Видел я эту «солнцеподобную» как-то прошлой зимой. Столкнулся на узком тротуаре. Идёт эдакая кадушка, что не обступишь. Не идёт, а прёт, словно танк на гусеницах. На башне этот омерзительный бабий набалдашник, который у них появляется после сорока летшапка не шапка, головной убор, в общем. Броня из шубы, гусеницы еле влезли в кожаные сапоги. В каждой руке по два неподъёмных пакета тащит. Я в сугроб, она полшага назад отступила, подняла на меня грозно заплывшие свиные глазки и рот разверзла, будто дуло навела, того и гляди, танковым снарядом в клочья разнесёт. Мне из сугроба только и оставалось, что завопить жалобно: «Леночка! Давно не виделись!..». Хотел «солнышко» присовокупитьтак мы в молодости с Сашкой её дразнилино с испуга передумал. «Солнышко» смерила меня с головы до ног тяжёлым взглядом, отчего на душе стало ужасно темно и холодно, и изрекла громко и властно, по-сержантски: «Истомин, ты, шоль?». Я прочитал в дуле красноречивое «давно не видела, ещё столько бы не видеть» и грустно пошутил: «Так точно». Ну, а дальше началось. Как Анька? Как Галька? У вас Галька одна, шоль? Она замужем, шоль? А дети есть? Сколько? Двое? А муж не пьёт? А? В разводе? Чё ж так? А? А девочка уж большая? Куда поступила? Много денег-то отдали? А живёте где, там всё, на Засулич? Нет? А-а новую купили Чё? Сашку видел? Да Бог с ним, с этим Сашкой Короче, повыспросила и потеряла ко мне интерес. У меня же как у всех: что-то лучше, что-то хуже. Только один раз дуло удовлетворённо звякнуло пугающей пустотой: когда про Гальку обмолвился. А в остальномнеинтересно. Она же почему пытала? Порадоваться за меня? Поогорчаться со мной? Нет. Позлорадствовать. А у меня хоть и плохо, но, видимо, не хуже, чем у неё самой. Услышала, что квартиру купили, так и вовсе огорчилась
Впрочем, не все бабы очерствелые чудовища, не все «сержанты», есть и «плакальщицы», есть и «утешительницы», но все одинаково тяжеловесные танки, если не по телу, то по жизни. Прут, прут, прут. По тротуарам, в транспорте, в магазинах, в больницах, собесах, банках. Всегда им кто-то что-то должен. Всегда я. Всегда мне. Всегда для меня. И сакральное «я сказала». Я сказала!
Знаете, кто такой Ламех? Жил этот мужик в допотопное время и женился на двух бабах, Аде и Цилле. Ламех был слабый и беспомощный. Бабы овладели им. Тогда и начался женский мир, поставивший мужчин на службу себе. Дочка Ламеха Ноема, по прозвищу Прекрасная, ввела эту моду. Она пользовалась своей красотой, будучи молодой, губила мужчин, повергая их в рабство, чтобы став старой и некрасивой, не утратить главноготитула богини, обожествить это «я сказала». Поэтому во всех религиях после Потопа восстановившийся патриархат жёстко принизил женщину и заключил её в узы нравственных и поведенческих норм и схем. Тот, первый женский мир, утонул в воде. И вот на наших глазах растёт и укрепляется женский мир номер два.
Я, Истомин Олег Васильевич, 1953 года рождения, и есть Ламех, только ещё слабее и беспомощнее. Меня и одна жена повергла под ноги свои Я если не раб её, то ничего не значащий слуга. На моём месте мог быть и другой, покорно внимающий хозяйскому «я сказала», мало что изменилось бы.
