Доктор сминает в комок лист с аккуратно напечатанным текстом и бросает в мусорную корзину. Выезжает на кресле из-за стола, останавливается передо мной, берет со стола блокнот и кладет на колено, потом достает из нагрудного кармана пиджака маленький автоматический карандаш.
Итак, Орр, на чем мы с вами остановились?
Кажется, последняя конструктивная идея из ваших устнасчет того, что мост может быть сном.
У доктора Джорджа опускаются уголки рта.
A чем докажете, что мост не сон?
А чем докажете, что все это не сон?
Доктор откидывается на спинку кресла, на лицепонимающее выражение.
Вот именно.
Ладно, доктор, так чем докажете, что это не сон? улыбаюсь я. Врач пожимает плечами.
Спрашивать меня об этом бессмысленно, ведь яиз сна. Он наклоняется вперед. Я поступаю точно так же, мы едва не сталкиваемся носами. Что означает запертая карета? произносит он.
Надо полагать, я чего-то боюсь, рычу в ответ.
И чего же вы боитесь? шипит в упор Джойс.
Сдаюсь. Скажите вы.
Еще несколько секунд мы играем в гляделки. Победа в итоге за мной. Доктор выпрямляет спину и выдыхает с таким присвистом, что я даже недоумеваю: может, кресло под ним надувное и в кожзаменителе образовалась дырка? Он что-то записывает в блокнот и деловито спрашивает:
Как идет ваше расследование? Я чую подвох. Щурюсь:
О чем это вы?
Пока вы находились в больнице, да и после выписки, до недавнего времени вы держали меня в курсе. Говорили, что выясняете насчет моста. Тогда вам это казалось исключительно важным.
Я снова откидываюсь в кресле:
Да, я пытался кое-что выяснить.
Но потом опустили руки, кивает доктор, записывая.
Я пытался. Писал во все конторы, бюро, департаменты, библиотеки, институты и газеты подряд. Ночи напролет переводил чернила, неделями просиживал в прихожих, приемных и коридорах. Кончилось все это писчим спазмом, жуткой простудой и вызовом в Комиссию по (пере)расходу прожиточных средств амбулаторными пациентамитам не могли поверить, что я вбухал столько денег в переписку.
И что вы обнаружили? забавляется доктор Джойс.
Пытаться узнать что-то стоящее абсолютно бессмысленно.
И что же вы считаете стоящим?
Где находится мост? Что с чем соединяет? Сколько лет назад построен? И так далее.
Неужели ваши поиски оказались совершенно неудачны?
Сомневаюсь, чтобы удача имела ко всему этому какое-то отношение. Похоже, просто никого ничего не волнует. Мои письма исчезали без следа, или возвращались нераспечатанными, или сопровождались ответами на неизвестных мне языках. Более того, их не могли прочесть и все, к кому я обращался.
Хорошо, хорошо, машет ладонью врач. У вас проблема с языками, не правда ли?
Да, у меня проблема с языками. В любой секции моста разных языковдо дюжины: специальные жаргоны, созданные разными гильдиями много лет назад, измененные и развитые с тех пор до такой степени, что совершенно непонятны посторонним. Сейчас уже никто не возьмется сказать, когда и при каких обстоятельствах они зародились. Как выяснилось по моем выходе из комы, я говорил на языке персонала и администрацииэто официальный, государственный язык моста. Но все остальные, кого ни возьми, знают еще как минимум один язык, обычно связанный с их профессией или общественным статусом; я же этой способности лишен. Когда я выхожу на кишащие народом главные улицы, добрая половина разговоров для моих ушей звучит сущей абракадаброй. Меня такая языковая избыточность лишь немного раздражает, а вот тяжелым параноикам из числа пациентов доктора Джойса на этой почве наверняка должны мерещиться заговоры.
Да, но дело не только в этом. Я искал сведения о постройке, об исходном предназначении моста. Искал старые книги, газеты, журналы, звукозаписи и фильмы. Искал информацию о том, что находится за пределами моста или было здесь до его появления. И ничего не нашел. Все исчезло. То ли потеряно, то ли украдено, то ли уничтожено, а может, просто какой-нибудь бардак с каталогами. Вы, кстати, в курсе, что только в этой секции ухитрились потерять целую библиотеку? Потерять! Библиотеку! Ничего, а? Как это вообще можноцелую библиотеку потерять?
