Возможно, ради Маргарет мне удалось бы обуздать свое поведение и приучить себя проводить свой досуг с Джеймсом Футом. Несколькими неделями позже, однако, у меня случилась с ним знаменательная встреча на пляже, которая перечеркнула все мои усилия быть всего-навсего благовоспитанной и кроткой сестрой.
Ричард Эннинг только что сделал для своей дочери особый горный молоток, похожий на ледоруб. Мэри очень хотелось показать мне, как с его помощью можно крошить камни, чтобы извлекать оттуда кристаллизованные аммониты, а иногда рыбные чешуйки. Я не говорила ей, что никогда прежде не держала в руке молотка, но она, должно быть, поняла это, когда увидела мои неудачные попытки взмахнуть им. Она не делала никаких комментариев, просто поправляла меня, пока у меня не стало получаться лучше, удивительно терпеливая маленькая учительница.
Хотя выдался ясный сентябрьский день, холодный бриз напоминал мне, что осень уже не за горами. Я стояла на коленях, нанося резкие удары вдоль края плоского камня. Мэри склонялась надо мной, наблюдая и подсказывая, как добиться лучших результатов.
Так, мисс Элизабет. Не слишком сильно, иначе он расколется неправильно. Теперь отбейте этот кусочек с краю, чтобы можно было его прислонить и держать ровно. Ой! Вы поранились, мэм?
Молоток соскользнул и ударил по кончику моего указательного пальца. Я сунула его в рот, чтобы пососать и унять жалящую боль.
В это мгновение я услышала, как хрустит галька у меня за спиной, и совершила ошибкуобернулась на этот звук, по-прежнему держа палец во рту. Джеймс Фут стоял неподалеку от меня, глядя на меня сверху вниз с необычайно вежливым выражением лица. Я выдернула палец изо рта и вспыхнула от стыда.
Джеймс Фут протянул руку, чтобы помочь мне подняться. Пока я с трудом вставала на ноги, Мэри попятилась.
Я просто разбивала этот камень, чтобы посмотреть, нет ли в нем аммонитов, объяснила я.
Однако взгляд Джеймса Фута был устремлен не на камень. Он неотрывно смотрел на мои перчатки. Чтобы защитить руки от холода и иссушающей глины, я часто носила перчатки, как в любом случае полагается даме на открытом воздухе, какой бы ни была погода. Во время первых вылазок за окаменелостями я привела в негодность несколько пар, запятнав их глиной голубого лейаса и морской водой. Теперь у меня была пара, отложенная для работы на пляже, лайковые перчатки цвета слоновой кости, замаранные и задубевшие от воды, с отрезанными пальцами, чтобы легче было работать. Выглядели они странно и довольно некрасиво, но были весьма полезны. У меня была при себе и более респектабельная пара перчаток, которую я могла натянуть при случае, но Джеймс Фут не дал мне на это времени.
Сам он был прекрасно одет в двубортный темно-красный фрак с отполированными серебряными пуговицами и коричневым бархатным воротником. Его собственные перчатки были соответственного коричневого цвета. А сапоги для верховой езды сияли так, словно грязь не смела к ним приближаться.
В это мгновение я призналась себе, что мне не нравится этот Джеймс Фут с его чистыми сапогами, с его воротником и подобранными в тон фрака перчатками, с его осуждающим вежливым взглядом. Казалось, он, как и все, полагал, что не женское это делоруки марать! Я никогда не стала бы доверять человеку, который столько внимания уделяет своей одежде. Мне он не нравился, и, подозреваю, я тоже не нравилась ему, хотя он был чересчур уж вежлив, чтобы это показать.
Я стиснула руки у себя за спиной, чтобы ему не приходилось и дальше пялиться на мои, оскорбительные для его взора, перчатки.
Где же ваш конь, сэр? Я не могла придумать ничего лучше этого вопроса.
В Чармуте. Грум доставит его в Колуэй-Мэнор. Я решил пройти последний отрезок пути по пляжу, ведь здесь так чудесно дышится.
Из-за спины Джеймса Фута мне махала рукой Мэри. Перехватив мой взгляд, она энергично потерла свою щеку. Я нахмурилась, не понимая, что она имела в виду.
Что вы сегодня нашли? спросил Джеймс Фут.
Я замялась. Показывать ему, что у меня есть, означало бы снова представить ему на обозрение мои руки.
Мэри, принеси корзинку и покажи мистеру Футу, что мы нашли. Мэри очень много всего знает об окаменелостях, добавила я, когда та поднесла корзину к Джеймсу Футу и вытащила камень в форме сердечка со впечатанным в него изящным узором из пяти лепестков.
