Поезд начал медленно трогаться. Антон стиснул мои плечи еще крепче и притянул меня еще ближе, так что живот мне теперь задевала пряжка его ремня. И тут я вышла из оцепенения: поезд раскачивался, набирая скорость, мы с Антоном чуть пошатывались ему в такт, и в какой-то момент я ощутила поднявшуюся внизу живота и плывущую наверх горячую волну. Такое со мной случилось впервые, я даже не поняла, что это было, но почувствовала себя удивительно хорошо и удивительно неспокойно: словно кто-то со знанием дела уколол меня в самые нервы сотней сахарных иголок.
Знаешь, это большая редкость, что мы встретились в метро, произнес Антон.
Это не было такой уж редкостью на «студенческом» участке Сокольнической линииот «Парка культуры» до «Юго-Западной». В то время я об этом еще не знала, только с надеждой спросила:
Может быть, нам по пути?
По пути до «Университета».
Ты ТАМ уже учишься?
Уже три года как учусь. На геологическом факультете.
Это был самый легкий для поступления и самый необременительный с точки зрения учебы факультет. В то время я об этом тоже еще не знала и прониклась к Студенту подобострастным уважением. Точно так же я уважала бы человека, покорившего Эверест.
Трудно было поступать?
Да фигня! Только сочинение дурацкое пришлось писать: обо всяких там «маленьких людях» у Достоевского.
У нас тоже была такая тема! воскликнула я в восторге от того, что между мной и обитателем другой планеты находится все больше точек пересечения.
Темы экзаменационных сочинений не меняются десятилетиями. Но в то время я об этом опять-таки не знала.
Я бы о «маленьких людях» писать не взялась.
А мне было все равно, что писать. Взял с собой шпорыштук двадцать, думаю, хоть одна из этих тем да попадется. Вот и попалась.
И тебе удалось списать?! У нас одного выгнали за шпаргалку.
Так шпаргалка без ловкости рук ничего не стоит. Уметь надознать know how!
В то время я, конечно же, не знала, что студента, списывающего со шпаргалки, видно всегда, а попадется он или нет, зависит от доброй воли преподавателя. Мое уважение к Антону приобрело романтически-криминальный крен: точно так же я оценила бы ловкость обаяшки бандита, обчистившего банк.
После этого мы несколько минут катились по рельсам молча. Я молчала оттого, что было упоительно-приятно находиться в такой близости от человека старше себя, больше себя, опытнее и искуснее себя; не хотелось разрушать это чувство разговором.
Поезд сейчас проезжал единственный открытый участок трассымост над Москвой-рекой. Зрелище было жутковатое: из обоих окон не видно никакой опоры, кроме воды. К счастью, я это видела не в первый раз.
Страшно? спросил Антон.
Я не могла не подыграть ему:
Очень!
А я, между прочим, могу раскачать вагон
Уже знакомым мне движением Антон стал переносить тяжесть тела с одной ноги на другую, как если бы действительно задался целью столкнуть вагон с рельсов. И как бы смешно это ни было, мне действительно стало страшно, словно я, как ребенок, свято поверила в правдивость игры. Я с визгом вцепилась в Антона, прижимаясь уже по-настоящему.
Ты что?! Перестань! Ну пожалуйста, не надо!!!
Он перестал «раскачивать» вагон и с довольной ухмылкой положил сцепленные в замок руки мне на плечи, так что голова оказалась словно в петле.
Слушай, где ты живешь в ДСВ? спросил он тихо.
Я ответила. Было бы невыносимо думать, что эта игране для меня. В детстве я обожала прятки и всему на свете предпочитала те секунды, когда дрожишь от возбуждения, сидя в засаде, не смеешь поднять головы и, холодея, слышишь прямо перед твоим укрытием шаги водящего
Вагон снова провалился в подземную черноту, а минуту спустя замелькали белые колонны станции
Инна, выходим, не тормози!
Антон буквально выдернул меня за руку из вагона, куда уже начали заходить пассажиры. Это была его станция«Университет», я должна была сойти на следующей. Антон поправил на мне перекосившуюся в давке кофточку, развел в обе стороны растрепанные волосы, так чтобы они не закрывали лоб.
Значит, дальше нам не по пути? спросил он, проводя пальцами по моей щеке. А что тебе делать в твоем ДСВ? Пошли со мной!