Доктор Джойс пожимает плечами.
Читатели иногда теряют библиотечные книгиуспокаивающе начинает он, но я возмущенно перебиваю:
Да господи боже ты мой! Целую библиотеку! Целую библиотеку! А в ней книг были десятки тысяч, я узнавал. Настоящих книг! И подшивок журналов, и документов, и карт, иЯ ловлю себя на том, что начинаю волноваться. Третья городская архивно-историческая библиотека потеряна, и, судя по всему, потеряна безвозвратно. Она зарегистрирована в этой секции моста, она упоминается тысячи раз, и не счесть ссылок на хранившиеся в ней книги и документы, и есть даже свидетельства посещавших ее людей. Но никто ее не может найти. Никто даже не знает о ней ничего, кроме этих ссылок. Похоже, искать не очень-то и старались. Вы что думаете, доктор, какие-нибудь библиотекари там или библиофилы позаботились снарядить поисковую экспедицию? Черта с два! Я вас прошу, позвоните мне, если наткнетесь на любые сведения о Третьей городской. Я откидываю голову на спинку кресла и складываю руки на груди, а врач знай себе строчит карандашом в блокноте.
Вам кажется, что информацию, которую вы ищете, скрывают от вас намеренно? Он вопросительно поднимает бровь.
По крайней мере, будь дело так, моя борьба имела бы какой-то смысл. Нет, доктор, я не считаю, что здесь кроется чей-то злой умысел. Скорей неразбериха и некомпетентность, апатия и бестолковщина. Бороться тут бесполезно, это все равно что месить кулаками туман.
Ну хорошо, натянуто улыбается врач; его глаза точно посиневший от старости лед. Так что же вы обнаружили? И на чем остановились, где сдались?
Я отвечаю:
Доктор, я обнаружил, что мост очень велик. Он чрезвычайно высокий и длинный, уходит за горизонт в обоих направлениях. Я залез на радиобашенку на верхнем ярусе и насчитал пару дюжин таких же красных шпилей в обеих туманных далях: и по направлению к Городу, и по направлению к Королевству. (Ни того ни другого я оттуда не увидел. Я вообще не видел суши с тех пор, как меня прибило волнами к мосту, если не считать островков, на которых зиждется каждая третья опора.) Его высотаминимум полторы тысячи футов. В каждой секции живет шесть или семь тысяч человек, и, возможно, вместительная способность моста этим не ограничивается. Думаю, его костяк строился с тем расчетом, чтобы выдержать и большую плотность населения.
Форма? Возьмусь описать мост с помощью букв. В поперечном разрезе, в самой широкой части, он здорово смахивает на букву «А», причем перекладинкаэто железнодорожный ярус. В вертикальной проекции центральная часть каждой секцииэто буква «Н», поставленная на «X». В обе стороны от центра друг за другом отходят еще шесть «X», постепенно уменьшаясь в размерах, пока не встречаются с узкими межопорными пролетами, каждый из которых имеет девять собственных маленьких «X». Пролеты соединяют друг с другом концы больших «X» и завершают черновую форму нашей конструкции. Алле-оп! Вот вам и мост!
И все? недоуменно моргает доктор Джойс. Он очень велики все?
Все, что мне было нужно узнать.
Потому вы и сдались?
Иначе это переросло бы в манию. Теперь же я собираюсь просто жить в свое удовольствие. У меня очень недурственная квартира, вполне приличное денежное пособие от больницы, и я его трачу, как мне заблагорассудится: покупаю красивые вещи, посещаю картинные галереи, хожу в театр, концертный зал и кино, читаю. У меня есть приятели, в основном инженеры, я понемножку занимаюсь спортом, как вы могли уже заметить; надеюсь, что меня примут в яхт-клуб Скучать не приходится. Не могу сказать, что это отказ от борьбы. Просто я сейчас здесь, с вами, и отлично провожу время.
Доктор Джойс на удивление резко встает, бросает блокнот на стол и расхаживает взад-вперед между перегруженными книжными полками и светящимися жалюзи. Он хрустит суставами пальцев. Я рассматриваю свои ногти. Он качает головой:
Орр, мне кажется, что вы относитесь ко всему этому недостаточно серьезно. Он подходит к окну, поворачивает жалюзи, открывая ясный солнечный день: голубое небо, белые облака. Подойдите.
Со вздохом и улыбочкой, означающей: «ну если вам так уж хочется», я иду к доброму доктору.
