Вы стреляли свинцовыми пулями в железный котёл с расстояния шести футов?
Я посмотрел на Тома.
Я мы да?
Учитель закрыл глаза и прижал руку ко лбу. Затем наклонился ближе.
Томас, проговорил он.
Том дрожал. Мне подумалось, что он вот-вот рухнет в обморок.
Да, сэр?
Ступай домой.
Да, сэр.
Том отступил, неуклюже кланяясь снова и снова. Он подхватил со стола свою сорочку и выскочил на улицу. Дверь захлопнулась за его спиной.
Учитель начал я.
Закрой рот! рявкнул он.
Я повиновался.
Абсолютно нормальное явление, когда ученикв данном случае яполучает крепкую, от души, порку. Но за три года, что я прожил с мастером Бенедиктом, он ни разу меня не бил. Никогда. Это было настолько необычно, что я провёл целый год под его опекой, прежде чем понял: он действительно меня не ударит. Том, который каждый день ощущал на своей шкуре тяжёлую руку отца, полагал, что это несправедливо. Я же думал: более чем справедливо, учитывая, что свои первые одиннадцать лет я провёл в сиротском приюте при госпитале Христа, где воспитатели раздавали оплеухи, как конфеты на охоте за пасхальными яйцами.
Иногда мне хотелось, чтобы мастер Бенедикт ударил меня. Но вместо этого, если я делал что-то не так, он просто на меня смотрел. Его разочарование проникало внутрь, словно червь, погружаясь в самое сердце и оставаясь там.
Как сейчас.
Я доверял тебе, Кристофер, сказал он. Каждый день. Доверял нашу лавку. Наш дом. И вот как ты к этому отнёсся?
Я повесил голову.
Я я не думал
Это же очевидно! вспылил мастер Бенедикт. Пушка! Ты мог выжечь себе глаза. Трубу могло разорвать. А если б ты действительно попал в котёли Господь, видать, правда благоволит к дуракам, потому что я не понимаю, как ты ухитрился промахнутьсяя бы отскребал твои остатки от стен до самого Рождества. У тебя вообще нет мозгов?
Простите, промямлил я.
И ты застрелил моего чёртова медведя.
Хью фыркнул.
Не поощряй его, сказал мастер Бенедикт. Он и так мне прибавил седых волос.
Хью примирительно вскинул руки. Мастер Бенедикт обернулся ко мне.
И если уж на то пошло, где ты взял порох? спросил он.
Я его сделал.
Сделал?
Он, казалось, только что заметил банки на столе. Затем увидел пергамент с шифром, который мы с Томом оставили возле них. Мой учитель посмотрел на него, потом перевернул. Я не мог прочитать выражение его лица.
Ты расшифровал это? сказал он.
Я кивнул.
Хью взял из рук учителя листок и осмотрел его. Потом глянул на мастера Бенедикта. Казалось, будто между ними произошёл какой-то безмолвный разговор, но я не мог понять, о чём они думают. Внезапно я ощутил надежду. Учитель всегда радовался, когда я удивлял его чем-то новым. Возможно, ему приятно, что я решил эту головоломку самостоятельно.
А может, и нет. Мастер Бенедикт ткнул костлявым пальцем мне в рёбра.
Что ж, если уж ты испытал такой творческий порыв, я хочу, чтобы бы переписал рецепт своего сегодняшнего маленького приключения. Тридцать раз. А потом ещё тридцать разна латыни. Но сперва ты приберёшься в этой комнате. Положишь все вещи на свои места. И выскоблишь пол. Лавку, мастерскую и каждую ступеньку в этом доме. До самой крыши. Сегодня ночью.
До крыши?.. Вот теперь мне в самом деле захотелось плакать. Я понимал, что этим вечером точно был не на стороне ангелов, но ученики и так работали до изнеможения. Мой учитель, возможно, был добрее, чем любой другой мастер, которого я знал, но мои обязанности не изменились. У ученика день начинается ещё до шести утра. Он должен встать и подготовить лавку к открытию. Затем обслуживать покупателей, помогать учителю в мастерской, самостоятельно заниматься, учиться и так далеедо самого захода солнца. Потом ученик должен прибраться, приготовить ужин и вычистить лавку для завтрашнего дня. И лишь после этого он может лечь спатьна соломенный тюфяк, служащий ему постелью. Ученики отдыхают лишь по воскресеньям и в редкие праздники. А сейчас был самый разгар двойного праздника: сегодня Вознесение, а завтраДень королевского дуба. Я мечтал об этом весь год!
