Сергей КорневДыра: Провинциальные истории
Батюшкин грех
Сколько нас в нас? Каждый день нас меняет в лучшую или худшую сторону.
Иван Охлобыстин. Тёмный альбом
В одном захолустном рабочем посёлке под названием Искра жил молодой поп с матушкой и двумя детишками. Был у него неплохой приходхоть и не такой «жирный», как у отца благочинного, соборного протоиерея, но всё же: маленькая церквушка, приземистая, вросшая в землю от старости, тесно наполнялась бабульками, пожертвования шли исправно, в кассе всегда было что взять на жизнькак же, семью-то кормить надо.
Звали того попа отец Сергий. В детстве он мечтал водить поезд и, может быть, поэтому судьба определила ему быть всегда где-нибудь возле железной дороги: ещё студентом семинарии он жил в доме прямо за путями, потом определили на послушание в храм епархиального училищабывшее железнодорожное ПТУ, и наконец свой приход на окраине Искрыпо воле божьей оказался тоже вблизи железной дороги, за старинным разъездом, до путей рукой подать, так что проезжающие поезда заглушали совсем иной раз пение и чтение церковное.
Разъезд этот, деревянный вокзальчик с колодцем, яблоневым садом и огородиком, в 90-х годах закрыли и отдали церквипод церковный дом, и там селились прежде присылаемые из города священники. Со временем попы обзаводились своим, более приличным жильём, и дом опять пустовал.
Так было и с отцом Сергием. Приехали они с матушкой, пожили в нём с годик, да и переехали в квартиру в кирпичной двухэтажке наподалёку. Дом же, сырой и холодный, закрыли на замок и забыли как страшный сон.
И вот прошлой зимой попросилась в него монахиня, сбежавшая из монастыря от тамошних тягот и самодурства. Ну, бывает, не выдержалане каждый выдержит, тем более девушка. Устроилась здесь в хрампеть на клиросе, жить же негде. И отец Сергий разрешил, не пропадать же человеку.
Так и стала она жить в том доме.
Относился он к ней по-христианскивежливо и мягко, но холодно, отстранённо, даже в душе брезгливо, вроде как к прокажённой. Расстрига не расстрига, но в мир монахинь не бог уводит, а бес. На таких грех висит, как будто заразная болезнь. Как ни оправдывайэто падшие люди, и всё.
И по-человечески ничего он в ней не виделсломленный, грустный человечек, заискивающий, глаза в пол, слова сдавленные, безликие, да и по-женски тожеона была бледная, заброшенная, неинтересная.
Единственное сильное и настоящее чувство, которое в нём стало со временем всё более к ней проявляться, это жалость. Просто жалость, тепло сердца, похожее на боль. Идёт мимо, глянет в сторону её дома, и вдруг как-то непонятно и виновато защемит сердце. А в чём он перед ней виноват? Да ни в чём, конечно. Отбросит с досадой эту глупую боль и пойдёт дальше.
Однако чувство росло, и однажды он не вытерпел и зашёлузнать, как житьё-бытьё, не трудно ли, вдруг чего нужно, сам ведь тут жил с женой, плохо тут было, углы худые, ветер гуляет, удобства на улице.
Она ответила, потупив глаза, что ничего не нужно. И он ушёл, но с тех пор стал иногда заходить. Просто из жалости. Поговорить, сказать слова утешения, ведь он всё-таки православный священник, должен говорить такие слова людям, на то и поставленутешать души страждущих.
И он, как мог, её утешал. И чем больше утешал, тем сильнее росло чувство жалости к ней. И уже не видел в ней падшего человека, по слабости поддавшегося бесу, он увидел несчастную жертву, виной несчастий которой был вовсе не бес, а людилюдские безответственность и жестокость.
А было это так. Жила себе девочка по имени Аня. Стала она ходить в церковь, читать православные книги, где написано про подвиги святых, и увлеклась этим и решила оставить мир ради Христа, уйти в монастырь. А там её поджидала совсем не та жизнь, что написана в православных книгах.
Её нарекли Феодорой и сделали дешёвой рабочей силой.
Сломали человека и бросили, точно огарок церковной свечи. Вот что тогда понял отец Сергийясно и бесповоротно, как всякую неудобную, хоть как её ни крути, правду жизни.
