Да вы что? Одна? Ночью? В немецком городе? Гранатуров с грохотом отодвинул стул, возвысился над столом огромным своим телом. Я отменяю свое решение, Галочка! Я готов
Нет, сказал Княжко ледяным тоном. В городе патрули, и опасаться совершенно нечего, товарищ старший лейтенант.
Разумеется, кивнула Галя и засмеялась напряженно тихим неприятным смехом
Никто в батарее толком не знал о тайных взаимоотношениях командира первого взвода лейтенанта Княжко и медсанбатского врача Аксеновой, никто не видел, где, в каких обстоятельствах и когда встречаются они вне батареи, но все сначала догадывались, а позднее убедились, что знакомство это произошло полгода назад уже на границе Пруссиидесять дней Княжко лечился в тылах артполка после того, как открылось у него пулевое ранение в ноге. Он вернулся, по-видимому, раньше срока, похудевший, замкнутый, ходил, еще сильно прихрамывая, и странно было видеть строгую сухость его и сдерживаемое недовольство, когда изредка возле орудий на марше начавшегося наступления притормаживала санитарная машина, отмеченная красным крестом, и медсанбатский врач, тонкобровая, вся хрупко-узенькая, темноглазая, с воронено-черными на белых щеках волосами, видневшимися из-под маленькой пилотки, не улыбаясь, подходила к орудиям первого взвода, некоторое время шла рядом с Княжко, помогающим себе при ходьбе палочкой. Она серьезно задавала ему какие-то вопросы, имеющие, вероятно, отношение к его раненой ноге, а он едва отвечал ей, неприветливый, вежливо-официальный, и казалось тогда: нетерпеливо ждал одногочтобы она поскорее уехала. И она задерживалась в батарее ненадолго, а потом Княжко ни словом не вспоминал о ее приезде, хмурясь под любопытствующими взглядами солдат, которые, боясь его спокойного гнева, вслух не говорили ничего. Раз Гранатуров, будучи свидетелем этой дорожной встречи, сказал, ревниво и бурно веселясь, в отсутствие Княжко, что по ясной очевидности лейтенант наш неисправимый девственник или баб боится, а миленькая помощница смерти не по адресу ездит, «понапрасну ножки бьет».
Так вы сами подбейте к ней клинья, бабочка как полагается, все при ней, товарищ старший лейтенант, подрагивая ресницами, дал многоопытный совет Меженин. Грех теряться, когда рядом такой экземпляр ходит! Бог не велит. А добро пропадает.
И случилось так, что под крепостью Шпандау Гранатуров попал в медсанбат артполка по довольно легкой контузиипри обстреле привалило землей на НП. Он появился на батарее спустя неделю, громогласно-шумный, еще более расширившийся на тыловых харчах, привез с собой консервы, три бутылки водки, раздобытые у знакомых армейских разведчиков, сразу же собрал в своем блиндаже офицеров батареи и сержантов, устроил «обмытие возвращения блудного сына на родину», жгуче, с загадочной значительностью поводил чернотой зрачков но лицам офицеров, по лицу непьющего Княжко, и, когда Меженин не без подзадоривания попросил его рассказать насчет «чего такого прочего в медсанбатских тылах», Гранатуров как-то по-шальному развесело глянул на офицеров и тотчас, притворно скромничая, забасил:
Неудобно, братцы, не поверите, скажететравлю
А вы за нервы не тяните, товарищ старший лейтенант! поторопил Меженин. Сами в тылу бывали! Небось оторвались?
Ну так вот, братцы, что произошло, наконец как бы принужденно решился Гранатуров. Медсанбат в немецком городочке стоял, тыл, аккуратненько, в палатах электричество, тепло, чистые простыни, жратва по режиму, даже трофейное повидло давали и кофеживем как в сказке, и нет тебе передовой! А контузия у менячихнуть дороже, ходячийпросто отдых на курорте. И познакомился я, братцы, в медсанбате с одной женщинкойфигурка, грудки, ножки, задумчивые глазки, скажу вам, как небесный ангел, а по внешностицарица Тамара. Как положеноградусник по утрам: «как вы себя чувствуете», «принести ли вам книжечку почитать», тити-мити, то, се, пятое, десятое, разговоры и всякое прочее. В общемдело, вижу, закрутилось. Потом пошел я однажды после дежурства, вечерком, провожать ее, она у немцев на квартире жила. Пришли. Отдельная комнатка, ковер, шторы, кровать широкая, тишина, немцы-хозяева нигде не шуршат, не слышно их. Все чистенькое, светло и уют. «Сядьте», говорит. Сел, смотрю на нее, соображаю. А она разом идет к буфету, и тут оказалось, что выпить нашлось, спирт медицинский. Я выпил, а она не пьет, сидит на меня задумчиво смотрит. Ну, думаю, ясна обстановка, и, значит, без всякой подготовки перешел в атаку по всем правилам. Конечно, шепот, слова«нет, нет, не надо, оставьте меня, уберите прочь руки», вся побледнела, даже зубки стучат, а сама к кровати меня тянет и пуговки на себе расстегивает А когда легли и я свет потушил, такое, братцы, началосьтысяча и одна ночь. Декамерон! Не приходилось читать такую книжку, сержант?..