Я вздрогнула и посмотрела на Антона так, как если бы не видела до сих пор. Он хочет повести меня за собой
Наверное, согласие следовать за Мужчиной повсюду было написано у меня на лице, потому что Антон без лишних разговоров взял меня за руку и повел к выходу из метро.
Я впервые в жизни подходила к зданию МГУ на Воробьевых горах с его центрального входа, который засасывал всю многотысячную армию спешащих на лекции студентов и преподавателей. До сего момента я многократно видела университет на открытках или живьемиздали, привычно восхищалась его скалоподобными формами, но только сейчас, вступая через турникет в его бездонное чрево, я поняла, куда я на самом деле попала.
Это место помпезно именовали храмом науки Нет, здесь не просто храм, а какая-то квинтэссенция всех известных человечеству соборов, базилик, святилищ. Подходишь и видишь готические, вознесенные в небо формы; окидываешь взглядомон расплывается до треугольника египетской пирамиды, а вход стерегут два огромных бронзовых сфинксамужчина и женщина, слуги науки с непроницаемо-вдохновенными лицами. Проходишь через турникеты и чуть дальшев круглый холл, а там перед тобой уже античная колоннада. Между колоннами, как статуи богов, высятся стенды с газетами, и каждая говорит голосом одной из бесчисленных ныне в стране партий.
Это наш «Гайд-парк», прокомментировал Антон, не замедляя шага.
Мы прошли немного вперед и оказались возле Места Поклонения Книгам. На темном дереве лотковогромные пестрые развалы; каждую обложку хочется немедленно распахнуть, каждую страницу хотя бы наискосок вспахать нетерпеливым взглядом. Берн, Фромм, Ницше, Рерих, Блаватская А с другого полюсаШаламов, Довлатов, Веллер, Бродский и бессмертный пассажир электрички «МоскваПетушки» И прямо посредине, словно живое сердце всего книжного бума, тоненькая книжица с херувимами и рокерами на обложкелибретто рок-оперы «Иисус Христоссуперзвезда».
С кружащейся головой я оторвалась от лотка и прошла за Антоном еще шагов двадцать впередк лифтовому холлу. Здесь происходило такое же светопреставление, как в общежитии, но мне стало не по себе, когда я увидела количество этажей на табло33! И ведь это не предел, как сказал Антон, просто дальше не ходят лифты
Я ощутила резкий приступ тошнотыкабина взмыла вверх, как самолет с вертикальным взлетом. Я непроизвольно схватила Антона за руку, он засмеялся и успокаивающе пожал мои пальцы. Мы вышли на шестнадцатом этаже и устремились в лабиринт коридоров, как на бой с непременно обитающим там Минотавром.
Антон оставил меня в небольшом холлерассматривать выставленные за стеклом образцы минералови ушел договариваться с преподавателем о пересдаче; оказывается, за ним до сих пор числился хвост. Я прильнула к окну, и открывшийся вид открыл мне одну простую истину: Москвамоя! Моя со всеми кремлевскими звонницами, сталинскими высотками, зеленым ломтем Воробьевых гор и похожим на упавшие летающие тарелки спортивным комплексом Лужников. Моя до самых отдаленных окраин, смазанных серо-фиолетовой дымкой. Моя, пока я гляжу на нее из окон ее университета.
Теперь я знала, что такое любовь с первого взглядаэто было то чувство, что я испытала, впервые попав в МГУ. Все было в нем, и он был всем: святилищем, суетным человеческим муравейником, теплым домом. Одни его обитатели в накрахмаленных сорочках и с крахмалом мела на пиджаках выходят из лекционных аудиторий, а другие в домашних тапках и тренировочных штанах с пузырями на коленях идут из примыкающих к центральному корпусу общежитий в кинозал. Одни гуляют по его лабиринтам в обнимку, не замечая никого, кроме себя самих, другие вышагивают, выпятив лацканы пиджаков и рассуждая о кафедральных бурях и скорых сдвигах земной коры. Одни выходят из парикмахерской со свежей прической, а другие купаются в бассейне, от которого даже в холл проникает дуновение хлорки. А осенью эти обитатели потянутся через закрытые сейчас решеткой проходы в университетский Дом культуры, сядут в бархатные бордовые кресла и будут слушать концерт Театра старинной музыки, или смотреть выступление рок-балета, или улюлюкать, приветствуя участников КВН. Они пойдут на экскурсию по старой Москве, организованную Клубом ученых, поедут нырять с аквалангом в Крым, будут учить немецкий на лесной поляне, как дерзко заявляет начертанное фломастерами объявление
Один дом. Одна семья. Одна жизнь. Жизнь во всей ее полноте: с наукой и любовью, высоким искусством и простыми человеческими радостями, спортом и книжной пылью, поездками по городам и весям и многолетним корпением за письменным столом. Юность, зрелость и старость с радостью раскрыли здесь друг другу объятия, и весь университет насквозь пронизан духом творческого цветения. Открываешь тяжелые дверии в прохладе невообразимо толстых стен ты становишься частью теплой и доброй вселенной, которая готова вскружить тебе голову, напитать и ум и сердце и вознести к самому шпилю в вихре славы или просто оставить в одухотворенном человеческом хороводе. Я раскинула руки, готовясь вот-вот закружиться на высоте шестнадцатого этажа, на самой вершине Воробьевых гор.