Поэтому, дорогая и многоуважаемая Анна Дмитриевна, тыАда и Цилла в одном лице для меня. Гнездо, которое мы приобрели, а именно квартира на Крупской и всё имущество, какое бы в ней ни находилось на момент моей смерти, это твоё законное гнездо. Не ты, так ничего бы не было. Возможно, я в деревню бы вернулся. Возможно, спился бы в заводской общаге. Возможно, забомжевал бы из-за грёбаного пьянства. Возможно, женился бы на другой, но всё так же обернулось быдругая квартира, другие дети, другие внукино смысл тот же
Не обижайся на меня, Аня. Я всё-таки люблю тебя. Больше жизни своей паскудной. Тымоя жизнь. Смею предположить, что любовь моя к тебе значительно сильнее твоей ко мне. Но то не любовь мужа к жене. Я люблю тебя, как пёс своего хозяина. Ваше поколение женщин так и называло нас, мужиков, соображающих на троих возле «Гастронома», псами. Я согласен. Пёсья моя любовь. Всю жизнь вилял перед тобой своим плешивым хвостом, прижимал благоговейно беспородные дворняжьи уши и преданно заглядывал тебе в глаза, а когда и опускал виноватый взгляд долу. Не жаль мне для тебя ни жизни своей, ни того, что ты из меня извлекла и чем попользовалась. Кто прикормил, тому и служу благодарно. Разве выбирает пёс хозяина? Никак. Муж выбирает жену. А меня ты выбрала. Чем и осчастливила. Пропал бы я. Ничего не понимаю я в этом вашем женском мире. Так что завещанием мою писульку не назовёшь. Оставляю конуру тому, кто мне её любезно предоставил.
А Галька, конечно, самая настоящая Ноема. Красавица наша единственная. Богиня. Крутила мужиков своих, как хотела, в рабов безгласных их превращалаи Лёньку, и Мишку, и этих дурачков попутных, в сеть случайно залетевших и обжегшихся от Галькиного огня.
Что же поделаешь, Галя, что мужеский род теперь и в рабы неважно годится? Но от Эшметова, попомни моё слово, ты сама обожжёшься. Он человек южный, у них пока ещё мужики властвуют, а ты не привыкла к тому. Прости, дочка, что сказал тебе сгоряча, мол, раз вышла за этого горца, то ты мне не дочь больше и видеть тебя не хочу в своём доме. Прости, тыдочь и всегда будешь в моём сердце таковой, я очень хочу видеть и тебя, и детей твоих, внуков моих, даже если и ещё одного, чёрненького, родишь
Но яотец, пусть и поздно это понял. И мужчиначто понял ещё позднее. Во мне Сам Бог говорит в данном случае. Потому буду держать своё слово до смерти, а по смерти прощаю и разрешаю. И ты меня, Галя, Галюша, Зайчик мойпомнишь, я тебя маленькую называл Гальчик-Зайчик? прости, пожалуйста. Не для него, чуждого басурманина-агрессора, я родил и вырастил тебя! Не для него, слышишь?! Раз с самого начала не заладилось у тебяс Лёнькойпусть уж лучше Мишка бы оставался Или одна! Противен Мишка, то одна, Галя моя милая! Воспитали бы мы с матерью и Анжелку, и Лёшкусвоих-то в своё время не досчитались!.. Неужели тебя так влечёт к этим мужикам? Неужели ты не можешь без них? Потерпи, человеческий век коротокомертвеет плоть скоро, честь-то, честь-то дороже, дочка!.. Жаль мне её, твою честь Словно меня самого кто через тебя изгадил и опозорил Ноет сердце моё. Изнемогает душа. Знаю только, что ты всё равно одна останешься, не будет у тебя и Эшметова, как не стало Лёньки и Мишки, и тогдавот тебе мой родительский дом в Бабинке и земля. Хочешь, живи. Хочешь, продай Твоё это, в общем. Тётка твоя, Антонина, сама знаешь, померла, доглядывать там теперь некому, Надежде Васильевне оно не нужно, у неё своя жизнь, своя семья. Зарастёт всё
А к корням возвращаться надо. За то нас, русских людей, Господь Бог и наказалчто мы корни свои забыли, землю свою бросили, о западных «ценностях» возмечтали, теперь терзаемся и мучаемся со всех сторон от тех «ценностей», нигде нет нам спасения, даже в своём доме, потому как пришли чужие люди и властвуют над нами.