И вдруг влезла ему в душу шальная мысль. Ему вздумалось взять да и пожертвовать собой ради этой несчастной девушки, лишённой из-за злобы мира радости и счастья обычной человеческой жизни. В общем, захотелось ему рыцарствапламенного и безрассудного.
Он представил, что он солдат, возвращающийся с войны домой и по пути зашедший на ночлег в дом молодой вдовы. И вот почему бы ему её не пожалеть? Как там у Ремарка: «Что может дать один человек другому, кроме капельки тепла? И что может быть больше этого?» Отец Сергий Ремарка не читал, но чувствовал именно так.
Он вспомнил, что ведь и женился тоже не по любви, а из жалости и даже самопожертвования. Ему всё равно надо было жениться по церковной необходимости, а будущая матушка его в девицах страдала, что её никто не хочет брать замуж. А он взял. И до сих пор считал это своим самым большим поступком в жизни. После принятия сана, конечно.
Летом матушка с детишками уехала погостить к родителям на дачу, и одним душным предгрозовым вечером он решился. Выпил для смелости и пошёл к Феодоре.
Феодора, ты способна на поступок или так и будешь смиряться и бояться всю жизнь? спросил он её пьяно и безумно.
Он был пьян и безумен, но больше не от вина, а от своей шальной мысли, вскружившей ему голову, словно налетевший невесть откуда вихрь.
А она будто бы только этого и ждала всё время.
Способна, ответила она с вызовом, и впервые её глаза глядели не в пол, а прямо ему в лицопо-женски открыто и тепло.
Так и случился тот грех.
А за окном бушевала гроза, безудержный ливень и взрывы молний.
Он ушёл от неё под утро, но по темноте, чтобы никто не видел.
И вместе с похмельным пробуждением пришли муки раскаяния в содеянном. Ему было горько и стыдно перед женой, перед церковью и своим саном, перед Феодорой и самим собой, натворившим бог знает что.
«Зачем я сделал это? терзался он. Кому от этого хорошо?»
Его распирало от внутренней тяжбы, но повиниться, облегчиться, снять грех с души он не мог. Признание нанесло бы вред ещё больший, чем грех, ладно ему самому, другим людям тоже. И особенно он не хотел через свою глупость ранить матушку: она-то чем заслужила это? Она-то хорошая и преданная жена, разве можно её ранить? Не смотря на свой грех или скорее благодаря ему, он понял, что любит её, любит всем сердцем.
Так, за своей лютой скорбью, он вначале не заметил, что произошло с Феодорой. А с ней произошло чудопростое и вроде бы будничное, как и все настоящие чудеса в жизни. Она день ото дня преображаласьрасцветала как женщина и оживала как человек. И вскоре её уже нельзя было узнать, от прежней сломленности, безликости, бледности не осталось и следа.
Из серого пепла Феодоры воскресла в жизнь Аняно не девочкой уже, а женщиной, так что когда она шла, прохожие люди невольно смотрели ей вслед. И никто не мог понять причины такой внезапной перемены.
Только отец Сергий понял. И ещё он вмиг осознал, почему прежде у него было непонятное чувство вины перед ней. Это вина за церковь, которая когда-то убила в ней всё живое. А он часть церкви и, стало быть, пособник и соучастник того убийства. И потому тоже в ответе за это.
Тогда его мир обрушился. Будто бы он шёл через железнодорожные пути, и пронесшийся поезд со страшной силой сбил его, отбросив умирать на обочине, на холодных и острых придорожных камнях.
Зимой, на Введение, во время литургии, когда нужно было читать Евангелие, он разоблачился и вышел на амвон в одном подряснике. В глазах у него стояли слёзы, а руки дрожали.
Вот вам какое сегодня будет Евангелие, братья и сестры, сказал он глухо. На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают: связывают бремена тяжёлые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель! А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас УчительХристос, все же выбратья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах. Вот так, братья и сестры. На этом я снимаю с себя сан. Служба окончена, идите домой и просто любите друг друга. Больше мне сказать вам нечего, простите за всё.
И он, сойдя с амвона, прошёл через народ и вышел прочь из храма. В спину его проводили холодная тишина и острые людские взгляды, совсем как те придорожные камни на обочине, на которых он лежал внутри себя.
Матушка его догнала по дороге. С волнением схватила за руку.
Скажи, что случилось с тобой?
