Нет, сэр.
А ты хоть бывал в цирке, Якоб?
Да, сэр. Конечно бывал.
И в каком же?
В цирке братьев Ринглингов, отвечаю я, и тут у меня перехватывает дыхание. Оглянувшись, я вижу, что Граф предостерегающе прищуривается.
Но это была скучища. Просто скучища, поспешно добавляю я, повернувшись обратно к Дядюшке Элу.
Правда? спрашивает он.
Да, сэр.
А ты видел наше представление, Якоб?
Да, сэр, говорю я и чувствую, что краснею.
И что же ты о нем думаешь?
Ну, оно было великолепно!
И какой же номер тебе больше всего понравился?
Я отчаянно соображаю, пытаясь придумать хоть что-нибудь.
С вороными и белыми лошадками. Там еще была девушка в розовом, продолжаю я. С блестками.
Слышал, Август? Мальчику понравилась твоя Марлена.
Человек напротив Дядюшки Эла поднимается и поворачивается ко мне. Именно его я видел в зверинце, только сейчас он без цилиндра. На его точеном лице застыло бесстрастное выражение, темные волосы напомажены. У него тоже усы, но, в отличие от усов Дядюшки Эла, коротко остриженные.
И чем же ты собирался здесь заняться? спрашивает Дядюшка Эл, поднимая со стола рюмку и выпивая ее содержимое одним глотком. Откуда ни возьмись появляется официант и вновь ее наполняет.
Я могу делать что угодно. Но, если можно, я бы хотел работать с животными.
С животными, повторяет он. Слышал, Август? Парнишке охота работать с животными. Небось воду для слонов носить хочешь?
Граф недоуменно поднимает брови.
Но, сэр, у нас ведь нет
Заткнись! кричит Дядюшка Эл, вскакивая на ноги. Рукавом он задевает рюмку, и та падает на пол. Он смотрит на нее, и лицо его наливается кровью. Сжав зубы и испустив долгий, нечеловеческий вопль, он принимается методично топтать стекло.
Все молчат, только и слышно что постукивание колес. Официант опускается на колени и собирает осколки.
Глубоко вдохнув, Дядюшка Эл отворачивается к окну, заложив руки за спину. Когда он вновь поворачивается к нам, лицо его обретает прежний цвет, а на губах играет ухмылка.
Так вот что я тебе скалу, Якоб Янковский, с отвращением выговаривает он мое имя. Я таких встречал тыщу раз, не меньше. Да я тебя насквозь вижу. Что же у нас случилось? Поссорился с мамочкой? Или решил поразвлечься между семестрами?
Нет, сэр, ни в коей мере.
Да какая мне, к черту, разница, что там у тебя. Если я дам тебе работу в цирке, ты же тут и недели не продержишься. И даже дня. Циркта еще махина, тут выживают только самые стойкие. Но что-то ты не кажешься мне стойким, а, мистер Студент?
Он пялится на меня так, словно хочет добиться ответа.
А теперь пошел вон! говорит он, отмахиваясь от меня рукой. Граф, выкини его с поезда. Только дождись красного сигнала семафорая не хочу, чтобы у меня были неприятности из-за маменькина сыночка.
Постой-ка, Эл, говорит, ухмыляясь, Август. Вся эта история явно его развеселила. Он поворачивается ко мне. Он прав? Ты студент?
Я чувствую себя теннисным мячиком.
Бывший.
И что же ты изучал? Наверняка ведь что-то из области изящных искусств? глумится он, и глаза у него аж светятся от удовольствия. Румынские народные танцы? Литературно-критические труды Аристотеля? А может, мистер Янковский, вы у нас дипломированный аккордеонист?
Я изучал ветеринарию.
В мгновение ока выражение его лица полностью меняется.
Ветеринарию? Ты ветеринар?
Не совсем.
Что значит «не совсем»?
Я не сдавал выпускных экзаменов.
Почему?
Просто не сдавал, и все.
Но ты полностью прослушал курс?
Да.
А в каком университете?
В Корнелле.
Август и Дядюшка Эл переглядываются.
Марлена говорила, что Серебряный приболел, произносит Август. Просила меня передать антрепренеру, чтобы пригласил ветеринара. Не понимает, что антрепренер всегда сваливает первым, такая уж у него работа.
И что ты предлагаешь? спрашивает Дядюшка Эл.
Пусть мальчик утром его посмотрит.
А куда мы его денем на ночь? У нас же и так нет места. Он хватает из пепельницы сигару и принимается постукивать по ней пальцами. Может, отправим с квартирьерами?
