Это дюжина, сказала я, сглатывая сухим горлом какую-то густую слизь, она считается счастливым числом. Тринадцатьэто уже чертова дюжина.
Сколько было апостолов у Христа?
Двенадцать?
Вы Библию не читали?
Ее нет в программе
Ну, мало ли чего нет в программе! Библия уже столько веков питает все мировое искусство Хорошо, последний вопрос: почему Блок считает, что на спине у красноармейцев должен быть бубновый туз? И что это за «бубновый туз»?
Я не смотрела экзаменатору в глаза, понимая, что не увижу в них ничего, кроме презрения.
Переходите ко второму вопросу.
Впадая в такое морозное оцепенение, словно разгневанная поэма «Двенадцать» замела и меня вьюгой, я начала пересказывать содержание «Грозы». Экзаменатор слушал, уже не перебивая и, видимо, уже не вслушиваясь, а имея насчет меня совершенно четкое мнение. Лишь под конец он прервал меня вопросом:
Что такое сюжет? Дайте определение.
А что такое композиция?
Вьюга и зимний Петроград отступили. Теперь лицо у меня горело, словно на южном солнцепеке.
Давайте зачетку.
Взяв ручку, он на секунду приостановился.
У вас есть какие-нибудь печатные работы? Вы когда-нибудь печатались в газетах, журналах?
Я не смогла даже достойно покачать головой, а в отчаянии мелко затрясла ею.
Зачетка вернулась ко мне. Я даже не стала смотреть в нее: не все ли равно, каким почерком написано слово «неуд.»?
Я вышла на улицу, неся на своих плечах все желтое здание факультета журналистики, все остальные университетские корпуса, вместе взятые, всю Москву и весь земной шар. Я не плакала, я вся была смерзшейся и почти окаменевшей болью. Наверное, такое же чувство испытывают приговоренные к смертной казни: у тебя отнимают весь мир, а ты ничего не можешь с этим поделать.
У меня изнуряюще ныла голова, оттого что в нее бесконечным тараном бил один и тот же вопрос: почему? Я прекрасно помнила (и любила!) поэму «Двенадцать», я вдоль и поперек знала бесхитростную «Грозу», я была более чем уверена в себе, экзаменатор меня не заваливал, у меня всегда была пятерка по литературе, Илья Семенович сказал, что я должна поступить на журфак, а Антон заранее собирался меня с этим поздравить Почему???
Меня не столько мучило унижение, связанное с провалом, сколько страшная уверенность в том, что дом-святилище, дом-муравейник и человеческий хоровод на Воробьевых горах потеряны для меня раз и навсегда. Москва как-то разом изменила свои контуры, в ней появилось одно недоступное мне измерениеуниверситет.
Через пару минут я спустилась в метро, и подземный вид мегаполисасияние ламп, мрамор, толпы, свист поездовпоказался мне недосягаемо-прекрасным. Этот мир на мгновение впустил меня, а теперь с облегчением выталкивает, словно недостойную себя соринкуиз глаза
Эта мысль царапнула меня настолько больно, что я наконец-то начала рыдать. Рыдать едва ли не во весь голос, звучно всхлипывая, захлебываясь, шмыгая носом, обращая на себя внимание всего вагона. Как ни странно, мне не было стыдно: слезы вырывались настолько же неподконтрольно, как рвота. Через пару станций они перестали бить фонтаном и начали просто сочиться, я прикрыла лицо рукой и со вспухшими, постоянно намокающими веками доехала до «Проспекта Вернадского» и до Дома Светопреставления. Там в пустой комнате я раскрыла чемодан, чтобы начать сборы, но не выдержала и не смогла положить в него ни единой вещи. Швырнув все, что было у меня в руках, на пол, я повалилась на кровать лицом в подушку, и тут в голове переключился какой-то рубильник: в следующую секунду меня накрыл спасительным одеялом сон.
Я проснулась около семи вечера от стука в дверьпришел Антон. Ожидая в коридоре, пока я открою, он успел принять картинную позу: в одной руке коробка конфет, другая сжимала бутылку шампанского, а в расстегнутый ворот рубашки был вставлен букет полевых цветов, такие обычно продают старушки у входа в метро «Университет». Мой гость сиял румянцем; у него был настолько цветущий, праздничный, прямо-таки подарочный вид, что я непроизвольно отступила на шаг и даже затрясла головой, словно давая понять, что радость жизни больше не для меня.