И он рассказал всёвсё без утайки, как на предсмертной исповеди.
Она заплакала, но потом, смахнув слёзы, улыбнулась.
Это ничего, Серёжа. Но как мы будем жить дальше?
Как жили, так и будем жить если ты не против, ответил он. Пойду работать на железную дорогу.
Той же зимой бывший поп отец Сергий пошёл работать обходчиком путей на железную дорогу. Его и теперь можно часто видеть там идущим по обочине возле путей с обветренным тёмным лицом и чумазыми руками.
Но взгляд его светел и чист, точно у ангела, сошедшего с небес.
Ангелы знают
Глава I. Грубости
Грубости в отношениях с женой Сергей Иваныч себе не позволял. Держался снисходительно мягко и покровительственно. Как хороший папа. Она была намного младше него. Настолько младше, что даже младшая дочь от его первого брака вела себя с ней снисходительно.
Впрочем, снисходительность в их семье считалась нормой. Они все были друг к другу так или иначе снисходительны. Обе дочери Сергея Иваныча приняли его второй брак с пониманием. Их мать умерла несколько лет назад, и они виделиотец честно погоревал положенный в таких случаях срок. Поняли они, кажется, и свою молодую мачеху, студентку, приехавшую учитьсяа заодно и налаживать личную жизньв большой город из мест далёких и безнадёжно несчастных.
Снисходительностьудел либо добрых, либо сильных. Сергей Иваныч не был добрым. Он ещё в девяностых приобщился к категории сильных и с тех пор с каждым годом лишь приумножал силу. Ив качестве побочной неизбежностигрубость. Грубость сильного человека тяжела, и люди её боятся, сам же источник втайне ненавидят. Поэтому Сергей Иваныч не имел друзей. В среде внешних, вне семьи, людей он имел только партнёров и конкурентов. И они все были врагами. Те же, кто не попадал в область партнёров и конкурентов, не попадал и в область жизни. В его глазах их попросту не существовало.
Единственным человеком за много-много лет, с тех самых девяностых, который отчего-то попался ему на глаза из всей этой не заслуживающей внимания внешности, была онаНаташка. Ласково-игривая девочка с тёплыми зелёными глазами, темноволосая, невысокая, по-детски беззащитная и по-женски влекущая, соблазнительная. Сергей Иваныч, соблазнившись, долго не тянулсразу позвал замуж, сильно опасаясь молодых конкурентов и ещё сильнее немолодых партнёров. Он пустил в ход всю свою силу, и девочка не устояла.
Свадьбу сыграли в «Angels» самом дорогом ресторане города, приглашённых веселили лучшие в городе музыканты, невеста сидела в платье, заказанном у модного московского модельера за сумму, равную стоимости путёвки на двоих «всё включено» куда-нибудь в Таиланд. Кстати, свой медовый месяц молодожёны там, в Таиланде, и провели.
Въехав полноправной хозяйкой на Набережную, 27в новый особнячок Сергея Иваныча, старый дом он оставил дочерям, Наташка успела всячески насладиться силой мужа и привыкнуть к ней. С грубостью же, напротив, столкнулась впервые и потому не на шутку испугалась.
Что случилось, Серёж? хлопала она глазками, слёзно залитыми ужасом, искренним и чистым, как у ребёнка. Что случилось?
Сергей Иваныч, страшный, почерневший от злости, не выбирая выражений, орал на кого-то в трубку телефона:
Меня не интересуют ваши проблемы! А?! Что?! И возможности ваши меня не интересуют! Я сказал: узнать! Узнали?! Не узнали! Я сказал: найти! Нашли?! Нет! И кто вы после этого?! Что?! Да меня не интересует, кто вы, я знать вас не хочу!
Серёж, я тебя боюсь, робко проговорила Наташка, когда всё стихло.
Меня? лицо его, страшное и почерневшее, вдруг побледнело и сделалось виноватым, и он зачастил: Меня? Ангел мой, девочка моя, ты что? Испугалась? Ну что ты? Ну? Меня испугалась? Меня?
Да, то ли смущаясь, то ли досадуя на саму себя, нахмурилась она. Ты какой-то злой дядя был
Я? Злой дядя? Ну что ты? Да разве я дам тебя в обиду? Это так, по работе. На работе иногда надо быть злым дядей.
Он притянул её к себе нежно, но настойчиво, ощущая упрямое недовольство.