Согласно документам об ученичестве, мастеру Бенедикту не разрешалось заставлять меня работать в праздники. С другой стороны, согласно тем же документам, мне не разрешалось красть его запасы, делать порох и стрелять в чучела чёрных медведей. Ни в каких медведей, по правде сказать. Поэтому я просто опустил плечи и сказал:
Да, учитель.
* * *
Я вернул горшки и ингредиенты на полки. Мастер Бенедикт взял нашу пушку и спрятал её где-то в задней комнате, в мастерской. Следующие несколько минут я провёл, собирая вымазанные сажей свинцовые шарики, раскатившиеся по всем углам лавки. Это заставило меня задуматься, что делать с бедным медведем.
Мастер Бенедикт повесил за прилавком свой пояс с флаконами, ингредиентами и лекарствами и скрылся в задней части дома. Я перевёл взгляд с его пояса на медведя в углу. Если сшить вместе несколько кусков ткани и обернуть вокруг бёдер зверя
На твоём месте я не стал бы этого делать.
Хью сидел в кресле у камина, перелистывая новый травник моего учителя. Он заговорил, даже не подняв взгляд.
Я не собирался использовать пояс, сказал я. Но нельзя же просто так его оставить. Я подумал ещё немного. Может, сделать ему штаны?
Хью покачал головой.
Странный ты парень.
Я не успел ответить. Скрипнула дверь. Я почувствовал запах ещё прежде, чем посетитель вошёл, гадостная помесь ароматической розовой воды и немытого человеческого тела.
Это был Натаниэль Стаббаптекарь, владевший лавкой через две улицы отсюда. Стабб являлся портить наш воздух раз в неделю. Он приходил шпионить за своим главным конкурентомесли слово «конкурент» вообще было тут применимо. Это мы продавали настоящие лекарства. Он же зарабатывал, торгуя восточными-пилюлями-от-всех-болезней Стабба. Они, согласно листовкам, которые он клеил на каждом углу, лечили все хвориот оспы до чумы. Насколько я могу судить, единственным реальным эффектом пилюль было уменьшение веса в мешочке для монет.
Тем не менее его клиенты покупали их горстями. Стабб носил свою прибыль на всеобщем обозрении. Тяжёлые, украшенные драгоценными камнями кольца, стискивающие его толстые пальцы. Серебряная трость с рукояткой в виде змеиной головы. Парчовый дублет, натянутый поверх блестящей шёлковой рубашки Подол рубашки торчал из расстёгнутой ширинки; вероятно это был последний крик моды. Но мне казалось, так Стабб больше похож на приходского дурачка.
Аптекарь махнул тростью в сторону Хью.
Коггсхолл.
Хью кивнул в ответ.
Где он? спросил Стабб.
Хью ответил, опередив меня.
Бенедикт занят.
Стабб поправил свой дублет и осмотрел лавку. Его взгляд, как обычно, задержался на полках за прилавком, где мы хранили самые ценные ингредиентывроде алмазной пыли и золотого порошка. Наконец он, казалось, заметил, что я стою рядом с ним.
Ты ученик?
Сегодня был праздник, и я не надел синий фартук, какие носят все ученики. Ясно, что Стабб не знал наверняка, кто я: я ведь жил тут всего-навсего три года.
Я кивнул.
Да, мастер Стабб.
Тогда сходи за ним, распорядился он.
Приказ Стабба поставил меня в тупик. Официально я должен был выполнять распоряжения только своего учителя. С другой стороны, проявление малейшего неуважения к другому мастеру может привести к большим неприятностям с гильдией аптекарей, а Стабб был не из тех людей, которым стоило перечить. Тем не менее нечто в поведении Хью навело меня на мысль, что лучше бы Стаббу сегодня не встречаться с мастером Бенедиктом. И я допустил вторую ошибку за вечер: заколебался.
Стабб ударил меня.
Ударил тростью по голове. Я почувствовал резкую боль, когда серебряные змеиные клыки вонзились в мочку уха. Я повалился на шкаф-витрину и прижал руку к уху, вскрикнув от удивления и боли.
Стабб отёр трость об рукав своего дублетасловно прикосновение ко мне испачкало её.
Я сказал: иди и позови его.
Лицо Хью потемнело.
Ты же слышал меня: Бенедикт занят. И мальчик не твой. Так что держи руки подальше от него.
На лице Стабба появилось раздражение.