Быстро очень получилось у вас, товарищ старший лейтенант, перебивая, усомнился Меженин. Больно по-книжному выходит. Сопротивляются они долго, а после уж и силу уважают. А у вассразу
Чушь! Просто заливаете, комбат, не поверил Никитин, испытывая вдруг болезненное сопротивление. Признайтесь, сочинили эту историю в медсанбате. От нечего делать.
Вру? дико оскалив зубы, спросил Гранатуров. Значит, вру? Пожалуйста. Вот фото на память подарила!
И, упираясь в безучастного к разговору Княжко азартно полыхнувшим взглядом, вынул из кармана гимнастерки фотокарточку и кинул ее на середину стола.
Теперь как?
В ту же секунду лейтенант Княжко, мертвенно бледнея, встал резко и гибко, жестко скрипнув в тишине натянутой на груди портупеей, и в тот миг, когда правая рука его с неумолимой сумасшедшей быстротой упала на бедро, вырвав «ТТ» из тесной кожи кобуры, и, когда по-слоновьи заорал Гранатуров: «Ты что? Ты что? Спрячь пистолет, говорю! Брось!..», Никитина будто метнула к Княжко инстинктивная сила порхнувшей над головой опасности, металлический запах беды; качнулся стол от суматошного толчка обеих рук Гранатурова, зазвенело разбитое стекло, брызнуло что-то по доскам меж консервных банок, и Никитин четко увидел совершенно белое, отрешенное, мальчишеское лицо Княжко, его меловые губы выговорили отрывисто:
Если вы, старший лейтенант, не попросите извинения за всю эту гнусность, я вас пристрелю как подлеца!
Убери пистолет, Андрей, слышишь? Спрячь пистолет, слышишь? повторял хрипло Никитин и с гневом обернулся к Гранатурову:Попросите извинения, комбат! Слышите?
Пошутил я, говорят! Не понял? крикнул Гранатуров задушенно. Шуток не понимаешь?
Шутки глупца! выговорил Княжко отчетливо и непримиримо, отстранясь от Никитина, обмякшим жестом вбросил пистолет в хрустнувшую кобуру, зачем-то провел пальцами по волосам и вышел в траншею быстрыми шагами.
Безмолвие стояло в блиндаже. Пожилой сержант Зыкин мрачно насупливался, крутил и не мог скрутить на коленях цигарку; Меженин, не шелохнувшись, ничем не выказав ни удивления, ни страха в момент стычки офицеров, был, казалось, раздосадованно углублен в изучение сивушной лужи, растекающейся по доскам из опрокинутой бутылки, принюхиваясь, заглядывал в раскрытые банки консервов. Гранатуров, сидя на нарах, шумно дышал, вытирал платком забрызганное лицо, и Никитин с неожиданной ненавистью к его косым бачкам, к его бревнообразной шее, свистящему дыханию спросил зло:
Зачем вы здесь врали, комбат, как сивый мерин? Что вас дернуло ерунду молоть?
С ума сошел!.. Вот психованный выдохнул Гранатуров, глотком проталкивая не то смех, не то всхлип в горле. Щенок сумасшедший, скажи!..
Так бы и погибли смертью храбрых, товарищ старший лейтенант, заметил как бы между прочим Меженин и поковырял в банке консервов. Вот жаль, водку напрасно потратили.
Что вам нужно было от Княжко, комбат? Зачем врать? Никитин дернул со стола намокшую фотокарточку. Здесь нет никакой надписи. Значит, вам ее никто не дарил!
Не ваше дело, не в свои дела лезете! разозлился Гранатуров и выхватил из рук Никитина фотокарточку. Лейтенант Княжко в этих делахясно кто? Как собака на сене, ни себе, ни другим. Заморочил голову бабеи ни хрена. Ладно! Из-за бабы лезть в бутылку не хочу, разыграл я его или не разыгралэто уж тайна, покрытая мраком! Гранатуров, потянув воздух ноздрями, сильными поворотами пальцев разорвал фотокарточку на мелкие кусочки и ударил ими о стол. Нежные вы у меня интеллигенты! Ох уж святые, дальше некуда!
