Тем временем кровь так и сочилась сквозь бинты и дальше, под резинку трусов. Я решил, что нужно срочно снять повязку и посмотреть, насколько серьезны спрятанные под ней раны. Ну а если они окажутся серьезными, поскорее вернуться в больницу.
Они оказались серьезными. Вернее сказать, они выглядели серьезными. Меня словно выкрасили красной краской, сплошное пятно от верхних грудных ребер и до пупка. Однако, когда я до конца размотал пропитанный кровью бинт и уронил его на пол, лишний раз подтвердилось, что видимость бывает обманчивой. Я вообще не смог обнаружить на своей коже никаких поврежденийни уколов, ни порезов. Собственно говоря, это ничуть меня не удивило. Я неоднократно слышал, что кровь, сочащаяся из ран, может создать преувеличенное представление об их серьезности. А мое общее состояние нельзя было назвать иначе, как прекраснымни болей, ни головокружения, ни самых малейших неудобств.
Я согнулся над раковиной и полотенцем обтер грудь от крови. Теперь у меня оставалась единственная заботанайти, откуда течет кровь, и как-нибудь ее остановить, с чем, надо думать, должен был справиться элементарный кусок лейкопластыря. По всей видимости, столь обильное кровотечение имело причиной излишне свободную повязку.
И тут у меня появилась мысль. Она была связана с детским воспоминанием о том, как я латал проколы в велосипедной камере. Если прокол небольшой, увидеть его абсолютно невозможно, так что остается либо медленно крутить надутую камеру около уха, пытаясь понять, в каком месте она шипит, либо погрузить ее в воду, после чего прокол обнаружит себя веселой цепочкой пузырьков.
Я крайне сомневался, что мой прокол как-нибудь там шипит, не говоря уж о том, что приложить ухо к собственной груди вряд ли смог бы и обладатель черного пояса по йоге, зато ванная была у меня прямо под боком.
Из точки чуть повыше солнечного сплетения в воду сочилась тонкая, нежно-розовая струйка, расцветавшая на конце подобием морского анемона. Судя по всему, моя рана была не больше тех проколов в камере.
Переведя взгляд с морского анемона на пол, где валялась куча пропитанных кровью бинтов, и на красные потеки на краю раковины и на хромированных кранах, а затем обратно на нежно-розовый анемон, я впервые заподозрил, что психические последствия эпизода в метро могут оказаться даже серьезнее, чем думалось сначала.
5
Я нажал на кнопку звонка и долго не отпускал. Было уже заполночь, и все окна у Энтони были темными, так же как и окна всех, сколько я видел, соседних домов. Энтони долго не подходил к двери, а когда подошел, на нем был халат, волосы на правой стороне его головы были просто всклокочены, а на левой торчали дыбом.
Карл, сказал он и повторил чуть погромче:Карл! Господи. Сколько сейчас времени? Ты там как, в порядке?
Пожалуй, что да, сказал я. Более или менее. Но я хотел бы войти.
Конечно, конечно.
Энтони кое-как пригладил волосы, провел ладонью по глазам, пытаясь стереть с них сон и удивление, затем повернулся и пошел на кухню.
Я пошел за ним следом.
Прости, что я тебя разбудил, сказал я, глядя, как Энтони наполняет чайник из-под крана. Я ведь и Мэри, наверное, разбудил? И Джошуа?
Мэри, ей что, пожал плечами Энтони. Повернулась на другой бок и опять уснула. Насчет Джошуа не знаю, но это и не важно. И как бы там ни было, это не ты должен извиняться, а я. Ведь я собирался забрать тебя сегодня из больницы. Я знал, что тебя выписывают, но вот только Он повернулся и взглянул на меня. Ладно, что там оправдываться. Я обязан был за тобой заехать.
Мне не то чтобы очень хотелось, чтобы меня забирали. Я думал, что лучше вернуться домой одному, без лишней суеты. А вот теперь я не слишком в этом уверен. Вполне возможно, что идея была не такая уж удачная.
Энтони прислонился спиной к хозяйственному столику и ждал, что я скажу дальше. Но я молчал. Я не очень понимал, что мне нужно сказать. Вот так мы оба и молчали; тем временем пар из закипевшего чайника начал оседать на хромированных кухонных принадлежностях.