А может, пусть лучше спит в вагоне для лошадей?
Дядюшка Эл хмурится.
Что, с Марлениными лошадками?
Ну да.
Там, где у нас раньше были козлы? И где сейчас спит этот ну, как же его Он щелкает пальцами. Стинко? Кинко? Ну, клоун с собакой?
Именно, улыбается Август.
Август ведет меня через спальные вагоны для рабочих, пока мы не оказывается на маленькой площадке, за которой следует вагон для лошадей.
Ты твердо стоишь на ногах, Якоб? снисходительно интересуется он.
Думаю, да, отвечаю я.
Вот и славно. И без лишних слов он, склонившись пониже, хватается за какой-то выступ сбоку от вагона и легко взбирается прямо на крышу.
Господи Иисусе! восклицаю я, беспокойно глядя сперва туда, где исчез Август, а потом вниз, на стык между вагонами и на мелькающие под ним рельсы. Поезд резко поворачивает, и я, тяжело дыша, выбрасываю вперед руки, чтобы не упасть.
Ну, давай же! доносится откуда-то сверху голос.
Но как, черт возьми, вам это удалось? За что вы хватались?
Там лесенка. Вон там, сбоку. Наклонись и вытяни рукуне промахнешься.
А если промахнусь?
Тогда, думаю, нам придется попрощаться.
Я робко приближаюсь к краю площадки и вижу самый уголок тонкой железной лестницы.
Приглядевшись, я вытираю руки о штаны. И прыгаю вперед.
Правой рукой мне удается зацепиться за лесенку. Я отчаянно хватаю воздух левой, пока не дотягиваюсь и ею. Подтянув ноги к ступенькам, я висну на лесенке и пытаюсь перевести дух.
Ну, давай же, давай!
Август смотрит на меня сверху вниз, ухмыляясь, а волосы его развеваются на ветру.
Мне наконец удается вскарабкаться на крышу, и Август, подвинувшись, уступает мне место и, когда я сажусь, кладет мне руку на плечо.
Повернись. Хочу тебе кое-что показать.
Какой же он длинный, этот поезд! Тянется вдаль, словно гигантская змея, а сцепленные вагоны повизгивают и выгибаются на повороте.
Красота-то какая, верно, Якоб? говорит Август. Я оглядываюсь и вижу, что он смотрит горящими глазами прямо на меня. Хотя, конечно, моя Марлена куда красивее. Он прищелкивает языком и подмигивает.
Не успеваю я ответить, как он вскакивает и принимается отбивать чечетку прямо на крыше вагона.
Вытянув шею, я пересчитываю вагоны для лошадей. Их не меньше шести.
Август!
Что? спрашивает он, останавливаясь.
А в каком вагоне Кинко?
Он внезапно приседает.
Вот в этом самом. Что, повезло тебе, малыш?
Подняв вентиляционную крышку, он исчезает.
Я поскорее встаю на четвереньки.
Август!
Ну что тебе? доносится из темноты.
Здесь есть лестница?
Нет, прыгай так.
Повиснув на кончиках пальцев, я наконец разжимаю их и обрушиваюсь на пол. Меня встречает удивленное ржание.
Тонкий лучик лунного света освещает обшитые досками стены вагона. По одну сторону от меня стоят лошади, а другая отгорожена самодельной стеной.
Шагнув вперед, Август толкает дверь, которая ударяется о противоположную стену, и перед нами открывается комнатушка, залитая светом керосиновой лампы. Лампа стоит на перевернутом ящике, рядом с нейраскладушка, на которой лежит на животе карлик и читает толстую книгу. Он примерно мой ровесник и такой же рыжий, но, в отличие от моих, его волосы в беспорядке топорщатся на макушке, словно солома, а лицо, шея и руки просто испещрены веснушками.
Кинко! с отвращением окликает его Август.
Август! с не меньшим отвращением отвечает Кинко.
Это Якоб, говорит Август, обходя комнатушку и проводя пальцами по наполняющим ее вещам. Он поживет у тебя тут немного.
Я делаю шаг вперед и протягиваю ему руку:
Здравствуйте!
Он равнодушно пожимает мне руку и переводит взгляд на Августа.
А кто он такой?
Его зовут Якоб.
Я спрашиваю, не как его зовут, а кто он такой.
Он будет работать в зверинце.
Кинко вскакивает с раскладушки.
В зверинце? Нет уж, увольте. Я артист. Чего это я буду жить с рабочим из зверинца?
