Сиделка! рычу я. Эй, сиделка!
Одна из них смотрит в мою сторону и встречается со мной глазами. Поняв, что я не при смерти, она особо не торопится.
Слушаю вас, мистер Янковский!
Можете принести мне человеческой еды?
Чего, простите?
Человеческой еды. Ну, знаете, того, что едят нормальные люди.
Ох, мистер Янковский
Девушка, оставьте вы эти «Ох, мистер Янковский». Это еда для младенцев, а мне уже давно не пять лет. Мне девяносто. Или девяносто три.
Почему это для младенцев?
А потому. Вы только взгляните, это же размазня какая-то, отвечаю я, тыча вилкой в кучку, сдобренную подливкой. Кучка обваливается и превращается в месиво, а на вилке остается только подливка. И вы называете это едой? Я хочу что-нибудь, что можно было бы пожевать. Что-нибудь хрустящее. А это, позвольте узнать, что такое? вопрошаю я, тыча в красный комок желе. Он отчаянно дрожит, словно женская грудь.
Это салат.
Салат?! Покажите-ка мне, где здесь овощи. Что-то я не вижу овощей.
Это фруктовый салат, отвечает она, не теряя невозмутимости, но чуть повысив голос.
Что-то я не вижу фруктов.
А я вижу, к вашему сведению, говорит она и указывает на одну из оспин. Вот. И вот. Вот кусочек банана. А вот виноград. Почему бы вам не попробовать?
А почему бы вам не попробовать?
Она скрещивает руки на груди. Ага, похоже, наша классная дама вышла из себя.
Эта пища предназначена специально для здешних обитателей. Ее разрабатывали диетологи, специализирующиеся на геронтологии
Но я этого не хочу. Хочу настоящей еды.
Мертвая тишина. Я оглядываюсь по сторонам. Все взоры прикованы ко мне.
А что? громко говорю я. Неужто я хочу слишком многого? Неужто больше никто не скучает по настоящей еде? Да разве вам может нравиться эта эта кашка? Я кладу руку на край тарелки и отталкиваю ее от себя.
Совсем легонько.
Честное слово.
Тарелка летит через весь стол и падает на пол.
Вызывают доктора Рашид. Она присаживается на край моей постели и задает вопросы, на которые я стараюсь отвечать вежливо. Но я так не люблю, когда со мной обращаются как с последним идиотом, что, боюсь, веду себя несколько раздражительно.
Полчаса спустя она просит сиделку выйти с ней в коридор. Я пытаюсь расслышать, о чем они говорят, но мои старые уши, хоть и достигли поистине непристойных размеров, не улавливают ничего, кроме отдельных обрывков: «тяжелая, тяжелая депрессия» и «проявляющая себя в агрессии, что нередко бывает у пациентов пожилого возраста».
Послушайте, я же не глухой! кричу я из постели. Только старый.
Доктор Рашид бросает на меня недоуменный взгляд и берет сиделку под локоток. Они удаляются по вестибюлю, и я перестаю их слышать.
Вечером в моем бумажном стаканчике появляется новая таблетка. Я замечаю ее, только высыпав все содержимое стаканчика на ладонь.
А это еще что такое? интересуюсь я, разглядывая ее со всех сторон, а потом переворачиваю и смотрю, что у нее на обороте.
Где? спрашивает сиделка.
Вот. Я тычу в непонятно откуда взявшуюся таблетку. Вот эта, справа. Такой раньше не было.
Это элавил.
А от чего она?
Чтобы вы лучше себя чувствовали.
От чего она? повторяю я.
Она не говорит. Я смотрю на нее в упор.
От депрессии, наконец отвечает она.
Я не буду ее принимать.
Мистер Янковский
У меня нет депрессии.
Эту таблетку прописала доктор Рашид. Она
Вы хотите меня одурманить. Чтобы я превратился в смирную желеядную овечку. Но уверяю вас, я не буду ее принимать.
Мистер Янковский, у меня еще двенадцать пациентов. Прошу вас, примите наконец свои таблетки.
А я думал, мы не пациенты.
Все до единой черты ее лица заметно напрягаются.
Я приму все, кроме этой, говорю я, сталкивая таблетку с ладони. Она летит и приземляется на пол. Остальные я закидываю в рот.
А где вода? Я невольно коверкаю слова, пытаясь удержать таблетки на языке.
Она подает мне пластиковый стаканчик, поднимает таблетку с пола и уходит в уборную. Я слышу звук спускаемой воды. И вот она снова здесь.