В чем дело? спросил Антон, быстро заходя, кладя атрибуты праздника на стол и беря меня за обе руки. У тебя четверка?
Я зачем-то попыталась вырваться из его рук и опять отступить назад.
Тройка?!
Я захохотала: плакать я больше не могла.
Часам к девяти вечера мы сидели на кровати, и обнимающая рука Антона успокоительно похлопывала меня по плечу. Мы выпили все шампанское и съели все конфеты (нужно же было что-то есть и пить!). Я закрыла уже пустую коробку крышкой и усмехнулась:
Ты как чувствовал!
На коробке была изображена знаменитая васнецовская «Аленушка», которая, скорчившись на камушке у пруда, со вселенской печалью смотрит в воду.
Ты уже купила билеты?
Я покачала головой и начала безжизненно расспрашивать, где их надо покупать и как туда проехать. Антон отвечал в тон мнебез малейшего энтузиазма в голосе. Через пару минут разговор естественным образом заглох. Я молча перебирала цветы в подаренном букете, Антон перебирал мои волосы.
Ты уже звонила домой? спросил он вдруг каким-то новым голосом. Мне показалось, что в этом голосе был энергетический заряд.
Нет.
Вот и не звони пока. И не покупай билеты.
А что я буду делать?
Жить в Москвеведь ты за этим приехала.
Где я буду жить? И на что?
А на что бы ты жила, если бы поступила? Тебе бы, как и всем, родители присылали деньги; стипендияэто, знаешь ли, на карманные расходы Проживешь годик, потом поступишь, а дома у тебя будут просто считать, что ты перешла на второй курс.
Я с ужасом почувствовала, что выход есть: авантюрный, но выход. Действительно: не могу же я не поступить на следующий год, раз Антон говорит об этом так уверенно. Только
Где же я все-таки буду жить?
Дай мне пару дней, ладно? Я попробую устроить тебе общежитие.
Как?!!
Это мои проблемы.
Антон повернулся ко мне со спокойной полуулыбкой, и я поняла, что опять смотрю в глаза Мужчине. Меня слегка лихорадило, но я кивнула, не отрывая от него глаз.
III
Через два дня мы втроем (я, Антон и чемодан) подходили к главному зданию МГУ на Воробьевых горах, тому самому, из окон которого мне еще недавно открывались радужные перспективы. Поднявшись по ступеням из гардероба, мы круто повернули назад в боковой проход и, минуя вахту с не менее сонным, чем в ДСВ, вахтером, вошли в общежитский корпус.
Меня буквально трясло от волнения, пока мы ждали лифта: неужели мне все-таки выпало счастье жить в стенах МГУ? Неужели на следующий год мне выпадет счастье учиться в этих стенах? Неужели меня не выбросили из вдохновенно-опасного столичного водоворота в тихий провинциальный пруд, поросший безобидной ряской?
Мы вышли на седьмом этаже (я опять со свежей болью отметила счастливую цифру «семь»). Антон, повозившись, открыл темную, цвета настоящего старого дерева, дверь. Я робко вошла в новую обитель и с первой же секунды ощутила, что другого дома я себе и не желаю.
Здесь все было древним. Сама комната имела совершенно несовременные пропорции: она была узкой и высокойнастоящая студенческая келья! Шкаф оттенка мореного дуба напоминал бюро пушкинских времен: сверхузастекленные полки для книг, нижеписьменный стол. Железная кровать самой примитивной формы (в квартирах такие уже не встретишь!) тоже наводила на мысль о монастыре. Я зачарованно присела на казенное покрывало и посмотрела на дверь, ожидая увидеть в темном проеме монахиню со свечой.
Нравится? спросил Антон.
Очень!
Я встала и, обогнув колченогий стол, протиснулась к окну. Внизу виднелся уютный садик с кустами отцветшей сирени и бархатцами на клумбах, за нимвысокая железная решетка, преграждавшая непосвященным вход в святилище науки. Меня поразила толщина университетских стен: я могла совершенно спокойно лечь поперек подоконника, и на весу остались бы только ноги ниже колен.
Я повернулась к Антону, чувствуя сияние на собственном лице: вот оноволшебное исполнение надежд! Меня наконец-то накрепко замуровали в столь желанном для меня мирке.
Как тебе удалось получить эту комнату?
Да расслабься ты! Удалось и удалось Считай, что у меня связи в верхахна тридцать третьем этаже.
