Устал? Хочешь избавиться от этого груза? Давай помогу! Вот только когда я поднесу к твоему виску пистолет, взведу и начну нажимать на курок, ты обоссышься, обосрешься и начнешь молить о пощадедаже если заряд будет только лишь «десять на тридцать два» и даже если переместить прицел с головы на плечо. Ты все равно будешь бояться. А если посадить за соседний стол еще и кого-то родного и близкоготы сделаешь что угодно, лишь бы вас обоих не грохнули прямо сейчас. Когда в подворотне на тебя нападут гопники и начнут избивать и обирать, ты завопишь громче сигнала пригородной электрички, прося о помощи хоть кого-то. Кого-то, кто так низок и так достал тебя, что жить с ним на одной планете невозможно. А здесь, среди попрошаек без рук, ног, глаз, с полусгнившей печенью и кровоточащими в мочу почками, большинству жизнь на хрен не нужна. Она проходит в болях, мучениях, вони. И у мужчин, и у женщин, кстатипозже я узнал, что есть отдельная корпоративная квартира и для последних. И при этом желающих покончить с этим существованием нет. Ни одного не встречал. Шурик был первым и последним на моем веку.
Вы можете сказать, что мы всежильцы корпоративной квартиры Хазана и многих других таких же обиталищ, выживали и не могли покончить со своим жалким паразитарным существованием только из-за нашей бездонной, отвратительной слабости. В чем-то вы будете правы. Но, может, мы все в глубине души просто хотели верить в то, что когда-то наступит наша весна. В то, что мы действительно все изменим и выйдем навстречу новому дню. И именно поэтому никто из наси я, в том числе, ничего не предпринимал, чтобы приблизить этот момент. Ведь ты никак не можешь повлиять на смену сезонов, на ход времени, на перемену погоды. Ты можешь только ждать и верить.
В соседнем вагоне поезда, на котором я сейчас работаю, парни играют сплиновскую «Выхода нет» на джембе и электрогитаре. Уже третий раз подряд. Я хотел бы послушать эту песню полноценно, прямо рядом с живым голосом, чтобы нормально разбирать слова, которые отлично знаю наизусть. Я даже подкинул бы парням пару монет, но сегодня за мной усиленно следят после слишком скромного сбора в последние два дня, и я стараюсь ходить по струнке.
«Выхода нет»
А вот в это я не хочу верить. Я все равно буду ждать.
Первая зима
И я уже дождался зимы. Снега, мороза, таящего снега и нового мороза, от которого по дороге в метро трясет и лихорадит и тянет побыстрее оказаться под землей, где просто теплее.
Вчера на корпоративной квартире я увидел, как спящий на раскладушке рядом со мной слепой калека с сильно обожженным лицом достает из кармана какой-то флакончик и нюхает егодолго, вдумчиво, и, как мне показалось, всхлипывает время от времени. Возможно, этот аромат для него что-то еще значит. Он кого-то вспоминает с его помощью. Или просто пытается заглушить окружающую его вонь. Я хотел было его спроситькак так вышло, почему он оказался здесь, без крова и надежды на будущее? Но я побоялся, что он спросит меня о том же, и мне будет стыдно рассказывать ему, как я по пьяни разбился на «газели», после чего утратил способность к самообладанию и продал свою задницу Хазану за корку хлеба и угол. Мне показалось, что в его жизни горя было больше, чем в моей, и в глубине его души теплится сейчас гораздо больше слепой надежды и веры в то, что все будет лучше, чем могло бы собраться у меня за всю жизнь.
На Лесной во второй половине морозного дня я случайно встречаю того самого мужичка в сапогах, который мочился в угол на корпоративной квартире. Он ночует то там, то неизвестно где, и мне кажется, что его жизненный путь, как и обожженного калеки, еще сложнее моего. Я не припоминаю ему того случая, потому что мне, в сущности, плевать и на него, и на его сомнительные антисоциальные акции. Как оказывается, ему сорок семь, и его зовут Паша. Он жалуется, что работа идет не очень ладно, и я понимаю, что это как-то связано с его непримечательным, не вызывающим жалости и сострадания образом обычного забулдыги, но ничего не говорю. У меня перерыв, и я захожу в вагон за Пашей, сажусь на свободное место и наблюдаю его манеру работы. Он громкотак, что слышно на весь поезд, просит «Помогите, люди добрые», продвигается вглубь вагона, задерживаясь чуть ли не у каждого сидячего места, выкладывая дополнительные требования и эмоционально, достойно уровня БДТ имени Товстоногова, сокрушается на тему человеческой жадности к каким-то копейкам. Моя смена начнется с Академической, поскольку на Гражданском у Хазана какие-то проблемы с местными полицаями, и туда лучше не соваться. Где-то на ветке меня должен «отконтролировать» Гаджи, но на него мне уже плевать. Иногда мне кажется, я смогу скинуть его на пути, подними он на меня хоть еще раз руку или хотя бы повысь голос. Люди, казавшиеся мне еще недавно олицетворением злых духов и смертных грехов, теперь кажутся обычными поденщиками от аферизма, не способными на большее, чем принуждение опустившихся нищих к попрошайничеству.