То, что произошло или могло непоправимо произойти между командиром первого взвода и командиром батареи, открыло Никитину многое, но эта вежливая жесткость Княжко в обращении с Галей на глазах Гранатурова и ее терпеливое непротивление его официальному твердому безразличию больше всего поражали своей противоестественной неопределенностью и тем, чего Никитин еще не в состоянии был всецело понять.
Нет, товарищ старший лейтенант, повторил Княжко голосом знакомого упорства. Провожать младшего лейтенанта медицинской службы Аксенову вам не стоит. Я был бы рад, если бы вы посидели с нами.
Господи боже мой, о чем вы говорите? со смехом воскликнула Галя. Это имеет какое-то значение?
Мушкетеры у меня в батарее, мушкетеры! Атос, Портос и как там еще? Хватит мне приказы-то отдавать, удивляете вы меня! захохотал Гранатуров против ожидания дружелюбно. Скажу вам, Галя: лейтенант Княжко крупно играет. Только попади под его властьмаму родную вспомнишь!
Угадали, старший лейтенант. Игра крупная, иду на весь банк, проговорил медленно Княжко. Сколько у вас, Меженин?
Меженин, тасуя карты, прищурился на кучу рейхсмарок.
Восемьдесят пять тысяч, товарищ лейтенант. Сразу? На все? Под корень срезать думаете?
Я сказал: иду на все!
Выиграть думаете?
Надеюсь.
«Но ведь ему все равновыиграет он или не выиграет», подумал Никитин и посмотрел с томящим угадыванием на Гранатурова, на Галю; он чувствовал явную нарочитость, мешающую угловатость разговора между Княжко и комбатом, но хорошо знал, что в противоположность Гранатурову Княжко не умел притворяться безобидным балагуром, отходчивым, свойским парнем, чтобы по необходимости обстоятельств нравиться другим и нравиться самому себе. Это была его сила и его слабость.
«Неужели и здесь он волю испытывает?»
Он несколько раз видел, как в первоначальные минуты танковых атак Княжко с упрямо-твердым выражением лица стоял около орудий в полный рост, стоял минут пять, не пригибаясь при близких разрывах, визжащих осколками над головой, и, лишь бледнея, смотрел на вспышки танковых выстрелов, точно этим необъяснимым и бессмысленным риском на виду всего взвода испытывал судьбу. Необъяснимее было то, что, уже спрыгнув в командирский ровик, он почти гневно кричал по телефону, чтобы расчеты не маячили перед танками пристрелочными манекенами, после чего говорил Никитину, что теперь убил в себе зайца, и внешне был спокоен до исхода боя.
Я пойду, я прощаюсь с вами, артиллеристы, неустойчивым голосом сказала Галя и развернула конвертиком сложенную плащ-палатку, накинула ее на плечи. Гранатурова я оставляю. Все будет в порядке. Медсанбат недалеко.
Галочка! вскричал Гранатуров с шутовским страданием. Что же вы с нами делаете? Красивая русская одна ночью? В чужом городе?
Я ничего не боюсь, Гранатуров. Немцы не насилуют русских врачей. Спокойной ночи, артиллеристы.
Это «спокойной ночи» было обращено ко всем, и Никитин, страстно желая сейчас, чтобы Княжко взглянул на нее, оторвался от этой не имеющей смысла игры, сказал что-нибудь, наконец, просто кивнул бы ей, увидел его ничего не выражающие глаза, непроницаемо нацеленные на карты, которые с оттяжкой выбрасывал перед ним в одержимом самозабвении Меженин. Лейтенант Княжко словно не расслышал ернического баса Гранатурова, не расслышал насмешливого ответа Галион прямо сидел за столом, аккуратный, способный мальчик, затянутый в подогнанную офицерскую форму и окутанный сигаретным дымом, зеленый свет абажура блестел на его чистоплотно зачесанном косом проборе, на тугой портупее, на серебряных звездочках новеньких, надетых после Берлина погон.
Приходите к нам, Галя, сказал Никитин, внезапно раздражаясь на Княжко, и проводил ее до двери.
Она приостановилась, завязывая тесемки плащ-палатки, темный треугольник волос, свисавший из-под пилотки, резко оттенял ее белую щеку, губы дернулись виновато и скорбно, и голос ее был негромок, пересиленно ровен, низок:
Только вы единственный меня здесь любите, лейтенант.
И он понял, что она вкладывала в слова не прямое значение, а нечто иноегрустное, дружеское, благодарное, и, поняв, нахмуренный, неловко открыл дверь в коридор.