Я с готовностью захохотала и шлепнулась на кровать, как ребенок, раскачиваясь на панцирной сетке. Ничего мне в эту минуту так не хотелось, как расслабиться. Антон смотрел на меня с добродушной усмешкойкак отец на расшалившегося малыша. Затем он стал деловито давать инструкции:
Белье меняют раз в две неделипросто в определенный день сдаешь его комендантше и получаешь новый комплект. Кухня в конце коридора, но лучше заведи себе плитку; пожарные это, конечно, запрещают, но плитки есть у всех. Холодильник я попробую тебе раздобыть.
Холодильник?
Ну, должна же ты где-то хранить продукты!
Ах да, действительно
Можешь, конечно, ходить в столовую, но если есть там каждый раз, то выйдет дороговато. Удобнее готовить самой Телефонтам, где лифты, но если надо позвонить по межгороду, то придется идти на почту. Хотя знаешь что: можно это сделать и бесплатно.
Как???
Я тебе покажу.
Пошли! Я вскочила с кровати.
Я была настолько взбудоражена, что сидеть на месте или чинно раскладывать по полкам свои вещи было сущей пыткой.
Дверь я закрывала уже самакак полноправная хозяйка. Когда мы шли по направлению к лифтам, навстречу нам попалась сухощавая и сутулая женщина лет пятидесяти в темном казенном халате. Шла она суетливым шагом, глядя в пол, и напоминала мне водомерку.
Здравствуйте, Серафима Гавриловна! бодро, как на параде, выкрикнул Антон.
«Водомерка» подняла голову, и мне бросилось в глаза, что смотрит она по-мышиному пронырливо.
Здравствуй, Антоша!
Принимайте новых жильцов! Это Инна, представил он меня.
Очень приятно! Серафима Гавриловна улыбнулась совершенно не понравившейся мне улыбкой: в ней было едва уловимое, непонятно откуда взявшееся презрение.
Инна, если будут какие-то проблемы, обращайся к Серафиме Гавриловне.
Конечно-конечно, Инночка, обращайся обязательно! зачастила комендантша, цепко хватая меня за рукав, тыча рукой куда-то в конец коридора и подробно разъясняя, как ее в случае чего можно найти. Когда мы наконец попрощались и Серафима Гавриловна уже разворачивалась, чтобы идти в своем направлении, она вдруг снова неприятно улыбнулась и прошмыгнула по мне взглядом. Мне стало не по себе: словно меня в одну секунду ощупали чьи-то липкие руки.
Когда мы с Антоном вошли в лифт, я подавленно молчала. Мой проводник по лабиринтам МГУ почувствовал это, нахмурившись, взял меня за плечи и развернул к себе:
Ты чего?
Эта Серафима Как-то она странно на меня смотрела!
Странно смотрела? Да у тебя глюки!
Я не могла не засмеяться, чувствуя приходящее облегчение: как хорошо, когда парой слов разом снимается проблема!
Точно глюки?
Точно!
Как по команде я расслабилась и отдалась своему счастьюсчастью жизни в МГУ, которое теперь со мной на много лет. Год жизни «зайцем» и подготовки к поступлению, пять лет учебы, три года аспирантуры Девять лучших лет юности в лучшем изо всех возможных местразве это не чудо?!
Мы вышли за чугунную ограду главного здания, перешли улицу и вошли в другую оградуза ней размещались три гуманитарных корпуса, спортивные залы и площадки, магазин, столовыееще один район необъятного города МГУ. Перед первым гуманитарным корпусом горел вечный огонь в обрамлении белых колонн, а рядом сверкал отражающий небо пруд, и везде на газонах сидели, лежали и даже просто валялись студенты. Пары обнимались на виду у всех безо всякого стеснения, и я представила себе, что когда-нибудь и мы с Антоном будем так же лежать у пруда, легко поглаживать друг друга и что-то шептать друг другу смеющимися губами.
Зайдя внутрь серо-фиолетового здания, Антон повел меня к лифтам. Когда кабина опустилась и двери разошлись, я увидела очевидную, но совершенно невероятную для лифта вещьтелефон.
Вот, гордо сказал Антон с видом человека, произносящего «Сезам, откройся!», звони!
У меня ведь нет жетона
И не надо! Звонишь, как по обычному межгороду: набираешь восьмерку, ждешь гудкаи номер.
Прямо так?!
А тут халява.