Впереди, почти в тысяче футов внизу, море. Сейчас оно синее, в барашках. Видны крапинки редких яхт и рыбацких суденышек, кружат чайки. Но доктор показывает в сторону. Одна из стен его кабинетастеклянная, и через нее виден бок моста.
Клиника Джойса находится в больничном комплексе, который горделиво возвышается над основной конструкцией и смахивает на энергично растущую опухоль. Отсюда, под таким острым углом, элегантная грация моста несколько размыта, он кажется загроможденным и чересчур массивным.
Его покатые ребристые красновато-коричневые бока вздымаются от гранитных цоколей, до которых почти тысяча футов. Эти плитчатые опоры увешаны, усыпаны гроздьями атрибутов вторичной и третичной архитектуры: крытыми переходами и шахтами лифтов, дымовыми трубами и порталами кранов, кабелями и трубопроводами, антеннами, вымпелами и флагами всевозможных форм, размеров и расцветок. Пристройки есть и большие, и маленькие: офисы, служебные и жилые помещения, мастерские, магазинывсе они лепятся угловатыми ракушками из металла, стекла и дерева к исполинским трубам и переплетающимся балкам, все они выступают, вылезают, выпирают из первоначальных элементов моста, как нежные внутренние органычерез бесчисленные грыжевые ворота.
Что вы видите? спрашивает доктор Джойс.
Я вглядываюсь, как будто стою перед какой-нибудь знаменитой картиной и мне предложили полюбоваться тончайшей работой кисти.
Доктор, отвечаю, я вижу офигенно здоровенный мостище.
Доктор Джойс резко дергает за шнур, обрывает его наверху; жалюзи остаются незакрытыми. Он судорожно всасывает воздух, возвращается за стол, усаживается и царапает в блокноте. Я подхожу к нему.
Видите ли, Орр, говорит он, строча карандашом, ваша проблема в том, что вы слишком многое принимаете на веру.
В самом деле? невинным тоном откликаюсь я. Интересно, что этопрофессиональное мнение или сугубо частная попытка задеть мое самолюбие?
За окном медленно появляется люлька мойщика окон. Доктор Джойс не замечает. Человек в люльке стучит по стеклу.
Доктор, кажется, пришла пора мыть ваши окна, говорю я.
Врач оглядывается; мойщик поочередно стучит по оконному стеклу и по своим ручным часам. Джойс мотает головой и снова утыкается взглядом в блокнот.
Нет, это мистер Джонсон, объясняет он. Человек в люльке прижимается к стеклу носом.
Тоже пациент?
Да.
Позвольте-ка самому догадаться Он себя мнит мойщиком стекол.
Он и есть мойщик стекол, причем отменный. Просто он не желает возвращаться в клинику, уже пять лет не вылезает из люльки. Власти начинают беспокоиться.
Теперь я взираю на мистера Джонсона с уважением: приятно видеть человека, влюбленного в свою работу. У него ветхая, захламленная люлька, в ней полно бутылок, банок, есть чемоданчик, непромокаемый брезент и на краючто-то наподобие раскладушки. С другого конца люлька уравновешена разнообразными инструментами для мытья. Мистер Джонсон постукивает по окну Т-образным стеклоочистителем.
Он к вам заходит или вы к нему выходите? интересуюсь у эскулапа, приближаясь к окну.
Ни то ни другое. Говорим через открытое окно. (Я слышу, как он убирает блокнот в выдвижной ящик. Когда я поворачиваюсь, он уже стоит и смотрит на часы.)Однако сегодня он явился рановато. Мне нужно на заседание комиссии. Врач жестами пытается объяснить это мистеру Джонсону, а тот трясет рукой с часами и подносит их к уху.
А что с бедным мистером Беркли? Мы тут с вами разговариваем, а он небось так и служит опорой закону.
Ему тоже придется обождать. Доктор достает какие-то бумаги из другого ящика и укладывает их в тонкий атташе-кейс.
Как жаль, что бедный мистер Беркли не считает себя гамаком, говорю я, а тем временем мистер Джонсон уезжает в люльке прочь с моих глаз. Тогда они с мистером Джонсоном могли бы зависать тут у вас на пару.
Добрый доктор недовольно кривит рот:
Увидимся позже, Орр.
Ну разумеется, доктор. Я направляюсь к выходу.
Завтра приходите, если что-нибудь приснится.