Это морской еж, сэр, сказала Мэри. А вот коготь дьявола. Она протянула перед собой двустворчатую ракушку в форме когтя. Но лучше всехвот этот белемнит, самый большой из всех, что я когда-либо видела. Мэри подняла прекрасно сохранившийся белемнит длиной по меньшей мере четыре дюйма и шириной дюйм, с кончиком идеально конической формы.
Джеймс Фут посмотрел на него и густо покраснел. Я не могла понять почему, пока Мэри не захихикала.
Прямо как у моего брата
Достаточно, Мэри. Мне удалось вовремя ее перебить. Убери его, пожалуйста. Я тоже покраснела. Мне хотелось что-нибудь сказать, но извинения только бы все ухудшили. Уверена, что Джеймс Фут решил, что я нарочно все подстроила, чтобы поставить его в неловкое положение. Вы будете сегодня на танцах в Курзале? спросила я.
Думаю, да, если только у лорда Хенли не будет для меня других планов.
Обычно Джеймс Фут очень определенно говорил о том, что намерен и чего не намерен делать, но теперь у меня было такое чувство, что он оставляет себе немного пространства для отступления. Я догадывалась о причине, но, чтобы удостовериться полностью, сказала:
Я передам Маргарет, чтобы она вас там поискала.
Я приду, если смогу. Передайте, пожалуйста, мое глубочайшее почтение вашим сестрам. Он поклонился и зашагал вниз по направлению к Лайму.
Глядя, как он огибает лужицу среди камней, я негромко сказала:
Он никогда на ней не женится.
Мэм? У Мэри Эннинг был озадаченный вид.
И теперь она называла меня мэм. Старая дева или нет, но я, очевидно, переросла обращение «мисс». Девиц обычно называют «мисс», когда у них еще есть шанс выйти замуж.
Ничего, Мэри. Я повернулась к ней. Что ты хотела сказать мне, когда приплясывала и терла лицо, словно тебя ужалили?
Вы испачкали щеку, мисс Элизабет, вот и все. Я подумала, что вам бы лучше стереть эту грязь, чтобы тот джентльмен так на вас не глазел.
Я ощупала щеку.
Боже, еще и это? Достав платок, я поплевала на него, а потом стала смеяться.
В тот день Джеймс Фут в Курзале не появился. Маргарет была разочарована, но не встревожилась вплоть до следующего дня, когда он прислал сообщение, не доставив его лично, что его вызвали в Суффолк по каким-то семейным делам и что он будет отсутствовать несколько недель.
Какие еще семейные дела? набросилась Маргарет на несчастную посыльнуюодну из многочисленных кузин лорда Хенли. Он ничего не говорил мне о родственниках в Суффолке!
Она тосковала и изыскивала причины, чтобы навещать родственников Хенли, которые ничем не могли ей помочь. Я сомневалась, что Джеймс Фут рассказал им, почему он порвал с Маргарет, или, по крайней мере, надеялась, что он не особо распространялся о моем белемните. Он был в достаточной мере джентльменом, чтобы не упоминать о таких вещах. Но должно быть, для домочадцев лорда Хенли было вполне понятно, что мы для него не были подходящей семьей, из которой он мог бы взять себе жену.
Маргарет продолжала посещать балы и карточные вечера, но утратила весь свой блеск, и когда я ходила туда вместе с ней, то чувствовала, что она успела упасть с верхней ступеньки социальной лестницы, на которую взбиралась. Пренебрежение со стороны джентльмена, оправданно оно или нет, наносит молодой даме моральный ущерб. Маргарет уже не приглашали на каждый танец, а комплименты по поводу ее платья, прически и цвета лица стали менее частыми. Ко времени окончания сезона она выглядела усталой и сильно потускневшей. Пытаясь ее развеселить, мы с Луизой на несколько недель возили ее в Лондон, но Маргарет сама понимала: что-то в ее жизни переменилось. Она упустила свою возможность выйти замуж и не знала, почему это с ней приключилось.
Я никогда не рассказывала ей о своей встрече с Джеймсом Футом на пляже. Возможно, Маргарет обрела бы некоторое облегчение, узнав, что в решение Джеймса Фута прекратить ухаживания за ней внесла свой вклад моя эксцентричность. Но при этом она бы почувствовала, что даже если бы я бросила свои окаменелости и купила себе новые перчатки, этого было бы недостаточно. Мужчина выбирает жену, подвергая ее семью сложным измерениям; требуется нечто большее, чем наличие странных сестер, чтобы отказаться от этих сложных умозаключений. Джеймс Фут решил, что у семейства Филпот нет ни денег на приданое, ни общественного положения. Мои запятнанные перчатки и наводящая на определенные мысли форма найденной тогда на пляже окаменелости только подтвердили то, что и так уже было решено.