Мы рады, когда вы приходите к нам, Галя.
О, какая очаровательная псина! Откуда это? воскликнула она в дверях и, распахивая полы плащ-палатки, наклонилась, стремительно подхватила на руки ободранную заспанную кошку, клубком свернувшуюся за порогом темного коридора, где из глубины комнат доносился храп солдат. Это чья? Немецкая? Какая прелесть! Сто лет я не видела таких дурнушек!
Она, как ребенка, держала на весу вытянувшуюся всем длинным и мягким телом кошку, с сереющими сосками среди шерстки живота, худую, с длинными лапами, и радостно заглядывала темно-карими глазами ей в грязную зажмуренную на свет морду. Потом, смеясь, прижала ее морду к щеке, к своим прекрасным вороненым волосам, умиленно говоря Никитину:
Она мурлычет, го-осподи, худющая, ребра одни Наверное, недавно у нее были котята. У нее есть котята? Или какая-нибудь сирота? Бездомная?
Понятия не имею, ответил Никитин. Ее утром принес лейтенант Княжко. Со двора, по-моему.
Лейтенант Княжко! излишне оживленно проговорила Галя, все теребя, лаская притиснутую к подбородку кошку. Могу я взять ее в медсанбат?
Ну зачем вам какая-то немецкая грязная кошка? сказал Никитин, но его заглушил рокочущий наигранным возмущением бас Гранатурова:
Эту замухрышку? В медсанбат? Доходяг уважаете?
Он поднялся из-за стола, скрипя сапогами, подошел к Гале, возвышаясь над ней, отчего сразу сделалось тесно, неудобно от его громоздкого роста, от его наклоненного сверху смугло-матового лица, окаймленного косыми бачками, от его сочного голоса:
Да бросьте ее к дьяволу, Галочка, еще блох наберетесь! Нашли, ей-богу, паршака, последнего одра царя небесного, смотреть не на что!
Так вы разрешаете или не разрешаете, лейтенант? спросила Галя, глаза ее потухали, а пальцы медленнее и медленнее поглаживали, копошились в дымчатой шерстке кошки, и Никитин, сердясь и досадуя на молчание Княжко, поспешил сказать:
Возьмите ее и не спрашивайте, если она вам нравится.
А я говорюбросьте паршивого блохаря, он вас заразит, ласково загудел Гранатуров и жарко сверкнул зубами. Завтра мои разведчикихотите? пять, десять, двадцать самых породистых в вещмешках со всего города принесут.
Серьезно? Двадцать? А можно сто, товарищ старший лейтенант?
Только прикажитеи все будет выполнено. Сотня разных немецких мурок будет у ваших ног, Галочка! Разведете их в медсанбате, и от мышей одни хвосты останутся.
Она посмотрела исподлобья вверх, на склоненного к ней Гранатурова, на его знойно-ослепительные крепкие зубы, торопясь, выпустила на пол кошку, сказала с гримасой гадливой неприязни: «Да перестаньте же паясничать!»и, порывисто запахивая плащ-палатку, вышла в темный коридор, наполненный сонной духотой, бормотанием спящих солдат. Никитин пошел за ней и молча проводил ее до двери, затем по лужайке двора к калитке, мимо неподвижной фигуры часового, окликнувшего сквозь оборванную зевоту: «Лейтенант?» Месяц еще не взошел, лишь стояло маленькое зарево на востоке за парком позади кирхи, просачиваясь меж ветвей сосен, и на улице, безмолвно ночной, тихо осиянной оранжевым переливом брусчатника под теплым заревом, в тени низкой ограды, пахнущей водянистой свежестью сирени, он еще раз предложил:
Я доведу вас до медсанбата?
Ни в коем случае. Я дойду одна. Я хочу одна. Ну скажитекого и чего мне бояться?
Она, поворачиваясь, придвинулась к нему, и необычная в этой застывшей тишине ночи близость ее лица, разительность белой щеки и черного крыла волос опять больно напомнили что-то Никитину, то, чего не было, но могло быть, и это «что-то» звенело в нем тоненьким колокольчиком, словно стоял посреди каких-то далеких лунных переулочков с тенями от деревянных заборов, пахнущих впитанным за день теплом, перегретыми солнцем досками и сыростью апрельской земли в подворотнях. Он молчал, справляясь с мучительно-сладкой спазмой в горле, которая мешала ему сказать последнюю фразу: «До свидания, приходите к нам, на Гранатурова не обращайте внимания», и по отблеску ее белков уловил: она смотрела через его плечо на красновато теплеющий восход месяца за вершинами сосен позади кирхи.