В конце концов я сказал:
Если мы подождем достаточно долго, неизбежно случится нечто странное.
Это в каком же смысле? недоуменно наморщился Энтони.
Ну вообще. Если мы подождем достаточно долго, случится нечто странное. Я сильно подозреваю, что кроме меня никто этого и не заметит. Так что вполне возможно, что странным оно будет только для меня
Странным?
Странным.
Ты бы объяснил мне все-таки, о чем это ты.
Ну, вот к примеру, я напрочь не знаю, как попал сегодня сюда.
Сюда? К моему дому?
Да, к твоему дому. Мне это попросту не известно. Я даже не помню, как я решил пойти к тебе. В одно мгновение я лежал в ванной, а в следующее уже звонил в твою дверь. И ничего посередине, но разве что Я смолк и беспомощно потряс головой. Такой вроде как переход.
Провал памяти?
Возможно. Это было бы самым разумным объяснением. Но с другой стороны Я слегка запнулся. Все-таки как я добрался досюда? Приехал на машине? Там, перед домом стоит моя машина?
Машина? Энтони посмотрел в окно. Нет, что-то не видно.
Так значит, я пришел пешком? Это заняло бы по крайней мере сорок минут. Метро и автобусы уже не ходят. Такси? Я ощупал свои карманы. У меня нет при себе бумажника. Я не смог бы взять такси.
Мы снова погрузились в молчание, причем Энтони смотрел на меня с некоторым удивлением и даже тревогой. Чайник щелкнул и наконец-то выключился.
У нас нет молока, поэтому кофе будет черным, сказал Энтони. Ты уж извини, пожалуйста.
Я махнул рукой, показывая, что меня это не волнует. Да и вообще, какая разница.
Нет, твердо сказал Энтони, словно внося поправку в мой неопределенный ответ. Это достойно всяческого сожаления. Свежий кофе, свежее молоко. Есть вещи, буквально созданные друг для друга.
Вот и прекрасно.
Он налил кофе в две кружки, поставил на стол сахарницу и сел напротив меня.
Ну хорошо. Если мы станем ждать, сколько, по-твоему, пройдет времени, прежде чем случится нечто странное?
Сколько? Не знаю. А строить догадки ты и сам можешь не хуже меня.
Ладно, улыбнулся Энтони. Тогда мы просто будем ждать.
6
Мне не хотелось пить кофе. Он был на вид очень темный и горький, с тонкой радужной пленкой. Думаю, эту пленку образовали остатки какого-то моющего средства; из-за нее поверхность кофе была переливчатой, как спинка жука или бензиновое пятно в луже.
И молоко ничуть бы тут не помогло. Оставив в стороне отсутствие молока и присутствие переливчатости, мне попросту не хотелось кофе, потому что я не люблю его вкуси никогда не любил. Правду говоря, меня возмутил уже сам факт, что Энтони поставил передо мной эту кружку, уж ему-то, старому другу, следовало бы знать, что я люблю и чего не люблю.
Чем больше я об этом думал, тем более непонятным представлялось мне поведение Энтони. Я смотрел и смотрел на эту ненужную мне кружку, а потом меня вдруг осенило, что именно онаэта ненужная мне кружкаи является той странностью, которую мы ждем.
Странная вещь уже произошла. Она происходила в тот самый момент, когда я ее предсказывал.
Весьма любопытно, но в то же время и слегка обидноя ожидал увидеть что-нибудь более эффектное. Не менее эффектное, чем набрякшие от крови бинты и простыни. А такой пример странного события, как предложенная хозяином кружка кофе, выглядит слишком уж изящно и малоубедительно. Любая попытка довести до Энтони странность этого странного события, будет воспринята им как глубокомысленное философствование по пустякам, а вот мое поведение действительно покажется ему странным.
Так ты что, не хочешь кофе? спросил Энтони.
Я перестал разглядывать кружку и поднял голову.
7
Как это?!
Через плечо Энтони был виден кусок улицы. Дома на противоположной стороне были погружены во тьму, потому что солнце не поднялось еще над крышами, но небо уже стало ярко-голубым, и в окно кухни лился веселый утренний свет. Где-то чирикали птицы.
Смотри. Я наклонился над столом и ткнул пальцем в сторону окна. Смотри! Вот об этом я тебе и говорю!