Я переживала за Маргарет, но не сожалела о том, что Джеймс Фут от нас отступился. У меня было подозрение, что он всегда смотрел бы на меня так, словно у меня были испачканы перчатки. А если он столь строго судил меня, то как бы он впоследствии судил мою сестру? Не высосал ли бы он из нее все жизненные соки? Я не перенесла бы, если бы моя сестра вышла замуж за такого человека.
Годы спустя я наткнулась на Джеймса Фута в Колуэй-Мэноре. У Маргарет всегда разыгрывалась головная боль, когда нас приглашали на званые вечера, и из верности ей мы с Луизой без нее никуда не ходили. Но однажды, когда ради Мэри Эннинг мне надо было обсудить с лордом Хенли кое-какое дело касательно окаменелостей, я, уже уходя, столкнулась с Джеймсом Футом и его женой. Она была маленькой и бледной и дрожала как осиновый листок. Тогда я поняла, что Маргарет, вполне возможно, была спасена именно от такой незавидной судьбы.
Лето с Джеймсом Футом было взлетом чувственной жизни Маргарет. В следующем сезоне с ней обращались как с вышедшим из моды платьем, слегка пахнувшим нафталином. Нас удивило, что подобное происшествие могло случиться в Лайме с такой же легкостью, что и в Лондоне, однако мы мало что могли сделать, чтобы это изменить. Маргарет сохраняла своих старых друзей и поклонников, заводила новых из числа летних посетителей, но без толку. Она больше не возвращалась домой по ночам с искрящимися глазами, не танцевала в кухне. Со временем ее тюрбаны стали казаться не столь смелыми, как прежде. Она не сумела найти себе мужа и принялась жить жизнью старой девы рядом со своими сестрами, с Луизой и мной.
Нам не приходило в голову ее жалеть. Бывают судьбы и хуже.
3И найди то, не знаю что
Не помню, чтобы были такие дни, когда я не выходила бы на взморье. Мама, бывало, говорила, что, когда я родилась, окно было открыто и первым, что я увидела, когда меня подняли с кроватки, оказалось море. Наш дом на Кокмойл-сквер своей черной лестницей выходил на взморье, рядом с Пушечным утесом, так что как только я научилась ходить, то стала играть на прибрежных скалах вместе с моим братом Джо, который был старше меня всего на несколько лет, но присматривал за мной, чтобы я случайно не утонула. Там бывало много других посетителей, которые, в зависимости от времени года, прогуливались к Коббу, смотрели на корабли или выезжали в море на передвижных купальнях, напоминавших мне ватерклозеты на колесах. Некоторые отправлялись купаться даже в ноябре. Мы с Джо смеялись над этими горе-купальщиками, потому что они выходили мокрыми, замерзшими и жалкими, как окунутые в воду коты, но притворялись, что им это нравится.
У меня на протяжении многих лет происходила своеобразная борьба с морем. Даже мне, для которой час начала прилива или отлива так же естественны, как биение собственного сердца, случалось увлечься поисками антиков и оказаться отрезанной подбирающимся морем, и тогда приходилось добираться до берега вброд или лезть по утесам, чтобы попасть домой. Однако я никогда не купалась намеренно, в отличие от лондонских дам, приезжающих в Лайм, чтобы поправить здоровье. Я всегда предпочитала твердую почву, а не воду. Я благодарна морю за то, что оно дает мне для пропитания рыбу, а также вымывает окаменелости из утесов или в шторм выбрасывает их на берег с морского дна. Без волн, плещущих в высокие утесы, останки допотопных тварей навсегда остались бы укрытыми толщей песка или известняка, я не смогла бы их найти и у нас не было бы денег на еду и жилье.
Сколько себя помню, я всегда искала антики. Папа брал меня с собой и показывал, где искать, говорил, как они называются, позвонки, когти дьявола, змеи святой Хильды, безоары, чертовы пальцы, морские лилии. Довольно скоро я научилась охотиться за ними сама. Даже когда отправляешься на охоту с кем-нибудь другим, то не все время идешь с ним рядом. Невозможно смотреть на мир чужими глазами, надо пользоваться собственными, смотреть по-своему. Двое могут смотреть на одни и те же камни и видеть совершенно разное. Одному покажется, что перед ним просто кусок сланца, а другомуморской еж. Когда я ребенком ходила с папой, он находил позвонки в тех местах, которые я уже обследовала. «Смотри, говорил он тогда и поднимал какую-нибудь окаменелость, лежавшую прямо у моих ног. Потом смеялся и восклицал: Надо смотреть внимательнее, девочка!» Меня это не беспокоило, потому что он был моим отцом и, само собой, должен был находить больше окаменелостей, чем я, и учить меня, что делать. Превосходить его в умении я не собиралась.
