Алекс ГарлендКома
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В кабинете стояла полная тишина, только чуть поскрипывала по бумаге авторучка, которой я делал какие-то пометки, вносил поправки и дополнения. А потом зазвонил телефон.
Я нажал кнопку громкой связи.
Да?
Карл.
Кэтрин! Так ты что, все еще здесь? Я давно собирался тебя отпустить
Я сто лет уже, как дома, прервала меня Кэтрин. Я вернулась домой, потом сходила в кино, снова вернулась домой, съела пиццу, заплатила девочке, которая присматривает за ребенком, и захватила по телевизору самый хвост вечерних новостей.
Часы на письменном столе показывали 11.42. Я повернулся и посмотрел в огромное, во всю стену, окно. За окном была россыпь городских огней и низко нависшее, чуть красноватое ночное небо. И ни одной звезды.
Я звоню, продолжила Кэтрин, чтобы напомнить тебе, что через двадцать пять минут метро закрывается.
Спустившись в метро, я тут же достал из портфеля пачку документов. Кончик пера вдавливал и царапал бумагу, но я упорно продолжал делать пометки. Среди кафельных стен раскатился отзвук недалекого вроде бы хохота. Я вскинул голову, но кроме меня на платформе не было ни души. И все равно этот хохот меня встревожил; хищный и злобный, он был похож на собачий лай.
Я убрал документы в портфелькогда руки заняты россыпью бумаг, чувствуешь себя как-то особенно беззащитно. Когда я защелкивал потертый латунный замок, из черного зева тоннеля подуло ветром от приближающегося поезда.
Кроме меня в вагоне был только один пассажир, вернеепассажирка, девушка лет двадцати с небольшим; она сидела около самой дальней от меня двери и читала книгу.
За мгновение до того, как двери захлопнулись, я снова услышал хохот. Он звучал еще ближе, чем в прошлый раз, но на платформе так никого и не былонасколько я мог убедиться, до предела вывернув голову сначала налево, а потом направо, а затем двери захлопнулись, поезд слегка дернулся и начал набирать скорость. Я взглянул на девушку. Увлеченная чтением, она ничего вокруг не видела и не слышала.
Я стал смотреть на свое отражение в противоположном окне. Оно ритмично покачивалось в такт движению поезда.
Когда поезд совсем разогнался, слева, на самом краю моего поля зрения, появилось какое-то светлое пятно. Я повернул голову и увидел сквозь заросшее грязью стекло межвагонной двери лица четырех молодых парней, втиснутые в черную раму окна.
Мгновение спустя дверь распахнулась, и в вагоне стало очень шумно; к постукиванию колес, превратившемуся в надсадный грохот, присоединился шелест сминаемого поездом воздуха, похожий на звук бесконечно долгого, непрерывного вздоха.
Вошедшие парни столпились вокруг девушки точно так же, как они толпились перед этим в окне. Они нависли над ней, держась за потолочные петли, их спины почти заслонили ее от меня.
Один из парней схватился за сумочку, зажатую у нее между коленями. В последовавшей затем схватке девушка вроде бы победила. Она взяла свою сумочку за ручку, встала и протолкалась сквозь кольцо парней. Большую часть всего этого я видел смутно, краем глаза.
Девушка прошла всю длину вагона и села напротив меня, заслонив мое отражение в противоположном окне. Помнится, я подумал тогда, что она очень смелая, скорее всегопотому что у нее в руке все еще была книга, заложенная пальцем на недочитанной странице.
Извините, пожалуйста, сказала она, вы не против, если я здесь сяду?
Я покачал толовой и взглянул ей в глаза, пытаясь вселить в нее уверенность, что все будет хорошо. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы знать, что парни тут же за ней последуют. А что будет потом? Парни подошли, один из них снова начал вырывать у девушки сумочку; девушка не поддавалась, тогда другой парень схватил ее за запястье и начал выворачивать ей руку, чтобы она выпустила ручку сумочки; девушка закричала. Я впервые попал в такую ситуацию. Я не знал, как мне следует поступить.
Я встал. Я поднял руку. Я сказал «Эй».