Мальчишка и не твой, Коггсхолл. Так что держи свои слова при себе.
Мастер Бенедикт появился в дверях за прилавком, вытирая руки тряпкой. Он оглядел всю сцену и нахмурился.
Что тебе надо, Натаниэль?
Ты слышал? сказал Стабб. Произошло ещё одно убийство. Он улыбнулся. Но, возможно, ты об этом уже знаешь.
Глава 3
Хью закрыл книгу, которую читал, заложив пальцем страницу. Мастер Бенедикт осторожно положил тряпку на прилавок и неторопливо расправил ее.
Кого убили? наконец спросил он.
«Ещё одного аптекаря», подумал я, и моё сердце заколотилось. Но нет. На сей раз погиб кое-кто другой.
Преподавателя из Кембриджа, Стабб втыкал каждое слово в мастера Бенедикта, точно иглу. Он снял в Ривердейле дом на лето. Его звали Пемброк.
Хью покосился на моего учителя.
Его нашла прачка, продолжал Стабб. Кишки наружу, как и у всех прочих. Ты ведь знал этого человека, верно?
Стабб походил на кота, загнавшего в угол мышь. Казалось, он вот-вот замурлычет.
Мастер Бенедикт вернул ему спокойный взгляд.
Кристофер.
Я?
Иди вычисти голубятню, сказал он.
Ну конечно! С чего бы мне хотеть остаться? Мне, разумеется, плевать на то, что человека, знавшего моего учителя, недавно убили. Но ученику не дозволяется спорить. Так что я просто ушёл, бурча себе под нос.
* * *
Первый этаж нашего дома состоял из двух помещенийоба отведены под бизнес моего учителя. В передней комнате находилась лавка, в заднеймастерская. Именно здесь три года назад я впервые узнал, что значит быть учеником.
Я не представлял, чего ожидать. В приюте госпиталя Христа старшие мальчишки любили насмехаться над младшими, рассказывая ужасы о жестоком обращении мастеров со своими учениками. «Это всё равно как сидеть в темнице Тауэра. Спать можно только два часа за ночь. Едаполовинка ломтика заплесневелого хлеба. И мастер будет бить тебя, если ты посмеешь смотреть ему в глаза».
Лицезрение мастера Бенедикта не прибавило мне спокойствия. Когда он вытащил меня из толпы мальчишек в экзаменационном зале для гильдии аптекарей, я решил, что мне достался худший учитель на свете. Его лицо не казалось злым, но он был так нелепо высок ростом. Он возвышался надо мной, и впору было представить, что я повстречал говорящую берёзу.
Истории мальчишек звучали в моей голове, когда я шёл за Бенедиктом в свой новый дом. Я весь трепетал. Мой новый дом Всю жизнь я только и мечтал, как бы покинуть сиротский приют, но вот теперь, когда желание сбылось, мне стало невероятно страшно.
Под полуденным солнцем было душно и жарко. Груды навоза, забивающие стоки, испускали самое жуткое зловоние, какое помнил Лондон за последние несколько лет. Впрочем, я едва замечал это, погружённый в собственные мысли. Мастер Бенедикт, казалось, тоже думал о своём, едва обращая на меня внимание. Со второго этажа кто-то выплеснул в окно содержимое ночного горшка; по меньшей мере три пинты мочи вылилось на мостовую в паре сантиметров от его ног, но мастер Бенедикт даже не вздрогнул. Экипаж, запряжённый парой лошадей, едва не сбил его: металлические колёса простучали по булыжникам, лошади прошли так близко, что я почувствовал запах мускуса. Мастер Бенедикт замер на мгновение, а потом продолжал путь к лавке, словно прогуливаясь по Кларкенуэлл-грин. Может, он и правда был деревом? Казалось, ничто не способно поколебать его спокойствие.
Я не мог сказать то же самое о себе. Мои внутренности скрутились в тугой узел, когда мастер Бенедикт открыл дверь в лавку. Над входом висела источённая непогодой дубовая доска, покачиваясь на двух серебряных цепочках. Надпись на ней гласила:
АПТЕКА БЛЭКТОРНА
СРЕДСТВА ОТ ВСЕХ ТЕЛЕСНЫХ НЕДУГОВ
Резные листья плюща, выкрашенные зелёной краской насыщенного оттенка мха, окружали ярко-красные буквы. Под ними нарисованный размашистыми золотыми мазками красовался рог единорогасимвол аптекарей.