Я иногда разглядываю людей вокруг, пытаясь найти в них черты, которые когда-то были свойственны мне, но не нахожу, а мой взгляд они принимают за очередной жалобный клич и начинают считать мелочь. А мне только того и надо, и все при своих интересах.
Я снова начинаю понимать, что со мной и где я, только дойдя до Балтийской. Вылезти этим вечером на улицу в мороз за двадцать меня подвигло далеко не желание романтичного променада. Снова начались фантомные боли. За час, что я пытался уснуть после смены, переболели адской невыносимой болью ступня, пальцы, ляжкакороче, все, чего у меня давно нет. С каждой секундой пульсация боли все усиливались, и я решился выйти с квартиры, чтобы попытаться отдышаться и найти выпить чего-нибудь. В какой-то степени, я надеялся на то, что лютый мороз замедлит что-нибудь у меня в мозгах, и боли ослабнут. Наивный финский парень.
Бесцеремонно зайдя в «Ленту», я беру пол-литра «зеленки» и торопливо выпиваю половину. Водка проходит практически как вода, и это меня настораживает. Еще глотоки ставлю бутылку на бордюр. Пусть кто-то с улицы допьет. Возможно, ему это поможет доползти куда-нибудь на видное местонапример, на Невский, и сдохнуть там, чтобы своим телом, частично накрытым полиэтиленом, припугнуть прохожих, озирающихся то на труп, то на мента, потерянно ждущего рядом со жмуриком карету в морг.
Сегодня впервые мороз достиг такой силы, и вода начала серьезно замерзать. Эта зима не отличается стабильностью, как и все питерские времена года. Каждый сезон здесь болеет соседним, и симптомы этих болезней, как и появления простуды у местных жителей по несколько раз в году, проявляются неожиданно и безобразно.
Стоя сейчас здесь, под легким, медленно достигающим земли снегом, я вспоминаю, как ездил когда-то из Липецка в деревню к родственникам одного приятеля за две сотни километров на пьянки. Я никогда особо не общался с этими людьми так уж близко, да и деревня их сама по себе была унылым вымирающим поселком последние пятнадцать лет. Я ездил туда только ради того, чтобы ночью выйти на деревенскую дорогу и замереть, постараться даже свой сердечный ритм заглушить, чтобы насладиться полнейшей тишиной, в которой грохотом может казаться даже тихий хруст тонкого снега под ногами. Я иногда скучал по этим моментам покоя, когда кажется, что все, что было и будет во всей этой жизни, ничего не стоит рядом с замершим моментом, полным тишины. Зависаю и смотрю на пролетающих изредка чаек и группки мерзнущих в понемногу твердеющей воде уток. Мне кажется, они просто не могут разобратьсяулетать им или оставаться сейчас. Ведь у них нет календаря, а есть только лишь ощущение тепла или холода, а погода заигрывает с этими ощущениями, как хочет. Также и у меня. Осталось только ощущение, что я доживаю и несусь куда-то вглубь, бьюсь о пороги, изредка пытаюсь противиться течению, но тщетно. Со временем, все утки куда-то прячутся, уплывают под мост или вроде того. А были эти утки здесь вообще? Даже не знаю. Меня довольно сильно плющит от выпитого и мучит едкая спиртовая отрыжка.
Не знаю, сколько я так смотрю на воду, на возможно нереальных птиц и грязные перила набережной, но, только попытавшись двинуться, понимаю, что жутко замерз. Возможно ли замерзнуть окончательно, ощутить последний приход тепла и просто отключиться прямо здесь, чтобы мое тело потом увезли на носилках в вонючий, прогнивший морг и похоронили в безымянной могиле? Я не знаю и просто продолжаю стоять и пытаться проникнуть взглядом вглубь «обводника». Рассмотреть оставшиеся на дне еще с девяностых трупы, которые не смогли достать очистные машины. Понять, что ощущают люди, которые просто падают на дно и остаются там.