В раннем детстве я упал однажды с высоких качелей и сильно ударился затылком о землю. В тоже самое время я наблюдал за происходящим со стороны, словно бы с ветки дерева, к которой были привязаны качели.
А теперь, будто зависнув между оконным стеклом и проносящейся мимо стенкой тоннеля, я увидел со стороны, как я пячусь вдоль вагона, прикрывая руками лицо и грудь, а парни дружно меня избивают. По большей части они бестолково молотили воздух, едва задевая меня по голове и плечам, и все же некоторые удары достигали цели.
Я оборонялся жалко и бестолково. Время от времени я вскидывал руки с очевидным намерением отогнать наседавших парней, но это больше походило на попытки поймать надоедливую муху. Вскоре ноги мои подломились, я упал спиной на сиденья, затем скатился на пол, и парни начали меня пинать. Паря между вагонным стеклом и стенкой тоннеля, я наблюдал, как они ногами выбивают из меня сознание.
1
Все тем же отстраненным наблюдателем я оставался вблизи своего бесчувственного тела. Это не было непрерывным наблюдением, я видел себя словно в последовательности моментальных снимков, разделенных промежутками в часы, если не дни.
На первом снимке, кратчайшем, я видел себя в машине скорой помощи. Распоротая на груди рубашка была сплошь перемазана кровью, чья-то рука прижимала к моим губам кислородную маску.
В следующий раз я лежал на кровати в помещении, бывшем, по-видимому, палатой интенсивной терапии. На мне все еще была кислородная маска, мои грудь и голова были сплошь обмотаны бинтами, трубки и провода соединяли меня с целой батареей каких-то приборов. Рядом с кроватью сидела моя секретарша Кэтрин, по ее лицу катились слезы. За ее спиной и чуть сбоку стоял врач. Он протягивал к Кэтрин руку, словно желая успокоить ее и утешить, но никак не мог преодолеть последние несколько дюймов; его пальцы зависли над ее плечом, словно в сеансе бесконтактной мануальной терапии.
На следующем изображении меня уже перевели из общей палаты в отдельную, рядом со мной сидела та самая девушка из метро. Она держала в руках букет хризантем и что-то вроде визитной карточки, ей было явно не по себе. Она почти безотрывно смотрела на цветы, лишь изредка поглядывая на мое лицо, свободное теперь от кислородной маски и бинтов, сплошь покрытое синяками и мирно спящее. Девушка просидела рядом со мной совсем недолго. Время от времени губы ее шевелились, но слов я не слышал. В конце концов она поставила цветы в вазу, положила карточку на прикроватный столик и ушла.
На последнем в этой серии изображении молодой мужчинасанитар, как я думаю, сидел рядом с моей кроватью и что-то говорил, при этом он напряженно следил за моим лицом. Я снова не слышал ни слова, однако понимал, что он обращается ко мне и очень настойчиво. Скорее всего, он пытался меня разбудить.
Пришел момент, когда я и вправду проснулся, и этот санитар так и сидел рядом со мной. Вернувшись в свое тело, я открыл глаза, для чего потребовались немалые усилия, потому что во сне они намертво слиплись. Я почувствовал, что кто-то вытирает мое лицо влажной тряпочкой или губкой. Я попросил пить, и санитар приложил к моим губам стеклянный поильник. Глотнув, я почувствовал, что могу проследить путь воды по гортани и пищеводу. Мне казалось даже, что я чувствую, как вода разлилась лужицей по моему желудку и как при каждом моем движении поверхность этой лужицы морщится рябью.
Так, выходит, я жив, сказал я, когда поильник был убран от моих губ.
Да, кивнул санитар.
Меня сильно изувечили?
Вы выздоравливаете.
Хорошо, сказал я. Я рад за себя.
2
Через какое-то время я сидел в кресле-каталке и беседовал с двумя полицейскими. По большей части ко мне обращался тот из них, что постарше. Он хотел знать, не спровоцировал ли я сам напавших на меня парней, не нанес ли я им физических или каких-либо иных оскорблений.
Нет, сказал я, ни в коей мере. Конечно же, я пытался помешать им ограбить эту девушку, но только и успел, что встать. А потом вдруг оказалось, что они меня бьют. Все произошло так быстро, что я попросту не успел бы оскорбить их или ударить, даже будь у меня такое намерение.
