вокзальный бездомный дядя Дима никого ко мне не подпускал, ни служащих, ни прохожих, пока я сидела на лавке как статуя.
Азия подкупила дядю Диму его любимым виски и подсела ко мне. Я не понимала, кто эта женщина и что она мне говорит. Я почти ничего не запомнила.
Только то, что Брокк всегда жестоко бросает своих женщин и никогда не выясняет отношений. Почему? Непонятно. Просто однажды начинает люто ненавидеть свою очередную нежную подругу, вот и все дела.
Азия дала мне понять, что я изначально была обречена.
Я запомнила эти фразы только потому, что вдруг осознала: я не особенная. Я одна из многих, такая же, как все.
Азия тогда рассказала, что каждая (каждая!) брошенная им женщина непременно начинала за ним бегать. Они все без исключения пытались выяснить, что произошло. Обиделся? Может, приревновал? Набегавшись, брошенные любовницы становились Брокку верными подругами, не в силах прогнать свои чувства насовсем. Вокруг него, помимо роскошных обожательниц целый хоровод теней, загубленных душ, полупрозрачных рабынь, которые держат на своих плечах значительную часть его самооценки. Без устали твердят ему, какой он замечательный, любимый, талантливый, увлеченный и замечательный Он мне тогда привиделся Антихристом из старого артхаусного кино: будто бы он стоит на вершине холма, а отовсюду к нему, как змеи, сползаются женщины, красивые и обнаженные.
К тому моменту я не спала тридцать шесть часов, и мои видения были живее, чем я сама.
Азия сказала вдруг, что единственная постоянная женщина Брокка это его работа. Медицина, точнее, Хирургия ревнивая, злопамятная стерва, горячо любимая, обожаемая богиня на золотом пьедестале. Это я тоже запомнила, потому что мне тоже казалось, что эта сука, работа то бишь, во всем виновата!
Я так до сих пор и не поняла, почему Азия со мной возилась. Ничего не объяснив, она дала мне денег и велела уезжать немедленно, иначе от моего человеческого облика не останется даже пустой оболочки всё пойдет в жертву богине!
Я подчинилась. Мне как раз этого и хотелось, чтобы кто-то добрый, сильный и всемогущий поставил меня на ноги. Я привыкла за год сидеть за пазухой у Брокка, а меня вдруг взяли и выбросили на улицу как котенка. И вот я сижу и открываю свою маленькую розовую пасть, чтобы сказать жалобное «мяу», но из меня не вырывается ни звука. Или, может, вырывается, просто слушать больше некому.
Я уехала. Не помню, как оказалась в квартире, где жили и тусили Вираго. Меня приняли, я постепенно отогрелась, оттаяла, расслабилась и снова зажила.
Брокк сначала отмалчивался неделю, потом стал мне писать. Сначала боялся, что я что-нибудь с собой сделаю да вот еще! потом робкое «Может, поговорим?». Я не отвечала, потом заблокировала его везде. Решила, что иначе мне не выздороветь.
Это, собственно, все.
Вот уебок! воскликнул Демид, внезапно очнувшись.
Офелия, которая сидела, подперев рукой подбородок, вздрогнула.
Саша чиркнула зажигалкой и усмехнулась, глядя прямо перед собой.
Эту историю просила тебя рассказать Виолетта в предсмертной записке? спросил Демид.
Ты в моих вещах копался? возмутилась Саша.
Здесь это необязательно, напомнил он, здесь все как на ладошке.
Саша помолчала, играя зажигалкой и кусая губу в раздумьях.
Нет, история Виолетты, наша с ней общая история, совершенно другая, сказала она тихо, кинув быстрый взгляд на Офелию, куда более грязная, жестокая и безнадежная. Едва ли я соберусь с духом и решусь рассказать ее кому-нибудь.
Офелия потупила взгляд. Демид вдруг подумал, что уж Феська-то точно знает, что произошло с Сашей и Ви. Он уже открыл было рот, чтобы начать осторожный допрос, но Офелия его опередила.
У тебя осталось что-нибудь? спросила она у Саши. К нему? Какие-нибудь чувства?
Голос ее стал странно высоким и неестественным, словно в нем сконденсировалась невыплаканная влага. История ее тронула.
Страх вот мое чувство, усмехнулась Саша, закуривая сигарету, у меня настоящая броккофобия. Особенно прикосновений боюсь
Помолчали. Тишина была вязкая, липкая и сонная.
Ладно, я спать, Феся притворно зевнула, отодвинула чашку и сползла с барного табурета.
У меня тоже дела, спохватился Демид, всплеснув руками.
Только попробуй что-нибудь про это написать! угрожающе зарычала Саша.