За его спиной раздается рычаниеи на раскладушке появляется джек-рассел-терьер со вздыбленной на загривке шерстью.
Я главный управляющий зверинцем и конным цирком, медленно произносит Август. Лишь по моей милости тебе позволено здесь спать, и лишь по моей милости весь этот вагон не забит подсобными рабочими. Собственно говоря, это дело поправимое. Между прочим, этот джентльменнаш новый ветеринар, причем ни больше ни меньше как из Корнелла, что ставит его в моих глазах куда выше, чем тебя. Пожалуй, тебе стоит подумать о том, чтобы предложить ему свою раскладушку. В глазах Августа пляшут отсветы керосиновой лампы, а губа подрагивает в тусклом свете.
Миг спустя он поворачивается ко мне и низко кланяется, щелкнув пятками.
Спокойной ночи, Якоб. Надеюсь, Кинко позаботится, чтобы тебе было удобно.
Кинко бросает на него угрюмый взгляд.
Август приглаживает ладонями волосы и выходит, хлопнув дверью. Пока над нами слышатся его шаги, я таращусь на грубо отесанное дерево. А потом поворачиваюсь.
Кинко и собака глядят на меня в упор. Собака обнажает зубы и рычит.
Ночь я провожу на мятой попоне у стеныкакая уж тут раскладушка? Попона к тому же еще и сырая. Кто бы ни сработал из досок эту комнатушку, особых стараний он явно не приложил: на мою попону и дождь пролился, и роса выпала.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Руки и шея расчесаны до крови. Не знаю, то ли дело в конском волосе, то ли меня покусали блохи, да и знать не хочу. В щелях между досками видно темное ночное небо, а поезд все еще катится.
Меня разбудил сон, но подробностей не помню. Закрыв глаза, я принимаюсь копаться в отдаленных уголках памяти.
Вот мама. Она стоит во дворе в синем платье с подсолнухами и развешивает на веревке белье. Во рту у нее деревянные прищепки, на переднике тоже, а в руках простыня. Мама тихонько напевает по-польски.
Вспышка.
Я лежу на полу и глазею на свисающие надо мной груди стриптизерши. Ее коричневые соски размером с оладьи раскачиваются кругами, туда-сюдаШЛЕП! Туда-сюдаШЛЕП! Сперва меня охватывает возбуждение, потом угрызения совести, потом начинает тошнить.
А потом я
Я
Глава 5
Я разнюнился как старый дурак.
Должно быть, я уснул. Готов поклясться, миг тому назад мне было двадцать триа тут вдруг это жалкое иссохшее тело.
Я всхлипываю и вытираю дурацкие слезы, пытаясь взять себя в руки: ведь та пухленькая девушка в розовом снова здесь. Не то она снова дежурит, не то я уже окончательно потерял счет дням. Хотел бы я знать, как оно на самом деле.
А еще хотел бы припомнить, как ее зовут, но не могу. Вот что значит девяносто лет. Или девяносто три.
Доброе утро, мистер Янковский! приветствует меня сиделка, включая свет. Подойдя к окну, она приподнимает жалюзи и впускает в комнату солнце. Подъемвстаем.
А смысл? бормочу я.
А смысл в том, что Господь соизволил даровать вам еще один день, отвечает она, подходя к моей кровати и нажимая кнопку на поручне. Кровать начинает жужжать. Мгновение спустя я уже не лежу, а сижу. Кроме того, завтра вы идете в цирк.
В цирк! Стало быть, со счета я все же не сбился.
Надев на градусник одноразовый колпачок, она вставляет его мне в ухо. Так меня тычут и тормошат каждое утро. Я чувствую себя извлеченным из глубин морозильника куском мяса, про которое пока не решили, протухло оно или еще нет.
Градусник пищит, сиделка бросает одноразовый колпачок в мусорную корзину и записывает что-то в моей карте, а затем достает из шкафчика прибор для измерения давления.
Ну что, будете завтракать в столовойили принести вам что-нибудь сюда? спрашивает она, обернув манжету вокруг моей руки и накачивая воздух.
Не буду я завтракать.
Как же так, мистер Янковский? говорит она, прижимая стетоскоп к внутренней стороне моего локтя и следя за шкалой прибора. Вам нужны силы.
Я пытаюсь прочесть, как ее зовут.
А зачем? Мне разве бежать марафон?
Нет, но если вы разболеетесь, то не попадете в цирк, отвечает она. Выпустив воздух из манжеты, она снимает прибор с моей руки и убирает в шкаф.