Понятно, кивнул полицейский. Это полностью совпадает с показаниями свидетельницы.
А она не пострадала? Эта девушка?
Нет.
Я боялся, что они могут ее изнасиловать.
Свидетельница ничуть не пострадала. Позднее, когда мы задержали этих парней, мы даже вернули ей отнятую ими сумочку.
Так значит, вы их поймали?
В моем вопросе звучало откровенное удивление, и второй полицейский, который помладше, решил обидеться.
Ну да, сказал он подрагивающим от возмущения голосом, иногда нам удается поймать преступников.
Они сошли на следующей станции, продолжил его старший товарищ, и еще до выхода на улицу пять раз попали в поле зрения телекамер системы безопасности. Более того, за двоими из них мы смогли проследить от камеры к камере прямо до их домов. Можете быть спокойны, эта история не сойдет им с рук.
А что с моим портфелем? спросил я. У меня же был портфель. Вы его тоже нашли?
Портфель? нахмурился старший полицейский.
Да. С латунным замком. В нем было много всяких бумаг.
Младший полицейский бегло просмотрел записи в своем блокноте.
Странно, сказал он. У нас нет сведений ни о каком портфеле с латунным замком. Когда вас подобрали, его при вас не было.
Я просматривал все видеозаписи и не помню, чтобы у кого-нибудь из этих парней был при себе портфель, добавил старший. Но мы еще раз проверим.
Очень хотелось бы, сказал я, чтобы портфель нашелся. Эти бумаги нужны мне по работе.
В настоящий момент вам бы не стоило так уж беспокоиться о своей работе, сказал старший полицейский.
Но вы ведь постараетесь его найти? Там был и мой бумажник, и уйма деловых документов, и
Я сделаю все возможное, сказал старший полицейский. Но при этом очень бы вам советовал выкинуть из головы все эти бумаги и работы. Самая важная для вас работаэто поскорее выздороветь и, улыбнулся он, вернуться из больницы домой.
3
Меня выписали прямо следующим вечером. Больница предоставила мне такси и какую ни на есть одежду. Моя собственная одежда была сплошь изодрана и перепачкана кровью, поэтому я высадился у крыльца своего дома одетый в ярко-зеленую пижаму и шлепанцы.
Груда писем, скопившаяся на полу за дверью моей квартиры, ясно показала, как долго я провалялся без сознания. Я отнес письма в гостиную, бросил их на стол и проверил автоответчик телефона. Там скопилось тридцать четыре сообщения, но мне совсем не хотелось их прослушивать, как не хотелось и распечатывать письма. Мне не хотелось даже включать в комнате свет, вместо этого я включил телевизор.
По телевизору шли десятичасовые новости. Анонсы новостей и самые из них ударные я уже пропустил. Зато я прослушал репортаж о пожаре в ночном клубе и увидел яростный спор между двумя знаменитостями. Спор был связан с премьерным показом какого-то фильма и был снят на любительскую камеру одним из зрителей. Ведущий высказал предположение, что, хотя дело едва не дошло до мордобоя, вся эта склока вполне может быть своего рода рекламной акцией. По всему поведению ведущего было видно, что ему безразлично, настоящая это ссора или разыгранная; несколько раз он терял смысл зачитываемого текста, не предвидел, чем закончится одна фраза или начнется другая. Более того, у меня было подозрение, что обе эти знаменитости знакомы ему ничуть не больше, чем мне. Равно, как и этот ведущий, я устал следить за происходящим на экране. Когда я вновь сосредоточился, там уже шел какой-то старый черно-белый фильм. Я выключил телевизор и пошел наверх, в спальню.
В спальне все было покрыто пылью, что еще раз напомнило мне, как долго пробыл я в больнице. Постель была вся скомканав последнее перед нападением хулиганов утро я так и не удосужился ее застлать. Когда я потянул за край одеяла, взметнувшаяся пыль заставила меня зажмуриться. У меня начало жечь в носу и запершило в горле.
Но ночь была теплая, так что я скинул одеяло на пол и распахнул окно, чтобы комната хоть немного проветрилась. Затем я снял больничную пижаму, надел трусы и лег на кровать.