Мистер Янковский, сейчас я принесу вам еще таблетку элавила, а если вы не станете ее глотать, позову доктора Рашид, и она пропишет вам укол. Так или иначе, но элавил вы примете. Вам решать, каким именно способом.
Когда она снова приносит таблетку, я ее честно глотаю. Через четверть часа мне делают уколне элавил, что-то еще, но все равно это нечестно, ведь я же принял их чертову таблетку.
Минута-другаяи вот я уже смирная желеядная овечка. Может, и не желеядная, но, во всяком случае, овечка. Впрочем, я еще помню, из-за чего меня постигла эта участь, и понимаю, что, принеси кто-нибудь сейчас их желе в оспинках и прикажи его съесть, я бы съел.
Что они со мной сделали?
Я цепляюсь за свой гнев всеми фибрами души, чудом удерживающейся в этом разрушенном теле. Но гнев отступает, словно откатывающаяся от берега волна. Я отмечаю сей прискорбный факт и понимаю, что мой разум погружается в сон. Сон уже давно здесь, он ждет своего часа и постепенно вступает в права. Я перестаю сердиться, сейчас это не более чем условностьлишь думаю, как бы не забыть разозлиться завтра с утра пораньше. А потом позволяю дремоте себя одолетьвсе равно ее не перебороть.
Глава 6
Поезд со стоном тормозит. Еще несколько мгновенийи огромный железный зверь, испустив последний протяжный крик, вздрагивает и останавливается.
Кинко отбрасывает одеяло и вскакивает. Росту в нем не больше четырех футов, а то и меньше. Он потягивается, зевает, причмокивает и принимается чесать голову, подмышки и промежность. Собака прыгает у его ног, бешено виляя обрубком хвоста.
Иди сюда, Дамка, девочка моя! говорит он и берет ее на руки. Хочешь погулять? Дамка хочет погулять?
Он целует собаку в коричнево-белый лоб и пересекает комнату.
Я смотрю на него из угла, со своей скомканной попоны.
Кинко?
Если бы он не хлопнул дверью с такой сокрушительной силой, я бы подумал, что он меня не слышал.
Мы стоим на запасных путях прямо за Передовым отрядом, который, судя по всему, здесь уже не первый час. Палаточный город уже воздвигнут, к радости слоняющихся вокруг зевак. На крыше Передового отряда сидит целая куча ребятишек, наблюдающих за происходящим горящими глазами. Их родители толпятся внизу, держа за руки малышей и показывая им понаехавшие в город чудеса.
Из спальных вагонов основного состава вылезают рабочие, зажигают сигареты и тянутся через площадь к кухне. Оранжево-синий флаг полощется на ветру, а из котла поднимается пар, стало быть, завтрак уже ждет.
Из куда более удобных спальных вагонов в хвосте поезда выбираются артисты. Налицо иерархия: чем ближе к хвосту, тем лучше вагоны. Из вагона прямо перед тормозным выходит сам Дядюшка Эл. А мы с Кинко, невольно замечаю я, ближе всех к тепловозу.
Якоб!
Я оборачиваюсь. Ко мне спешит Август. На нем накрахмаленная рубашка, подбородок чисто выбрит, а прилизанные волосы явно несут на себе следы расчески.
И как у нас сегодня дела, мальчик мой?
В порядке, отвечаю я. Только подустал.
А наш маленький тролль тебя не донимал?
Нет, нисколько.
Вот и славно. Он потирает руки. Ну что, пойдем взглянем на лошадку? Вряд ли там что-то серьезное. Марлена так с ними нянчится! А вот и она. Поди-ка сюда, дорогая! кричит он. Хочу познакомить тебя с Якобом. Он твой поклонник.
Я чувствую, как краснею.
Она останавливается рядом с Августом и улыбается мне, едва только тот отворачивается к вагонам для перевозки лошадей.
Приятно познакомиться, говорит Марлена, протягивая мне руку. Даже вблизи она удивительно похожа на Кэтрин: тонкие черты лица, эта фарфоровая бледность, россыпь веснушек на переносице, блестящие голубые глаза, а волосы лишь самую малость темнее, чем у блондинок.
И мне тоже, отвечаю я, с ужасом осознавая, что два дня не брился, что одежда моя перепачкана в навозе и что пахнет от меня, увы, не только навозом.
Она едва заметно вскидывает голову:
Скажите, а мы не виделись вчера? В зверинце?
Едва ли, инстинктивно вру я.