Вполне логично, что в таком состоянии я совершенно не замечаю микроавтобуса, остановившегося у меня за спиной. Не вижу и не слышу, как из него кто-то выходит, и только ощущаю, как этот кто-то крепко похлопывает меня по плечу. Чувствую давление от хлопка, но больше ничего. Ни тепла, ни боли. Уже, наверное, приличный минус. Может, даже за тридцать. Скоро канал окончательно замерзнет. И Нева. Скоро все замерзнет. И я хочу. Очень сильно хочу замерзнуть, а оттаять уже в другое время и в другом месте. И в другом теле. Но даже начать это все мне не дадут.
Нагулялся? выстреливает мне в спину незнакомый голос. Поехали домой.
Не знаю, была эта попытка побега или что-то в этом духе. Даже себе я не смог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, Хазан мне ее, как таковую, не засчитал, и это помогло мне сохранить немало здоровья, а то и жизнь. Впоследствии я понял, в какой именно степени это помогло. И еще я понял, что чайки и утки свободнее меня. В одних и тех же условиях мы с ними оказались совсем не равны.
Новогодние подарки
Меня знакомят с Аленойдевушкой с неестественно овальным лицом, огромными мешками под глазами, неудачно замазанными пудрой и редкими, собранными в жидкий пучок темно-русыми волосами. Она будет иногда заменять Гаджи, которого я стал видеть все реже. Причин тому может быть несметное множествоот повышенной занятости Гаджи проститутками и «спайсами» до некоего личного недоверия Хазана, на которое я обращал внимание уже не раз. Алена говорит, что у нее не забалуешь. Шутка это или откровенная тупость с ее стороны, я даже не знаю. В сущности, мне плевать. Более важно то, что отношение ко мне Хазана стало достаточно доверительным, и оно не испортилось даже после того инцидента с Обводником и водкой. Я начинаю подумывать о возможности свинтить из бизнеса, но пока говорить об этом открыто еще рано. Пока Алена что-то там объясняет мне и еще троим попрошайкам, я замечаю, что на большой мусорной коробке в коридоре красуется надпись крупными буквами «STOP!THINK!LIFT». Я мало разбираюсь в английском, но когда-то мне сказали, что это предупреждениене срывать с места тяжелый груз, не подумав. Вот я когда-то рванул лишнего, не раскинув мозгами. Теперь тащусь без сил поднять что-то, тяжелее костыля. Так чточитайте предупреждения на коробках. Они помогают, совершенно точно.
Скоро явно Новый год. Даже не глядя на календарь, я это понимаю. К новогодним праздникам всегда очень много работы. Люди становятся мягче, ждут каких-то там чудесдаже конченые циники в глубине души надеются на перемены к лучшему и хоть какие-то приятные сюрпризы от жизни. Даже припоминая, что никогда, с момента завершения детства, ни у кого не происходило в Новый год никаких чудес, они продолжают верить. А потому ощущают себя благодетелями и святымивсе, как один. Святости многих начинает хватать на приличные подаяния, а в праздники они все будут бухать по домам, поэтому отработать всех надо максимально оперативно. Даже внешне абсолютно целые деятельницы нашего фронта с поддельными паспортами мигрантов и фальшивыми медицинскими документами, полными страшных сложных диагнозов, вовсю мчатся по поездам и отстаивают смены в пешеходных переходах и на улицах, чтобы сколотить бабла.
В один из рабочих дней я припоминаю, как еще до аварии стал свидетелем привоза на точку «бабки с иконами». Недалеко от торгового центра на Ветеранов черный «виено» подвез и высадил дамочку лет тридцати в черном платье, замотанную в черный же платок. После их отъезда она встала на корточки, выставила иконки и начала трясти головой, создавая этим крайне нелицеприятное и пугающее даже закаленных циников зрелище. Тогда я начал догадываться, что все эти стоящие раком больные бабкидалеко не бабки, и тем болеене больные. Нет, конечно, суставы у них устают, но, как я узнал, уже работая в этой сфере, под колени у них подложены специальные наколенники, благодаря которым даже неопытный сотрудник сможет без особых последствий стоять несколько часов даже на промерзшем асфальте. И вот сейчас, в доходный сезон, даже они стоят на своих позициях, несмотря на собирающийся день ото дня холод.