О чемоб этом? изумился Энтони.
О чем я тебе Я оборвал фразу, вскочил со стула и подошел к окну. Да это же рассвет! Сейчас уже солнце поднимется. Вон, уже даже молочник приехал.
Я и сам знаю, что сейчас рассвет, сказал Энтони.
Так вот, это она и есть, та самая странность! Секунду назад было совсем темно, была глубокая ночь, и я рассматривал кофе в кружке, а теперь
Подожди, подожди, прервал меня Энтони. Так ты говоришь, там приехала молочная тележка?
Да!
Извини, пожалуйста. Энтони торопливо встал и бросился к двери. Мне нужно поймать молочника, пока он не уехал, донеслось из прихожей.
Несколько секунд спустя я увидел в окно, как Энтони в халате и тапочках несется по газону, вздымая двадцатку на манер олимпийского факела.
На меня накатилась жуткое, черное отчаяние.
Это ощущение не было для меня внове. В детстве, до школы, я довольно много болел, и едва ли не каждый раз высокая температура сопровождалась у меня необыкновенно яркими бредовыми снами. Как правило, сны разворачивались в бежевом ландшафте и были так или иначе связаны с масштабом. Иногда я был нестерпимо маленьким, а пейзажогромным и безграничным, иногда же я был огромным, а пейзажбезысходно тесным. А иногда оба эти соотношения существовали одновременно, что логически невозможно, но во снебыло.
Бежевый пейзаж мог быть, к примеру, плоской, как стол, равниной, в то время как я мог быть титанической, куда большей, чем любая планета или солнце, сферой. Своими руками, своими пальцами я ощущал жесткие углы и ребра кубов и пирамид, либо гладкую, плавно искривленную поверхность другой титанической сферы. Все представлялось в терминах геометрии, и все переливалось, текло. Эти состояния, эти ощущения были предельно неприятными, повергали меня в полное отчаяние.
Вспоминая свои детские сны, я могу разумно предположить, что они были прямо связаны с родительской кроватью, куда меня укладывали при высокой температуре. В сонном, а иногда и полубредовом из-за жара состоянии двуспальный матрас казался мне чем-то непостижимо огромным, ощущение тесноты вызывалось наваленной на меня периной, ну а острые углы и гладкие поверхности имели своим происхождением деревянную раму кровати.
Куда труднее рассудить, почему эти сны были настолько неприятными. Ну да, я понимаю, что высокая температура и сама по себе неприятна, но было в моих снах и нечто другоенечто, казавшееся мне тогдашнему, пяти- или шестилетнему, особенно страшным. Безвыходно замкнутый во сне, я отчетливо ощущал реальность всего, что меня окружало. Более того, этот геометричный и в то же время текучий пейзаж был единственно возможным реальным пейзажем. Все прочие пейзажи, включая и тот, в котором пребывали мои родители и брат, были фальшивками, иллюзиями, наложившимися на бежевую равнину.
Карл?
Я повернулся. В дверях стояла Мэри с Джошуа на руках.
Привет, Мэри, откликнулся я.
А где Энтони?
На улице. Я указал на окно. Молочнику платит.
Слава тебе господи, улыбнулась Мэри, входя на кухню, я сто раз ему напоминала. Она переместила Джошуа себе на бедро, открыла холодильник и стала изучать его содержимое. Ты останешься на завтрак?
Я еще как-то не думал о завтраке, криво усмехнулся я. Это утро застало меня вроде как врасплох.
8
Мэри стояла у раковины спиною ко мне и сбивала в миске два яйца. Слева от нее на газовой плите шипела сковородка с грибами и беконом, на второй сковородке, поменьше, растапливалось масло.
Я держал в руке стакан апельсинового сока. Джошуа сидел напротив на высоком детском стульчике и таращил на меня большие темные глаза. У него тоже был апельсиновый сок, но не в стакане, а в поильнике с крышкой.
За окном Энтони продолжал беседовать с молочником; судя по всему, они рассказывали друг другу анекдоты.
Мэри, начал я, стараясь говорить по возможности спокойно, у тебя был когда-нибудь нервный срыв?
С беконом или без? Мэри кончила взбивать яйца и вылила их на ту сковородку, что поменьше. Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей.
Без.