Это мой дом, моя семья и моя судьба. Мне предстоит учиться в другом корпусестаром историческом здании университета в самом центре Москвы, но тем не менее я буду жить с домом-святилищем и домом-муравейником одной жизнью. Мне будут принадлежать все сокровища науки, вся красота искусства, вся радость общения с людьми и все бескрайне далекие перспективы, на которые открывается вид с Воробьевых гор.
Антон вернулсяи мы упали обратно на лифте (в первую секунду пол буквально вырвался у меня из-под ног). Затем я опять вприпрыжку бежала по бесконечным переходам, окончательно теряя ориентацию, полувися у Антона на руке и взахлеб рассказывая о том потрясающем виде на Москву, что мне открылся из университетских окон. Через пару минут я запросила пощадымой спутник шагал чересчур размашисто.
А мы уже пришли, заверил Антон, уводя меня по ступеням куда-то вниз, прямо в сладкое облако запахов еды.
Я не помню, что мы тогда ели, но мне эта еда показалась нектаром и амброзией, а Антон охарактеризовал ее как «обычное черт-те что». Десерт же, на мой взгляд, был слишком хорош даже для небожителей: корзиночки из песочного теста с начинкой из джема и стоящих горкой взбитых белков. Я снимала вершину горки губами и таяла от счастья быстрее, чем облачно-белая масса у меня во рту.
А у тебя красивое имя, сказал Антон, глядя на меня с пристальной улыбкой.
Да, ничего, согласилась я.
И-н-н-а Он протянул мое имя так, что оно зазвенело гитарной струной. Необычно. Ты и сама должна быть какая-то иная, ни на кого не похожая
Я опять почувствовала прикосновение сахарных иголок.
Откуда ты?
Из Пятигорска.
У вас там и правда пять гор вокруг?
Правда: Машук, Эльбрус
Эльбрус тоже виден? А меня там на вершине ты никогда не замечала? На горных лыжах, в красно-белом комбинезоне.
А шапочка у тебя была какого цвета?
Я без шапочки катаюсь.
Значит, это был не ты.
Мы хохотали без малейшего стеснения, заставляя оборачиваться всех соседей по столовой.
А ты москвич?
Sure.
Что?
Конечно, говорю.
«А что же ты делал возле общежития? Да еще утром?»этот вопрос я не задала, потому что знала на него ответ. Знала, но слышать не хотела. Если я этого не услышу, значит, этого как будто не было. Не было и не будет, потому что сейчас Антон сидит рядом со мной, а заглядывать в будущее я не желаю. Я и так знаю, что будущее мое светло, словно озаренное вечным рассветом.
Обратно мы возвращались совсем не той дорогой, которой пришли в «святилище». Антон не стал подниматься наверх из столовой, а повел меня подземными лабиринтами мимо кухонь и университетского отделения милиции, так что мы вышли на поверхность из совершенно незаметной снаружи каменной складки огромного здания. У меня было такое чувство, что мой спутник, как Орфей Эвридику, вывел меня на поверхность земли из подземного мира. На мне теперь вечно будет лежать печать соприкосновения с чем-то неизмеримо великим и таинственным.
Распрощались мы на платформе метро.
Напомни еще раз, в какой ты комнате живешь, тихо сказал Антон, обводя пальцем контур моего уха.
Я напомнила. Теперь его палец играл моей серьгой.
Когда у тебя следующий экзамен? Я приду вечером тебя поздравить.
Я сказала. В горле у меня слегка пересохло.