Горцы-то твои, Галь, небось, ничего не забывают. У них к нам испокон веков вражда и ненависть. Генетическая. Их там, в горах, сколько народов-то? Не сосчитать. Что же никто не задастся вопросомпочему так, почему они налезли все туда, в эту тесноту? Они ж кочевникичто они там позабыли? Неспроста налезли. Раньше у них пастбища в Дикой степи были, эта земля теперь Новороссией называется. И вот одни придут, степью овладеютчабаны стада пасут, воины за добычей на Русь скачут, мужиков убивают, баб насилуют, награбятся, рабов пособирают и обратно. Потом другие кочевники в степь нагрянут, прежних победят, вырежут. Те, которых не вырезали, в горы бегут. А эти, новые, тоже чабаны и воины. Первые стада пасут, вторые опять на Русь, опять мужиков убивают, баб насилуют, пограбят, рабов пособирают и обратно. Потом третьи, потом четвёртые, пятые, шестыебесконечно, пока Русь не укрепилась, и сама в степь не пришла. Бывшие же кочевники, все, сколько их было, ставшие горцами, всё одно, чабаны и воины. Сидели до недавнего времени у себя в горах и ненавидели Русь. Чабаны и ныне там, а вот воины теперь к нам устремилисьснова убивать наших мужиков, насиловать наших баб, грабить, собирать рабов и угонять их в свои горы.
Правда, между прошлым и настоящим есть большая разницараньше они, провернув дело, уходили, сейчас же решили остаться навсегда. А рабство у них оно как было, так и будет. В горах тысячи рабоввсё наши братья и сестры, сыновья и дочери. Там тысячи, а здесь, на земле наших отцов и матерей, миллионы рабов. И ты, Галя, моя прекрасная Ноема, одна из них. Увы. Горько мне, твоему отцу.
Однако я пропустил одно очень важное событие, произошедшее спустя три года после нашего переезда в квартиру на улице Засулич. Тогда умерла моя мать. Мы отпевали её в только-только открывшейся Бабинской церкви. Анна меня туда еле затащилалишь из-за матери и пошёл. Дико и непривычно всё это было. Веру высмеивали, попов высмеивали, верующих сторонились и опять же высмеивали. Уже потом, в девяностых, верить модно стало, кресты все понадевали. А тогда чтоб нормальный мужик в церковь пошёлнонсенс. Баба-то ладно Пусть сходит на праздник там на Пасху куличи, яйца посветит. На похоронах и тобабы с попом в церкви, а мужики за дверями курят, заглядывают внутрь хмуроне пора ли гроб вон выносить? поправляют благоговейно белые платочки на рукавах и назад, на своё мужицкое местокурить и ждать, когда всё. Вся вера в этих белых платочках и заключалась. А я зашёл с Аниного настырства: думаю, ладно, пойду, постою, свечку поставлю за мать. С того единственного раза вся моя жизнь и перевернулась. О чём только одно можно сказатьслава Богу!
На Преображение 1990 года в Ленинской церкви, оборудованной из бывшего «Гастронома», я впервые разрешился от грехов на исповеди и вкусил Святое Причастие. С той поры стал регулярно посещать храм. Православная вера вышибла из меня советского человекаиз класса рабочих и крестьян вывела обратно на Русь, в мещанское сословие. Это-то мещанство позволило мне вместе с Анной достойно, с мещанской основательностью и с мещанским же терпением, встретить новую Россию. Вот говорят, мол, наша родинаСССР. Чушь несут, не знают, что говорят. Нет у русского человека родины, кроме России, а у православного только Царствие Небесноеродина.