Для меня искать антикивсе равно что отправляться на поиски неизведанного, непонятного, ведь никогда не знаешь заранее, что именно найдешь: дело не в том, насколько внимательно ты смотришь, а в том, что смотреть надо не так, как все, по-особому. Обычно я хожу туда-сюда вдоль берега, как по лужайке, заросшей клевером, позволяя глазам бездумно скользить над камнями, и тогда выскакивают прямые линии белемнита, или полосатые метки и изгиб аммонита, или прожилка кости на гладком песчанике. Узор находки четко обозначен и улавливается зрением почти автоматически, тогда как все остальное остается в беспорядке.
Все охотятся по-разному. Мисс Элизабет изучает поверхность утеса, уступы и камни так усердно, что боишься, как бы у нее не заболела голова. Она тоже кое-что находит, но для этого ей требуется гораздо больше усилий, чем мне. У нее нет такого зрения, как у меня.
У моего брата Джо, когда он охотился, опять-таки был иной подход, а мой способ он терпеть не мог. Он на три года старше меня, но, когда мы были маленькими, можно было подумать, что он старше меня на много-много лет. Он походил на медлительного, серьезного и осторожного карлика, который просто ростом не вышел. Наша работа состояла в том, чтобы находить антики и приносить их папе, хотя иногда мы занимались и их очисткой, если отец был слишком занят в столярке. Джо не любил выходить в ветреную погоду. Однако антики он находил. Он был хорош в этом деле, пусть даже и не хотел им заниматься всерьез. У него была удивительная зоркость. Его способ состоял в том, чтобы выбрать участок берега, мысленно разбить его на квадраты и медленно обходить каждый квадрат скалы и утеса. Он находил больше, чем я, но я чаще находила необычные окаменелости, крокодильи ребра и зубы, безоаровые камни и морских ежей, то, чего не ожидаешь найти.
Папа охотился с помощью длинного шеста, которым тыкал среди камней, чтобы ему не приходилось нагибаться. Он научился этому у мистера Крукшенкса, своего друга, который первым просветил отца насчет антиков. Он бросился с Пушечного утеса позади нашего дома, когда мне было всего три года. Папа сказал, что у него было слишком много долгов и даже антики не могли поправить его положение. Не скажу, чтобы папа чему-то научился на ошибке мистера Крукшенкса. Папа всегда мечтал найти скелет допотопного чудища, который позволил бы расплатиться со всеми нашими долгами. Многие годы мы находили зубы, и позвонки, и то, что мы полагали ребрами, а также забавные маленькие костяные ромбики, похожие на зерна пшеницы, и другие кости того животного, о котором мы не могли думать иначе, как об огромном звере вроде африканского крокодила. Однажды, когда я чистила для мисс Элизабет антики, она показала мне рисунок такого крокодила. У нее была книга со множеством рисунков всех древних животных и их скелетов, которую написал один француз по фамилии Кювье.
Папа охотился реже, чем мы, потому что ему надо было заниматься изготовлением шкафчиков, однако он тоже выходил на берег, как только предоставлялась такая возможность. Антики ему нравились больше, чем шкафы, и это огорчало маму, потому что заработок от продажи окаменелостей был непредсказуемым, а поиски уводили его далеко от Кокмойл-сквер и от семьи. Наверное, она подозревала, что он предпочитает пребывание в одиночестве на берегу, чем в доме, полном орущих детей. Мама никогда не выходила на пляж, разве только чтобы строго отчитать папу, если он отправлялся туда в воскресенье и пропускал воскресную службу. Но это его не останавливало, хотя он и согласился не брать с собой на берег по воскресеньям меня и Джо.
Кроме нас, в окрестностях был всего один торговец антиками: престарелый трактирщик Уильям Локк, который работал в «Куинз армз» в Чармуте, где кучера дилижансов, курсировавших между Лондоном и Эксетером, меняли лошадей. Уильям Локк обнаружил, что может продавать окаменелости пассажирам, пока они разминают ноги и озираются по сторонам. Поскольку окаменелости считались антиквариатом, или антиками, в округе его прозвали Адмиралом Антиком. Хотя он находил и продавал антики многие годыдольше даже, чем папа, при нем никогда не было молотка: он поднимал то, что лежало прямо под рукой, или же выкапывал окаменелости небольшой лопатой, которую носил с собой. Он был грязным старикашкой, бросавшим на меня странные взгляды. Я его сторонилась.