Ну, пока! Как и в начале нашей встречи, он поцеловал меня в щеку, а мне отчаянно захотелось его обнять. На этом мы разошлись по разным поездам.
Через день я шла на экзамен, чувствуя себя так, словно я еду на белом коне, а дорогу мне устилают цветами. Второй встреченный мной в жизни Мужчина ясно дал понять, что Москве я желанна так же, как желанна ему самому. А Москва желанна мнезначит, мы с этим городом нашли друг друга
Абитуриенты, заходите, пожалуйста!
Я бестрепетно шагнула в распахнувшуюся дверь, не смущаясь даже тем, что немного поторопилась. К тому времени я уже знала, что лучше всего приходить на экзамен к самому началу (пока преподавателям не с чем тебя сравнивать) и сдавать его в первой пятерке отвечающих, лучше всего пятой по счету (больше всего времени на подготовку). В своей пятерке я оказалась третьей и радостно напомнила себе, что трисчастливое число.
Берите, пожалуйста, билеты.
Я спокойно протянула руку, не пытаясь повысить «счастливость» билета разнообразными ухищрениями: тянуть его левой рукой вместо правой, просить преподавателя самого вытянуть мне билет, брать тот, что лежит самым нижним в кучке
Я перевернула судьбоносную белую бумажку, но не увидела ничего, кроме номера. Однако у моего билета был номер «7», а более счастливого сочетания, чем три и семь, нельзя было себе представить. К тому же седьмого июня был мой день рождениязнаки расположения ко мне судьбы сыпались отовсюду.
«Символизм в поэме Блока Двенадцать» и «Сюжет и композиция драмы Островского Гроза», огласил преподаватель. Садитесь, готовьтесь. Вопросы есть?
Я покачала головой, буквально падая на указанное мне место. Вопросов у меня действительно не было, но не было и ответов. Когда читаешь «Двенадцать», то действительно бродишь между символов, словно в лабиринте. Но как об этом рассказать, чтобы ответ прозвучал не в стиле анекдота про Чапаева, поступавшего в военную академию: «Я понимаю, что 0,5 и 0,5 будет литр, а по-научному сказать не могу!..»?
«Гроза» Всегда терпеть не могла эту пьесу за редкую прямолинейность и отсутствие подтекста. Свекровь тиранила невестку, та терпела-терпела, да и утопилась. Обычная бытовуха, такого и в наше время полно (правда, современная Катерина скорее утопила бы саму свекровь, а с мужем просто развелась). Не знаю, зачем эту пьесу вообще было писать, и тем более не понимаю, зачем мне рассказывать о ее сюжете и композиции
Кто следующий? Кажется, вы третьей брали билет?
Я дернулась, как марионетка, чувствуя, что судьба резко натянула мою нить. Не пытаясь оттянуть время, я шагнула к преподавательскому столу. Надо просто успокоиться и пойти на поводу у своего языка, смогла же я буквально по наитию написать сочинение!
Поэма Блока «Двенадцать», начала я наобум, была написана в непростое время. Шла революция, в стране была разруха, а в умахразброд и шатания
Говоря это, я с ужасом чувствовала, что мои слова, вместо того чтобы стать блестящей, тонкой рапирой и наповал сразить экзаменатора, принимают форму первобытного, грубо отесанного зубила. С таким еще можно пойти на мамонта, но попробуй одолей им профессора или доцента!
Эти разброд и шатания Блок запечатлел в поэме в виде символов, а поскольку сам он принадлежал к символизму как литературному течению, ему это легко удалось
Первобытное зубило на глазах превращалось в простой булыжник. Экзаменатор слушал меня с абсолютно непроницаемым лицом.
Вот, например, образ голодного пса, который стоит на перекрестке
Простите, кто стоит: пес или образ?
Пес. В виде образа.
Так И зачем они там стоят?
Затем, что Блок хотел показать, насколько стоящий рядом с псом буржуй похож на этот образ.
Давайте на секунду прервемся. Скажите, пожалуйста, какие символические образы вам больше всего запомнились при чтении поэмы?
Вьюга! уверенно сказала я, помня, что двенадцать красноармейцев все время заносит снегом.
А еще?
Пес.
В виде образа Ну а еще-то что?
Я молчала. Мой булыжник издевательски таял в руках, оказавшись просто сосулькой; обороняться, а тем более наносить удар было нечем.
А вот число идущих красноармейцевдвенадцатьу вас не вызывает никаких ассоциаций?