Не буду, пообещал Демид, забирая со стойки свой телефон.
Когда все ушли, Саша уставилась через стекло буфета на свой фамильный сервиз, покрытый пылью.
Уцелело почти всё.
Саше иногда хотелось забрать свое добро, но она вовремя вспоминала, что она бездомная. Даже в отеле «Два бабуина» она теперь живет на птичьих правах! Едва Демиду захочется освободить себе большую комнату, Саше придется съехать в никуда. Какой уж тут сервиз! Переночевать было бы где
Ей захотелось поговорить с Демидом, прояснить, на какое время им с Офелией можно остаться, и узнать, чем они смогут быть ему полезными. И немного потрепаться ни о чем со старым другом, чтобы расковырянная душевная рана немного обветрилась и перестала саднить.
Но не было сил встать. Исповедь ее выпотрошила.
Неизвестно, сколько Саша просидела без движения. Она очнулась, лишь когда услышала, как кто-то снаружи царапает дверь. Она одернула штору. Нечто мохнатое и бесформенное с глазами-углями подпрыгивало за окном и шкрябало когтями по стеклу. Демон, с которым они последний раз виделись на похоронах Виолетты, нашел дорогу домой.
Заходи, морда! ласково сказала Саша, открывая дверь. Демон остановился на пороге, сделав вид, что внутрь ему вовсе и не хотелось.
Саша подтолкнула его ногой, закрыла дверь и разок тряхнула коробкой с сухим кормом, и кот мгновенно определился с жизненными ориентирами. Пока Демон весело хрустел галетами с паштетом, Саша отправилась наверх. В темноте, на ощупь и по памяти, она поднялась по скрипучей лестнице на галерею второго этажа. Шла осторожно: лестница сильно состарилась. Хорошо бы ее поменять
Это не мой отель, привычно напомнила себе Саша и прислушалась.
Из дальнего номера из-за приоткрытой двери доносился тихий скулеж. Офелия лежала калачиком на односпальной кровати, на засаленном покрывале, не снимая одежды, и тихо плакала. Саша тихонько пробралась в номер, сочтя, что приоткрытая дверь сойдет за приглашение, и улеглась рядом, обняв подругу сзади и крепко прижав к себе.
Я здесь, я с тобой, прошептала она.
Офелия уткнулась в не слишком чистую наволочку и завыла: страшно, горько, как раненый зверь. Саша гладила ее по спине, шептала что-то, пока та не забылась сном. Тогда Саша встала и утерла свое промокшее от слез лицо. Она хотела погасить лампу на прикроватной тумбочке, когда ее взгляд упал на смятый листок в клеточку.
Записка Ви. Саша аккуратно развернула ее.
«История моих с тобой оргазмов:».
После двоеточия листок был пуст.
Это, похоже, была шутка, понятная только им двоим.
Саша положила записку обратно, погасила лампу, вышла из номера, плотно закрыв за собой дверь. До утра Феся не проснется. Она держалась весь день, не проронив ни слезинки, даже улыбалась. Теперь, когда любовь всей ее жизни лежит под землей, она сдалась. И неизвестно, что ее ждет дальше и справится ли она
Саша снова отправилась наверх, по винтовой лестнице, в башню, где в круглой большой комнате располагалась библиотека. Здесь вдоль стен стояли сделанные на заказ стеллажи, вогнутые, по форме стен, и на них две тысячи книг.
Саша в юности прочитала их все.
Посреди комнаты стояла круглая красная тахта. Раньше Саша целыми днями валялась на ней, читая и жуя яблоки. Теперь, похоже, тахту облюбовал Демид. Сейчас он сидел практически голый, с ноутбуком на коленях.
За двадцать баксов в приват пойдешь? спросил ноутбук.
Сегодня больше не пойду, отвали! Всем пока! Демид захлопнул крышку компьютера, встал, сладко потянулся всем телом, натянул джинсы, майку и только тогда заметил Сашу, стоящую столбом с приоткрытым ртом.
Но он и не подумал смутиться. Напротив, рассмеялся.
Ну и лицо у тебя!
Саша закрыла рот и ожила.
Хорошо платят? спросила она, чувствуя, как розовеют щеки.
Двадцать долларов за одно соло, без игрушек, за фетиши доплата. Я за фетиши не берусь, боюсь, затянет, Демид засмеялся и плюхнулся обратно на круглую тахту.
Дружище, это проституция! возмутилась Саша.
Я редко это делаю, признался Демид уже серьезно, когда совсем голяк. Но ты права, если где-то это всплывёт
Демид поежился. Саша остереглась сесть с ним рядом мало ли, чем он тут только что занимался вытащила из-за стеллажа полуразвалившийся стул и села напротив.