Наконец-то мне удается прочесть ее имя!
Тогда я позавтракаю здесь, Розмари, говорю я. Пусть думает, что я помню, как ее зовут. Делать вид, что с головой у тебя все в порядке, не так-то просто, но важно. В конце концов, я еще не окончательно спятил. Просто мне приходится держать в голове больше, чем другим.
Однако, скажу я вам, вы сильны, как бык. Она закрывает карту, записав туда что-то напоследок. Если малость поднаберете веса, ей-богу, доживете до ста лет, не меньше.
Шикарно! отвечаю я.
Когда Розмари возвращается, чтобы вывезти меня в коридор, я прошу ее прокатить меня до окна. Вот бы взглянуть, что делается в парке!
Погода стоит чудесная, сквозь пухлые кучевые облачка светит солнце. Оно и к лучшемуя слишком хорошо помню, каково разбивать балаган в ненастье. Времена, конечно, нынче не те. Интересно, называют ли их еще разнорабочими. Да и живут они наверняка в куда как более сносных условиях. Нет, вы только взгляните на эти домики на колесаху них есть даже портативные телеантенны!
Вскоре после ланча первые кресла-каталки со здешними обитателями в сопровождении родственников начинают тянуться в сторону парка. Минут десять спустя там уже целый поезд. Вот Рути, а за нейНелли Комптон. И зачем ее только туда везут? Она же ничегошеньки не соображает. А вот Дорис. А это, должно быть, ее Рэндалл, о котором она нам все уши прожужжала. А вот и старый козел Макгинти. Весь надулся, как индюк, на коленях шотландский плед, а вокруг суетятся родственники. Вешает им лапшу на уши про слонов, не иначе.
Перед шапито выстроились в ряд великолепные першероны, ослепительно-белые. Может, они участвуют в вольтижировке? Лошади в вольтижировке всегда белые, чтобы не было заметно канифоли, без которой наездники не удержались бы на их спинах стоя.
Но даже если лошадки выступают без наездников, все равно их номер наверняка в подметки не годится Марлениному. Никто и ничто в мире не сравнится с Марленой.
Я ищу слона, заранее опасаясь и предчувствуя разочарование.
Ближе к вечеру паровозик возвращается. К креслам привязаны воздушные шарики, на головах дурацкие колпаки. У некоторых на коленях пакеты с сахарной ватой. Пакеты! Знали бы они, что эта вата может быть недельной давности. В мое-то время она была свежая, ее делали и наматывали на палочку прямо на глазах у покупателя.
В пять часов в конце вестибюля появляется тощая сиделка с лошадиным лицом.
Мистер Янковский, обедать будете? спрашивает она, снимая кресло-каталку с тормозов и разворачивая на сто восемьдесят градусов.
Гррррм, недовольно рычу я, ведь она даже не дождалась моего ответа.
Когда мы въезжаем в столовую, она везет меня к моему обычному месту.
Постойте-ка, говорю я, я не хочу сегодня здесь сидеть.
Не волнуйтесь, мистер Янковский, отвечает она. Наверняка мистер Макгинти вас простил.
Да, но я его не простил. Лучше я сяду вон там, говорю я, указывая на другой стол.
Но там никто не сидит.
Вот и отлично.
Ох, мистер Янковский. Почему бы вам
Да отвезите же меня, куда я прошу, черт возьми!
Кресло останавливается, за моей спиной воцаряется молчание, и миг спустя мы вновь начинаем двигаться. Сиделка подвозит меня к столу, на который я указал, и уходит. Когда она возвращается, чтобы швырнуть передо мной тарелку, губы у нее чопорно поджаты.
Когда сидишь за столом в одиночку, хуже всего то, что приходится выслушивать разговоры за соседними столиками. Я не подслушиваю. Я просто ничего не могу с собой поделать. Большинство говорят о цирке, оно и ладно. Не ладно то, что старый хрыч Макгинти сидит за моим столом, с моими подружками и держится царственно, словно король Артур. Но и это еще не все, похоже, он сказал кому-то в цирке, что носил воду для слонов, и ему отвели место рядом с манежем. Уму непостижимо! И вот он сидит и болтает без умолку о том, как все были к нему внимательны, а Хейзл, Дорис и Норма смотрят на него с открытыми ртами.
Я больше не в силах этого терпеть. Взглянув на тарелку, я обнаруживаю там нечто тушеное в бледной подливке, а на десертжеле, все в оспинках.