Мне было лет восемь, когда я увидел газету «Советская Россия». Отец принёс из сельсовета целую стопку старых и пожелтевшихтогда у нас все свой табак выращивали и делали «самокрутки», газетная бумага пользовалась спросом. Подхожу к матери. Мам, говорю, а что такое Россия? Советская-то, понятно что. Она возле печки свинячьи чугуны пестала, аж разволновалась вся: «Олех ну как жа ну как жа чё жа вам в школе-то чё жа про Россию не объяснять?.. Россия-тоэто как жа страна наша!..» А где, спрашиваю, она есть, страна эта? Мать чугуны побросала и рассердилась: «Здеся она. Где жа ей быть-то?». В общем, не смогла растолковать, уроки учи, буркнула, лучшеи понесла чугуны к своим свиньям. Только потом я понял, что СССРи есть бывшая Россия. А что такое Россия и сейчас ещё до конца не понимаю. Вот, где родина. Никогда ещё родина земнаяпо кровии родина Небеснаяпо верене были так одинаково неизвестны и вожделенны. Они словно соединились в одно.
В девяностые годы очень помогло отсутствие земной родинынет её, живи тактрудись, выживай, спасайся, как на чужбине, будь верен Небесной Отчизнене предай её, единственное, что осталось. В 93-м, незадолго до путча, когда Анну сократили на заводе, и она ушла торговать на рынок, передо мной встал выбор: или делать вид, что ничего не произошло, обманывая себя, будто «жизнь идёт своим чередом», или на фоне общих изменений тоже что-то изменитьи прежде всего в себе. Бог дал мне силы, чтобы избрать второе. Я окончательно завязал с алкоголем и принялся трудиться, выживать, спасаться. Так мы с Анной прошли сквозь те времена, осторожно, но настырно, как через минное поле. А это и была наша с Анной война.
Мы спаслись и выжили, труд же помог не замечать то, что происходило вокруг. Всех разметало. Свистуновы разорились, открыли бизнес и прогорели в 98-ом. Самого Свистунова в начале 2000-х мёртвым нашли, а жена квартиру продала и уехала куда-то. У Муравьёвой муж спился, развелисьходит, бутылки собирает. А какой мужик был видный, солидный, талантливый Надежда Васильевна, сестра моя, умом пошатнулась и в безумии своём в секту попала.
Про Дрёминых вообще отдельная история. На свете нет явления более беспомощного и бесплодного, чем бывшая советская интеллигенция. Это они похоронили СССР. Обрубили сук, на котором сидели. А без СССР ониникто. Они мертворожденные дети мёртвого СССР. Столько гонору было: онписатель, онадоцент, на «Волге» во дворе на Засулич едут, даже головы не повернут, каждое лето в Крым, заграница по партийным спискам, с ног до головы в «фирме́», сумки дефицитом ломятся, в квартире живого места нет от дорогостоящей безделицы. Правильно, зачем им, таким элитным, наша рабоче-крестьянская серость? Парня своего, Лёньку, избаловали и тем самым погубили.
И Гальку нашу заодноа вообще-то её в первую очередь. Анжелка родиласьникто даже взглянуть на неё не пришёл. Кроме Лёньки. Лёнька-то парень не плохой был А вот что бы не дать детям жить, а? Ну раз уж так вышло?
Мы же с Анной так рассудилиесли Лёнька сам за себя решить не может, на папу с мамой оглядывается, то нам ничего от их семьи не нужно. Бог им судья. Ничего, выросла Анжелка без них. А онина какой «Волге» ездили, на такой же и ездят, старостью беспомощной и бесплодной трахают. Бабка на пенсии, никому не нужная. Лёнька в армии до майора дослужился и охранником в конторе какой-то сидит, так и не женился. А деда мне году так в 2008-ом или в 2009-ом довелось увидеть. Книжку свою навязал. Я взял, но читать, честно говоря, из-за обиды никак не хотел. Потом думаю: что же это меня так гложет, надо прощать, сколько уж времени прошло с тех пор. Прочитал. Ну и что? Ностальгия, ностальгия, ностальгия Человек так в том времени и остался. Ему-то в СССР было хорошо, вот он и ностальгирует. А нам, простым людям, везде плохо. Потому что неродина постоянная. Мы на чужбине привыкли, а онинет. Так и свершился Божий суд. Умрёт человек, останутся его книжки беспомощно и бесплодно доживать свой век. Скоро и ностальгировать будет некому. Для кого написал? Молодёжи ведь жить Они и не знают, что такое СССР, как я не знал восьмилетним мальчиком, что такое Россия.