Не веря в происходящее, я сняла трубку и услышала отдаляющийся голос Антона:
Я тебя подожду. Наговоришьсяприезжай вниз!
Я ехала наверх в полном одиночестве и ватными пальцами крутила диск. Возможность бесплатно звонить из лифта была уникальным просчетом университетской администрации (впоследствии эту ошибку исправили), но полностью находилась в рамках закона. Однако именно сейчас я вдруг осознала, в какую авантюру влипла, оставшись в Москве.
Я набрала мамин рабочий номер и прислонилась к стенемне нужна была опора. Несколько гудков. Затем:
Библиотека.
Я не могла говорить: совесть вдруг разом скрутила мои голосовые связки.
Алло, вас не слышно!
Мама
Доченька! Меня даже испугал взволнованный вопль за тысячи километров от меня. Доченька, ну как ты?!
Я поступила.
Теперь говорить не могли уже на другом конце провода. Лишь пару секунд спустя я услышала совершенно потустороннее:
Как?!
Да вот так
Так быстро закончились экзамены?
Их было всего три. Не четыре, как мы думали, а только три.
И что ты получила?
Ну, какая разница главное, что вышел проходной балл.
Доченька!.. (Я услышала классический всхлип.) Доченька, я тебя поздравляю! Да неужели Господи, какое же это счастье! Доченька, теперь учись, учись изо всех сил; тебе будет трудно, ты не так подготовлена, как москвичи, но старайся, как только можешь. Ты должна стать человеком, понимаешь? Доченька мне трудно говорить, я так волнуюсь, у тебя деньги бегут за переговоры Инночка, у тебя сейчас будет много соблазнов: большой город, новые знакомые Но ты знай свое и бей в одну точку: высшее образование и достойная работа. Муж, детиэто все, конечно, важно, но это все придет, главное для тебяполучить профессию, выйти в люди. Я смешно, конечно, говорю Но от души, поверь мне! Стань человеком, и все у тебя в жизни будет по-человечески. Доченька, я так за тебя рада!
Теперь мама откровенно плакала в трубку.
Спасибо, мамочка.
Я вдруг перестала испытывать стыд: мамины напутствия как будто действительно сделали меня студенткой журфака. Ну, пусть я ей по-настоящему стану только через год, но ведь стану же! Мама так радовалась, что я начала радоваться за свое будущее вместе с ней и, как пионер, клясться в верности ее идеалам:
Я буду учиться как зверь, ты не думай! Я тут всем покажу настоящую журналистику!
Ну вот и молодец, ну и слава Богу!
Мам, ты не могла бы мне денег прислать?
Конечно-конечно! Сколько?
Ну примерно
Денежным вопросом мы и закончили разговор. Когда я подъезжала к первому этажу, где должен был поджидать Антон, то чувствовала себя окончательно успокоившейся и твердо стоящей на ногах: денег мама пришлет достаточно, а осенью я обязательно найду подработку. Вопрос же с поступлением на следующий год казался мне почти решенным.
Лифт раздвинул двери, выпуская меня в действительность.
Ну как? спросил Антон с чисто спортивным интересом.
Все нормально, я учусь. Деньги пришлют.
Класс!
Антон обнял меня за плечи с неожиданной силой. Я поняла, насколько он рад тому, что я остаюсь в Москве.
Мы снова вышли на улицук пруду и лежбищу студентов на газоне. Меня подмывал сладкий страх: а что теперь?
Знаешь что, мягко начал Антон на обратном пути, я тебя сейчас немного провожу, а потом поеду домоймне собираться надо.
Собираться? Куда?
Я вздрогнула и как будто проснулась.
Я в поход ухожу на байдарках по Карелии. Мы через пару дней уезжаем, а вещейвагон и маленькая тележка, и надо все так упаковать, чтоб ни в коем случае не промокло. На одну из лодок заплату будем ставить, у меня чехла на палатку нетпокупать придется Дел невпроворот. Так что я сейчас поеду, ладно? Ты тут как-нибудь сама разберешься?
Разберусь, конечно А когда ты вернешься?
Недели через три.
Я постаралась взять себя в руки: в конце концов, Антонпросто мой знакомый. Он просто показал мне несколько приемов ушу, накормил конфетами после провала на экзамене и помог с общежитием. Это все. Он не обязан и дальше шагать бок о бок со мной, как бы мне этого ни хотелось.
А когда я вернусь, то сразу же зайду к тебе, и мы отпразднуем новоселье.