Мастер Бенедикт провёл меня через парадную дверь и направился в мастерскую в задней части дома. Я вытягивал шею, осматривая лавку: чучела животных, шкафы-витрины, уставленные товарами полки Попав же в мастерскую, я просто замер на месте и широко распахнул глаза. Рабочие столы, полки, колченогие табуреты были сплошь уставлены сотнями аптечных банок, наполненных травами и порошками, жидкостями и мазями. Их окружало бесчисленное множество инструментов. Стеклянные сосуды разнообразных форм грелись над пламенем масляных горелок. Кипели жидкости, наполняя воздух странными запахами. Тут и там стояли кастрюли и котлыбольшие и маленькие, железные, медные, оловянные. В углу гудела печь; из её огромного зева, шириной двенадцать футов и высотой четыре, исходили волны нестерпимого жара. В одном конце духовки пылало пламя, в другомедва тлели угли. На трёх решётках готовились десятки зелий. Сама печь имела форму луковицы; её гладкие чёрные стенки, сужаясь кверху, соединялись с дымоходом. По свинцовой трубе пары́ устремлялись наружу, где их едкий запах смешивался с вонью мусора, навоза и отходов лондонских улиц.
Я стоял с разинутым ртом, пока мастер Бенедикт не сунул мне в руки чугунный горшок.
Поставь воду кипятиться, велел он.
Затем указал мне на табурет в торце центрального рабочего стола. Рядом находилась задняя дверь, выводившая к небольшому заросшему травой клочку земли в переулке за домом. Передо мной стояли три пустые оловянные кружки и маленькая стеклянная банка, наполненная сотнями чёрных почкообразных семянкаждое размером с половину божьей коровки.
Это дурман, сказал мастер Бенедикт. Изучи его и расскажи мне, что ты обнаружил.
Я неуверенно вынул из банки одно зёрнышко и покатал его между пальцами. Оно слегка пахло гнилыми помидорами. Я прикоснулся к нему кончиком языка. Вкус был не лучше запаха: горький, маслянистый, с пряным привкусом. Во рту тут же пересохло.
Я озвучил мастеру Бенедикту свои ощущения. Он кивнул.
Хорошо. Теперь возьми три зерна, растолки их и положи в первую кружку. Затем шесть во вторую и десять в третью. Залей кипящей водой и дай остыть.
Я повиновался. Пока настой заваривался, он спросил:
Ты знаешь, что такое астма?
Да, мастер, ответил я. Некоторые дети в приюте ею болели. Однажды летом, когда в воздухе было много дыма и копоти, четыре мальчика умерли от неё в один день. Их лёгкие перестали работать, и они задохнулись. А воспитатели просто стояли и не знали, как им помочь.
В небольших дозах, сказал мастер Бенедикт, дурман становится лекарством от астмы.
Он пододвинул ко мне первую кружку. Три раздавленных семечка лежали на дне, под слоем потемневшей воды. Пахло тухлятиной.
Вот этонормальная доза для человека обычного телосложения.
Мастер Бенедикт подтолкнул ко мне вторую кружку.
Это количество дурмана вызовет ужасные галлюцинации, настоящие кошмары наяву. А когда они пройдут, человек будет страдать от боли ещё несколько дней.
Наконец он вручил мне последнюю кружку.
А вот это убьёт тебя. Выпейи через пять минут будешь мёртв.
Я уставился на кружку. Только что я собственноручно изготовил яд. Я ошалело взглянул на мастера Бенедикта и увидел, что он смотрит на меня в упор.
Итак, скажи мне, проговорил он, что ты понял?
Я задумался. Очевидным ответом было: я узнал свойства семян дурмана и рецепты, которые можно из них сделать. Но испытующий взгляд мастера Бенедикта наводил на мысль, что он ждёт чего-то большего.
Я в ответе за это, сказал я.
Мастер Бенедикт приподнял брови.
Да.
Он кивнул с довольным видом и обвёл рукой мастерскуюокружающие нас травы, масла и минералы.
Эти ингредиентыдары, данные нам Господом. Инструменты для нашей торговли. Вот это-то ты и должен запомнить: онивсего лишь инструменты. Они могут лечить или убивать. Решает не сам инструмент, а сердце и руки того, кто им владеет. Из всего, чему я научу тебя, Кристофер, это самый важный урок. Ты понял?
Я кивнул, немного испуганныйи ошеломлённыйтем доверием, которое он мне оказал.
Хорошо, сказал он. А теперь мы немного пройдёмся, и ты получишь последний урок на сегодня.