Окно я не зашторил, поэтому в комнате было светло от уличных фонарей. Мне не спалось, но я и не очень старался уснуть. В такси, по пути из больницы, я стал беспокоиться о возможных психических последствиях того, что со мною случилось. Мне казалось вполне вероятным, что именно дома, при попытке вернуться к нормальной обстановке, нежелательные последствия проявятся в полную силу. Привычная атмосфера оттенит это жуткое, сугубо аномальное происшествие гораздо контрастнее, чем безликая больничная. Больше всего я боялся кошмаровбоялся наново, во всех ужасающих подробностях, пережить нападение хулиганов, боялся, что во сне оно будет бесконечно повторяться, как склеенная в петлю кинолента, а избиение будет даже более зверским, чем было в действительности.
Тогда же, во время поездки в такси, я сформулировал для себя основной руководящий принцип борьбы с психологическими заморочками: ни на что особенно не надеяться.
Я не буду строить никаких планов, не буду ставить себе никаких заданий типа вернуться на работу к такому-то и такому-то времени. Что касается сна, я не буду стараться уснуть, но не буду и противиться сну, когда он придет естественным образом.
По пути из больницы я немного поговорил с таксистом, и он вполне со мной согласился.
Один раз, сказал он, я влетел в большую аварию. Вот говорят, что, если влетишь в аварию, а потом снова садишься за руль, ты начинаешь психовать и ничего не можешь. Ну, примерно так же, как если упадешь с лошади. Или с велосипеда. Да хоть и с лестницы.
Я кивнул отражению его глаз в зеркале заднего вида.
А вот я сделал все по-другому, продолжил таксист. После той аварии, когда я первый раз сел в машину, я даже мотор не стал включать.
В этот момент мы остановились на красный свет, и он повернулся ко мне, чтобы взглядом и мимикой подчеркнуть весомость своего рассказа.
Да что там мотор, я и до баранки даже не дотронулся! Таксист покачал головой, в это время зажегся зеленый, и мы поехали дальше. Жена, так она решила, что у меня вообще крыша съехала. В тот раз она стояла рядом с машиной и смотрела, что я делаю. Только у меня совсем даже крыша не съехала. Он снова покачал головой. И в следующий раз я тоже не стал включать мотор, но зато я снял машину с ручного. Там, где мы живем, там небольшой уклон, поэтому машина прокатилась вперед на пару футов. Не больше, потому что впереди была припаркована другая машина. «Ты совсем сдурел!»сказала тогда жена. Сдурел не сдурел, а вы посмотрите на меня сейчас. Вожу машину как ни в чем не бывало.
Он немного помолчал, а затем добавил:
В таких вещах самое главное не спешить.
4
Хотя в комнате было достаточно светло, я и в мыслях не имел, что сквозь бинты сочится кровь, пока не перекатился на бок и не почувствовал, что простыня прилипла к спине. Я и до того замечал какую-то такую влажность, но считал, что это просто пот, ведь ночь была очень душная. Я сел и увидел на простыне большое темное пятно, а когда я потрогал бинты, оказалось, что они насквозь промокли. Сильно встревоженный, чтобы не сказать напуганный, я прямым ходом направился в ванную и включил там свет.
Посмотрев в зеркало, я увидел, что мои бинты из белых сплошь стали красными. Судя по всему, у меня вскрылось несколько ранран, о которых я даже и не подозревал. Собственно говоря, я не имел никакого представления, что там делается с моей грудью; с того времени, как я пришел в себя, мне ни разу не делали перевязку. Прежде, пока я не увидел, что бинты насквозь промокли, я считал, что они просто прикрывают синяки, верхняя часть которых распространялась на не забинтованные ключицы и дальше, на лицо.
Теперь же, внимательно изучив себя в зеркале, я обнаружил, что синяки, бывшие такими яркими в больнице, настолько побледнели, что даже трудно было сказать, их это следы темнеют на коже или все дело просто в неровном освещении. И действительно, когда я поворачивался, отметины, напоминавшие следы от синяков, словно бы изменялись, а когда я откинулся назад и потолочные лампы осветили мою кожу более ровно, она показалась мне совершенно чистой, неповрежденной.