Конечно, конечно. Я отворяю дверь.
А знаете что, Орр? серьезным тоном произносит доктор Джойс, возвращая серебряный автоматический карандаш в нагрудный карман. Вы слишком легко сдаетесь.
Я обдумываю эти слова, затем киваю:
Ага, док, тут вы совершенно правы.
В приемной подлиза-секретарь помогает мне надеть сюртук (по которому тем временем успел прогуляться платяной щеткой).
Итак, мистер Орр, как прошел сегодняшний сеанс? Надеюсь, успешно?
Еще как успешно! Прогресс налицо. Семимильные шаги к выздоровлению. Полезная беседа, что и говорить.
О, да это звучит ободряюще!
Просто словами не передать, до чего ободряюще.
Чтобы спуститься на первый этаж, я вхожу в кабину одного из главных лифтов. В ней, огромной, в окружении толстых ковров, хрустальных люстр, надраенной бронзы и красного дерева, я беру у стойки бара чашечку капуччино, удобно сажусь и внимаю струнному квартету, расположившемуся на фоне прозрачной стены медленно опускающейся кабины.
Позади меня, за овальным столом, внутри огороженного шнуром прямоугольника, заседают десятка два бюрократов и их помощников. Они обсуждают сложную проблему, возникшую в ходе совещания, которое, согласно афишке на небольшом стенде у самого края ограждения, посвящено стандартизации контрактных спецификаций при объявлении тендера на оснащение локомотивов каналами скоростной загрузки топливом (угольная пыль, с учетом защиты от случайного возгорания).
Из лифта выхожу на открытую улицу над главным железнодорожным ярусом. Это вымощенный металлом проспект для пешеходов, велосипедистов и рикш, сравнительно прямо пролегающий через основную конструкцию моста и пристройкикафе, магазины и киоски, понатыканные где попало и загромождающие этот кипучий ярус.
Улица, носящая помпезное название «бульвар Королевы Маргарет», лежит близ внешнего края моста; здания с одной стороны бульвара образуют часть нижней кромки зиккурата вторичной архитектуры, вписанного в исходный каркас. С другой стороны бульвара здания примыкают к главным фермам, и чередующиеся проемы открывают вид на море и небо.
Длинная и узкая улица наводит меня на мысли о старинных городах, где наобум построенные здания упираются друг в друга, нависая над улицами, кишащими людскими толпами. Здешняя картина очень похожа: толчея и мельтешение пешеходов, велосипедистов; этот тянет за собой тележку; тот толкает вперед тачку; эти несут портшез; вон там рикша крутит педали трехколесного экипажа. И все тараторят на разных языках. А одетыкто во что горазд: однив форменное, другиев цивильное. И все вместе образуют бурный поток уличного движения, с уймой водоворотов и течений, поперечных, а то и противных основному потоку. Картинкаточно в артерии спятили кровяные тельца.
Я стою снаружи, высоко над улицей, на платформе перед дверью лифта.
Шум суетливой толпы, беспрестанное шипение и лязг, скрежет и топот перекрываются воем клаксонов и гудками поездов с нижнего уровня, напоминающими вопли грешников из механизированной преисподней; то и дело раскатывается глухой гром, и все более ощутимая с каждой секундой вибрация говорит о приближении тяжелого поезда, и вот пробиваются сквозь перекрытия и взмывают над толпой клубы белого пара.
Наверху, где положено быть небу, смутно виднеются вдали мостовые фермы, но обзору препятствуют пар и дым, затмевающие свет, что просачивается между элементами конструкции, сквозь фасеты зараженных человечками офисов и квартир. Фермы вздымаются в головокружительную высь и оттуда с величавостью и чопорностью грандиозного кафедрального собора взирают на грубую профанациюпозднейшие пристройки.
Где-то сбокунарастающий шум; голоса клаксонов сливаются в немыслимую какофонию. Расступающийся транспортный поток прорезает черная повозка, влекомая юным рикшей. Ну ясноэто везут инженера. Пользоваться рикшами вправе только важные чиновники и курьеры основных гильдий. Просто зажиточным разрешено перемещаться в портшезах. Правда, на самом деле мало кто из них пользуется этой привилегиейлифты и трамваи быстрее носильщиков. Есть еще один вариант: велосипед. Но на мосту все колесное облагается налогом, исключениетолько для моноциклов. Нередко случаются аварии.