Да точно виделись. Прямо перед представлением. Помните, тогда еще захлопнулась клетка с шимпанзе.
Я бросаю взгляд на Августа, но он смотрит в другую сторону. Она перехватывает мой взгляд и, кажется, все понимает.
А вы не из Бостона? спрашивает она, понизив голос.
Нет, и никогда там не был.
Гм, ваше лицо показалось мне знакомым. Ах да, продолжает она громко, Агги рассказывал, что вы ветеринар.
Услышав свое имя, Август поворачивается к нам.
Нет, говорю я, то есть не совсем.
Это он скромничает, говорит Август. Пит! Эй, Пит!
Группа рабочих приделывает к вагону для перевозки лошадей сходни с бортиками. На зов откликается высокий темноволосый рабочий:
Да, шеф?
Выгрузи-ка остальных лошадок и приведи нам Серебряного.
Будет сделано.
Выведя одиннадцать лошадей, пять белых и шесть вороных, Пит снова заходит в вагон и тут же возвращается.
Серебряный отказывается идти, сэр.
Так заставь, говорит Август.
Нет-нет, ни в коем случае, встревает Марлена, бросив на Августа сердитый взгляд, и, поднявшись по сходням, исчезает в вагоне.
Мы ждем снаружи, слушая страстные мольбы и пощелкивания языком. Через несколько минут она появляется в дверном проеме, ведя за собой арабского жеребца с серебряной гривой.
Шагая перед ним, Марлена что-то шепчет и цокает языком, а он вздымает голову и отступает вглубь вагона. Потом он спускается вслед за ней, сильно мотая головой, а под конец тянет ее назад с такой силой, что чуть ли не садится.
Господи, Марлена, ты же говорила, что он лишь приболел, удивляется Август.
Лицо Марлены становится мертвенно-бледным.
Ну да, ему слегка нездоровилось. Но вчера все было не так плохо. Он уже несколько дней как прихрамывает, но не настолько же.
Марлена прищелкивает языком и тянет повод до тех пор, пока конь наконец не сходит на насыпь. Он стоит, изогнув спину от боли и пытаясь перенести весь свой вес на задние ноги. У меня аж душа уходит в пятки. Это же классическая ревматика.
Как ты думаешь, что с ним? спрашивает Август.
Минуточку, отвечаю я, хотя уверен на девяносто девять процентов. У вас есть копытные клещи?
Нет. У кузнеца есть. Может, послать Пита?
Погодите. Возможно, я обойдусь.
Я сажусь на корточки у левой ноги коня и провожу по ней руками от холки до путового сустава. Конь даже не вздрагивает. Тогда я прикладываю ладонь к передней части копыта. Оно все горит. Большим и указательным пальцами измеряю пульс. Сердце у коня колотится со страшной силой.
Вот черт, говорю я.
Что с ним? спрашивает Марлена.
Выпрямившись, я протягиваю руку к копыту Серебряного. Но конь не отрывает ногу от земли.
Давай-давай, дружок! тяну я к себе его копыто.
Наконец он поднимает ногу. Подошва опухла и потемнела, по краю идет красная полоска. Я тут же опускаю копыто на землю.
Конь у вас захромал.
Боже праведный! Марлена зажимает рот ладонью.
Что? переспрашивает Август. Что с ним стряслось?
Захромал, повторяю я. Так бывает, когда соединительная ткань между копытом и копытной костью разрушается, и копытная кость поворачивается в сторону подошвы.
А теперь на нормальном человеческом языке. Дело плохо?
Я перевожу взгляд на Марлену, которая не отнимает ладони ото рта.
Да.
А вылечить сможешь?
Надо укутать его потеплее и сделать так, чтобы он не касался ногами земли. И кормить только травой, а не овсом. И избавить от работы.
Но вылечить-то сможешь?
Я медлю, вновь украдкой взглянув на Марлену.
Не уверен.
Август глядит на Серебряного и недовольно пыхтит.
Так, так, так, гудит позади знакомый голос. А вот и наш собственный звериный доктор!
Напоказ помахивая тростью с серебряным набалдашником, к нам приближается Дядюшка Эл в малиновом жилете и штанах в шахматную клетку. За ним тянется группка прихвостней.
И что говорит наш коновал? Вылечил лошадку-то? жизнерадостно спрашивает он, остановившись прямо передо мной.
Не вполне, отвечаю я.
А в чем дело?
Тут все ясно, он захромал, поясняет Август.
Он что? повторяет Дядюшка Эл.