Да, со мной случился однажды нервный срыв. Она взяла деревянную лопатку и ловко поддела яичницу. Давно, мне было тогда лет двадцать пять.
И ты помнишь, как это было?
Да ничего я толком не помню, кроме того, что в конечном итоге я попала в больницу.
А вот у меня, наоборот, все началось с того, что я попал в больницу.
Понятно, кивнула Мэри. Потому-то ты и пришел сюда посреди ночи.
Да.
И ты боишься, что у тебя нервный срыв.
Да.
Это прямо связано с тем, что тебя избили?
Думаю, да. Похоже, я был травмирован. Психически. Я отпил из стакана. Глядевший на меня Джошуа зеркально повторил мои движения. Как только я выписался из больницы, у меня начались постоянные галлюцинации.
Галлюцинации? удивленно переспросила Мэри, а затем сняла яичницу с конфорки и повернулась ко мне. Тебе что, что-нибудь мерещится?
Да.
Это Она замялась, подыскивая выражение. Это как-то уж слишком.
Пожалуй, что да, согласился я и увидел, что ее взгляд метнулся к Джошуа.
Я ни на кого не бросаюсь, добавил я торопливо.
А сейчас, в данный момент, у тебя есть галлюцинации?
Я пожал плечами:
Не знаю. Вот, скажем, тыгаллюцинация?
Нет, насколько мне известно.
О'кей, в таком случаеесли мы поверим тебе на слово, в таком случае сейчас я не галлюцинирую.
Мэри кивнула, немного подумала и сказала:
Так расскажи мне, что тебе там мерещится.
Я начал рассказывать ей о крови и бинтах, о провале в памяти и о внезапно пришедшем рассвете.
Когда я замолк, Мэри подумала еще немного и спросила:
Ну и как ты себя чувствуешьтоскливо, подавленно?
Я покачал головой.
А врачи, они прописали тебе что-нибудь? Ты принимаешь какие-нибудь таблетки?
Нет.
Мэри посмотрела мне прямо в глаза, словно желая рассмотреть сквозь них сумятицу, царящую в моей голове.
Ну что ж, Карл, сказала она, я, конечно, не специалист, но по тому, что ты мне тут рассказал, я не думаю, что у тебя нервный срыв. Да и по виду твоему не похоже.
Хорошо, если так.
Мэри молчала, хотя было видно, что ей хочется что-то сказать.
Или не так уж и хорошо? догадался я.
Не знаю. Теперь она говорила негромко, мягким тоном, словно стараясь меня не встревожить. А тебе не приходило в голову, что твои галлюцинации совсем не обязательно вызваны психической травмой?
А чем же тогда?
Еще раз повторю, я в таких делах не специалист. Но ведь ты, Карл, ты был избит до потери сознания.
Я знаю, что меня избили, сказал я с излишней, пожалуй, горячностью. К чему ты, собственно, клонишь?
А что, если травма была чисто неврологической? спросила Мэри, снизив голос почти до шепота.
Зеркально повторяя мое движение, Джошуа приложил ладошку к виску.
что, если у тебя травмирован мозг?
Травмирован мозг, повторил я, как попугай. Объяснение было настолько простым и очевидным, что оставалось только удивляться, как это я сам не додумался до него.
Ты извини, ради бога, сказала Мэри. Я не хотела тебя расстраивать, но с другой стороны
Ладно, пробормотал я, не за что тут извиняться.
Ну и как же ты дальше?
Еще не знаю. Думаю, мне нужно бы сделать скани
Это было бы очень разумно, сказала Мэри. И в любом случае тебе следует поговорить с врачом.
Да, кивнул я, я вас сейчас покину. Вернусь в больницу.
Вот это было бы лучше всего, согласилась Мэри.
9
Уходишь? спросил Энтони, когда я вышел на улицу. Он все еще беседовал с молочником.
Да, я решил вернуться в больницу.
Я подождал секунду, надеясь, что Энтони предложит меня подбросить. Но он лишь ободряюще похлопал меня по плечу и сказал:
Хорошая мысль. Ты звони, держи меня в курсе.
Непременно, сказал я, не сдерживая возмущения. Огромное спасибо за помощь.
Но он то ли не заметил моего сарказма, то ли предпочел пропустить его мимо ушей.