Мне в лицо врезаются тепло квартиры и характерная для нее вонь, к которой я, в общем-то, вполне привык и которую перестал замечать. И тем более странно, что сейчас я ее очень даже замечаю. На всякий случай, осматриваюсь вокруг в поисках мертвецов, прежде чем зайти, доковылять до своего спального места и освободить, наконец, довольно сильно натертую костылем правую подмышку. Большую часть времени я стараюсь упираться в костыль рукой, но этого упорства хватает, от силы, на пол-дня, а потом усталость просто вынуждает простейшим образом упереться в костыль подмышкой, чтобы рука не соскочила, и мой снаряд не прибил кого-нибудь под мои же жалостные просьбы помочь инвалиду Третьей Мировой Афгано-Чеченской войны.
Сегодня, кстати, новогодний вечер. Для кого-то это, может, и играет роль, но на корпоративную квартиру даже небольшое количество алкоголя проносить запретили. Основным аргументом было то, что мы все наверняка перетравимся. Мужик с обожженным лицом тихо всхлипывает весь вечер, теребя свой флакон у всех на виду. Раньше от доставал его только когда был выключен свет. Даже несмотря на собственное уродство, я не могу перешагнуть через омерзение и заговорить с этим несчастным, чтобы помочь его беде. Но когда он хочет встать, а его белая трость падает на пол, я поднимаю ее и подаю в руку калекетакую же безобразную, как и его лицо. Он молчит и, не прекращая всхлипывать, уходит из комнаты.
Справа от меня теперь прилег Паша. В последнее время он стал более спокойным, даже каким-то потерянным. Я пересекался с ним несколько раз в метро, и мы вроде как скорешились, если это понятие применимо к мужику, который ссыт в угол, а потом показывает на тебя, как на виновного.
Что-то я давно не видел Колю безногого, замечаю я, чтобы хоть как-то отвлечь Пашу от мыслей, из-за которых он молча смотрит перед собой, не произнося ни слова.
Я знаю. Я знаю, он кивает и потирает толстыми сухими пальцами морщинистое лицо. Ты только заметил?
Не скажу, что я вообще за ним следил, апатично бросаю в ответ.
Коля неделю назад захотел выйти из дела, голос Паши дрожит, что для такого горлопана совсем нетипично, и я чувствую недоброе. Стуканул менту на Елизаровской, что его принуждаюттот его вывел, предварительно отписав куратору, а потом передал ему же снаружи.
Сразу вспоминается рассказ Коли о журналистке. Возможно, с него все началось, и именно тогда Коля начал понимать, что устал, и что может быть другая жизнь. Так началась эта жизнь для него?
Его сюда привезли. Только в другую квартиру. Сначала хотели показательно, но Хазан был не в духе, мне кажется, Пашка, суровый мужик в сапогах, отвечая на мой немой вопрос, начинает всхлипывать. Связали скотчем, как гусеницу, голого, и положили в такую пластиковую бочку с кислотой.
Пауза, в которой я пытаюсь осмыслить услышанное. Вроде, получается, и у меня начинают ныть зубы и сжиматься желудок.
Коля медленно разложился, типа как переварился.
Откуда знаешь? с некоторым раздражением спрашиваю, надеясь на то, что Пашка просто придумал красивую и страшную историю.
Просто знаю.
Кто рассказал?
Я его нес до этой бочки, с бессильной злобой посмотрев на меня, отвечает Пашка. Вместе с еще одним нашим. Прямо здесь, двумя этажами выше. Мне даже противогаз далидержали на подхвате, а там такое парево было, когда его залили кислотой, и они еще окно открыли
Он прерывается и отворачивается от меня, укладываясь на бок. Я подумываю предложить ему водки из запрятанного у меня под койкой шкалика, но пока сомневаюсь. Стоит ли мне об этом всем рассуждать? Вряд ли. Единственное, что я вижу осмысленнымэто взять у сегодняшнего, новогоднего надзирателя свою тарелку новогодней картофельной похлебки, закинуть ее в себя в несколько приемов и отправиться обратно на новогоднюю койку. Как будто я раньше не догадывался, что из этого дела уходят только ногами вперед. Вряд ли это можно считать новогодним сюрпризом.
Сразу после приема пищи я ощущаю себя жутко уставшим и готовым отключиться сразу по падению на койку. Но меня постоянно что-то отвлекаеткакие-то шорохи, пуканье, царапанье, и уже где-то к часу ночи я окончательно теряю сон. Наутро, первого января, с остекленевшими глазами и неуверенным перебиранием ногой и костылями, я выгляжу гораздо более несчастным и сильнее побитым жизнью, чем обычно. Жаль, сейчас это не получится использовать в работе.