Ну, не упрямься же, всё хорошо, всё хорошо
Нет! раскапризничалась она. Мне не нравится, когда ты такой.
Какой?
Мне не нравятся грубости.
Да хватит тебе Разве я грубый?
Грубый.
Да перестань! Я с тобой грубый?
Вот ты начинаешь злиться, и я уже боюсь, что ты станешь на меня орать, как по телефону, и хватать вот такчто есть силы
Неправда, я не хватаю тебя, я просто обнять тебя хочу, вот упрямая, а!
Обнимают нежно, а не как злые дяди!
Я нежно.
Грубо!
Тоже мне грубости нашла. Ну ладно, ну прости меня. Простишь?
Прощу Только не кричи так больше, пожалуйста. Ладно?
Она наконец поддалась и прижалась к нему, обнимая ласково-игривыми ручками.
Ладно. И откуда только знает, как злые дяди обнимают? Ох, Наташка, девочка моя
И не охай так! рассмеялась она весело. ¬ Как дед старый!
Сергей Иваныч взглянул в её тёплые зелёные глаза и, радостно подхватив на руки её тельце, все эти влекущие, соблазнительные женские прелести, понёс в спальню, на сладко пропахшую её духами кровать.
Нет, он не был с ней грубым. Глядя на почти детскую, с по-девичьи невыраженными формами фигурку, он боялся своей грубости. Старался быть лёгким и чутким. А позжезасыпая в разгорячённом бреду, нежно клал руку на влажную трепетность беззащитного места. Закрывал ладонью. Защищал Умиляясь детскостью, Сергей Иваныч временами и сам впадал в детство. Заражался странной, бездумной, непростительной для взрослых глупостью. Ему нравилось чувствовать руками то, что у него в руках.
Глава II. В руках
В руках много не удержишь: рано или поздно начнёт что-нибудь валиться из них. Поднимешь вродеупадёт другое. И ещё одно. И опять первое. И пошло-поехало
Осенью Сергей Иваныч захандрил, часто подходил печальный к окну, смотрел на потемневшую, налившуюся холодом реку и что-то думал. И надумалв день, когда лёг снег. Позвонил старшей дочери. Приезжай, мол, разговор есть.
Решил я часть бизнеса тебе передать, пояснил он. Справишься?
Та, конечно, не ожидала. Растерялась. С одной стороны, радостно, с другойбоязно. А вдруг подвох какой? Но девка умная, серьёзная, вся в отцаруки к его богатству тянуть не спешила.
А что так?
Дела плохо идутСергей Иваныч начал тоже издалека, немного вальяжно, немного туманно, уклончиво.
Ей такая его интонация не понравилась, и она перебила:
Так ведь кризис, пап.
А ты не перебивай! резко вспылил он и сразу же потух. Послушай Сон мне снится часто, не каждый день, но раз в две-три ночи точно, один и тот же сон Дом какой-то, обычная как бы пятиэтажка гаражи рядом, двор ряд каштанов огибает плоды от них, ершистые, много, на асфальте валяются поодаль скамейка, молодёжь на ней пацаны бу-бу-бу, девки визжат А я не один будто Сначала мать ваша, покойница, меня туда тянула Потом все подряд началивы с сестрой, Наташка, все Последний раз парень какой-то, длинный, худой, косматый голос такой гнусавый у него, будто простуженный, сопли говорить мешают Пойдём, мол. И в дом тоже зовёт. Замучил меня этот сон Я уж и ездил даже по городу, искал дом тот но не нашёл
Устал ты, пап, наверное, участливо пособолезновала дочь, его большую тяжёлую руку в свои ручки с красивыми ноготками взяла. Не знаю Может, отдохнуть, на курорт хороший съездить? К психологу сходить?.. Или в церковь? В церковь, свечку поставить? А, пап?
Дом я хочу тот найти, чувствую, что не бред это, где-то есть он.
Ой, да зачем он тебе сдался? она с досадой убрала руки. Пусть есть где-то этот дом. Допустим! Россия большая. Но ты-то здесь при чём? Ну что с тобой, пап? Сам на себя ты не похож
В том-то и дело, в том-то и дело, охотно согласился он. Силу терять я стал. Потому и зову тебя мне на помощь Ну на кого мне ещё надеяться? Ты же моя старшая дочь, умница Справишься?..