Копыта не в порядке.
Наклонившись, Дядюшка Эл разглядывает копыта Серебряного.
А по-моему, все с ними в порядке.
Не все, говорю я.
Он поворачивается ко мне:
И что ты предлагаешь?
Отправить его отдыхать и заменить овес на траву. Больше мы особо ничем не поможем.
Об отдыхе даже не заикайся. Это же ведущая лошадь!
Если заставить эту лошадь работать, копытная кость будет вертеться до тех пор, пока не проткнет подошву, и тогда мы его точно потеряем, прямо заявляю я.
Дядюшка Эл моргает и смотрит на Марлену.
И надолго он выйдет из строя?
Я медлю, тщательно взвешивая слова.
Возможно, навсегда.
Будьте вы прокляты! орет он, вонзая трость в землю. И где, черт возьми, я найду другую такую лошадку в разгар сезона?! Он оглядывается на своих прихвостней.
Те пожимают плечами, бормочут и отводят глаза.
Эх вы, балбесы! Зачем я только вас держу? Ладно, ты. Он тычет пальцем в меня. Ты принят. Вылечи эту лошадку. Плачу девять баксов в неделю. Отчитываться будешь перед Августом. Не вылечишьуволен. Любое замечаниеи тоже уволен. Он подходит к Марлене и похлопывает ее по плечу. Ну-ну, детка, ласково говорит он, не волнуйся. Якоб о нем позаботится. Август, пойди-ка принеси малютке завтрак. Нам пора в путь-дорогу.
Август вскидывает голову:
Что значит «в путь-дорогу»?
Ну, мы снимаемся, отвечает Дядюшка Эл, неопределенно махнув рукой. Движемся дальше.
О чем это ты, черт возьми? Мы же только приехали! Даже еще толком не обустроились.
Планы изменились, Август. Изменились.
Дядюшка Эл со свитой удаляется. Август глядит ему вслед, разинув рот.
По кухне ходят слухи.
Пару недель назад здесь побывали «Братья Карсон». Собрали все сливки.
Ха, фыркает кто-то рядом, обычно это наша работа!
У сковороды с омлетом:
Власти прознали, что мы везем бухло. Будет облава.
Облава будет, верно. Но не из-за бухла, а из-за стриптиза.
У котла с овсянкой:
В том году Дядюшка Эл впарил шерифу поддельный чек, когда платил за место. Копы дали нам два часа, чтобы убраться восвояси.
Сутулый Эзра восседает там же, где вчера, скрестив руки и прижав подбородок к груди. На меня он не обращает никакого внимания.
Тпру, дружище, останавливает меня Август, когда я направляюсь за брезентовую перегородку, куда это ты?
На ту сторону.
Ерунда, говорит он. Ты цирковой ветеринар. Пойдем со мной. Хотя, признаться, велик искус отправить тебя тудахотел бы я посмотреть, что они скажут.
Вместе с Августом и Марленой я сажусь за один из нарядно накрытых столиков. В нескольких столиках от нас в компании трех карликов сидит Кинко, а у ног его крутится Дамка. Свесив язык набок, она с надеждой смотрит на своего хозяина. Кинко же не обращает внимания ни на нее, ни на соседей по столунет, он пялится прямо на меня, угрюмо двигая челюстями.
Ешь, дорогая, говорит Август и подвигает к Марлениной тарелке с овсянкой сахарницу. Не волнуйся. У нас тут настоящий ветеринар.
Я открываю рот, чтобы возразить, но тут же снова его закрываю.
К нам подходит хрупкая блондинка.
Марлена, милочка! А ну, угадай, что я слышала!
Привет, Лотти! отвечает Марлена. Понятия не имею. А что случилось?
Лотти присаживается рядом с Марленой и трещит без умолку. Непонятно даже, когда она успевает дышать. Лоттивоздушная гимнастка, а сенсационную новость она узнала, можно сказать, из первых рукее партнер слышал, как Дядюшка Эл и антрепренер переругивались перед шапито. Вскоре вокруг нашего стола собирается толпа, и между обрывками пикантных новостей, которыми Лотти обменивается с подошедшими, я успеваю прослушать краткий курс истории Алана Дж. Бункеля и «Самого великолепного на земле цирка Братьев Бензини».
Дядюшка Элгриф, стервятник, падальщик. Пятнадцать лет назад он был управляющим бродячим циркомтруппой, состоявшей из измученного пеллагрой сброда, таскавшегося из города в город на жалких клячах с подгнившими копытами.