Анжелочка, внучка моя дорогая, помни своего отцаЛеонида Дрёмина. Да, он виноват перед тобой, смалодушничал по молодости. И теперь ещё малодушничает, как и многие другие мужчины. Если в нём так и не нашлось сил быть твоим отцом, ты будь ему дочерьюпусть и незримо, негласно, безнадёжно. Не ропщи. Мне хотелось бы, чтобы ты молилась за него. Хотя бы и холодно, но искренне. Бог тебе Отец. Он не оставит тебя, сполна хлебнувшую безотцовства.
Всё моё имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чём бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я оставляю тебе, несчастная моя девочка. С Анной, бабушкой твоей, мы договорились. Если она меня переживёт, то квартиру непременно тебе оставит. Бабушка у тебя хорошая женщина. Ты и сама это знаешьродную мать тебе заменяла иной раз.
Есть у меня две просьбы. Прислушайся, пожалуйста, к деду. Никогда я с тобой о таких вещах не разговаривал, но ни мать, ни бабушка тебе об этом не расскажут. Поэтому придётся мне, бестолковому мужику.
Первое. Замуж не торопись. Браксвященное дело в очах Божьих. «Прилепится человек к жене своей, и будут двое одна плоть», сказал Христос. Видишь, как серьёзно и страшно! Это не «люблю-не люблю», это не «гнёздышко», не «спутник жизни», не страсть, не быт, не «плечо», в конце концов, это единую плоть на двоих с человеком делить.
Мужскому полу не доверяй. Особенно твоим ровесникам. Ты к нему роль супруга и отца своих детей примеряешь, а он не знает, как тебе подол задрать. Под это дело он на всё согласен. А как задрал, то и разговор с тобой другой. Это же спортивный интерес, и он, выходит, победитель. Немножко тебя «попобеждает», надоест, уйдёт следующую дурочку «побеждать». А мужэто тот, кто «отпобеждался». Или тот, кто никогда не хотел «побеждать». Кто не для баб и не с бабами воюет. Не спортсмен, а воин. Чтобы ему было к кому с войны домой возвращаться. А тыдом. Понимаешь, милая моя девочка, тыдом. Не пускай в него незванных гостей. Береги для мужа. Всех остальных«спортсменов» гони прочь. А то ни дом не сохранишь, ни мужа не приобретёшь. Будет захаживать на ночлег какой-нибудь мужик, щи жрать, по заднице тебя хлопать и храпеть под боком. Проснёшься так вдруг среди ночи, посмотришь на него и скажешь горько: «Кто это такой?». Но поздноштамп в паспорте, детишки, обязательства, совместно нажитый хлам и плоть одна на двоих.
Второе. Люби своё девство. Будешь любить девствополюбишь и мужа. Потому что любимое за бесценок никто не отдаёт. А у девушки нет ничего дороже её чести. Раньше мужчины убивали друг друга из-за этого. Вы, молодые, возразите, мол, в наше время всё по-другому. Всёда не всё. И не в ваше. А в наше. Мои одноклассницы тяготились невинностью, я хорошо это помню. И не только одноклассницы, но и те, кто постарше, и особенно те, кто помладше. В середине семидесятых Антонину, сестру младшую, «целкой» в деревне до того задразнили, что она уже не просто хотела с парнем встречаться, а не знала, как отдаться кому-нибудь, чтобы смыть с себя «позорное ярмо». Как-то напилась и пьяная «смыла» в кустах возле клубада так, что новое ярмо тут же нацепила, действительно позорное. С тех пор прилепилось к ней «Тонька Шалавая», но мало кто помнил, откуда начало пошло. Выдумывали всякую дрянь.