Программа выходила не в прямом эфире, а в записи. Съемки обычно начинались около полудня. Целый штат администраторов с утра до вечера работал над тем, чтобы в положенный день гости программы доехали до студии вовремя. Однако проблемы все равно возникали почти каждый раз. Кто-то накануне напился. Кто-то в последний момент передумал. Изворачиваться и искать замены приходилось на ходу. Вместо положенных трех-четырех часов съемка могла занимать и восемь часов, и одиннадцать. Обстановка под конец каждый раз становилась нервная.
На этот раз записать все удалось относительно быстро. Я помахал рукой режиссеру, попрощался с операторами и ушел переодеваться. После записи я каждый раз снимал свои замечательные пиджаки, салфеткой стирал с лица толстый слой грима и только так становился просто человеком.
У дверей костюмерной меня догнала девушка, ассистент режиссера.
- Извините! Извините! Вы уже уходите? А как же песня?
- Песня?
- Да. Действительно. Что ж мы в этот раз поставим на титры?
Та жизнь, которую ты ведешь, - она действительно принадлежит тебе? Или ты согласен играть по правилам, которые придуманы другими? Тоже, конечно, вариант - только не удивляйся потом, что, оглядываясь на сорок прожитых лет, ты не почувствуешь ничего, кроме отвращения.
Я дошел до брошенной на спинку стула собственной куртки. Вытащил из внутреннего кармана диск группы «Психея».
- Вот. Третья песня.
- Третья? Как называется?
- Зачем вам название? Просто отсчитайте третью песню.
- Хорошо. Сейчас запишу: третья песня. А какому событию этой недели она будет посвящена?
- Дню милиции.
- На этой неделе отмечается День милиции?
- Да. И на третьей песне с этого диска для милиционеров есть специальное поздравление.
Собственно, так моя работа на телевидении и закончилась. Шансов на то, что песня «Убей мента!» дойдет до эфира, разумеется, не было, но я все равно сделал то, что сделал. Просто иногда, чтобы почувствовать, что эта жизнь ДЕЙСТВИТЕЛЬНО принадлежит тебе, ее, эту жизнь, нужно собственными руками сломать.
Программа должна была выйти в эфир в тот же день, приблизительно в полдвенадцатого ночи. Я не спеша доехал до дома, съел ужин, полежал в ванне, включил телевизор, закурил сигарету. Эфир задержали, но не очень сильно - всего минут на семь. А около полуночи у меня дома раздался телефонный звонок. Мне до сих пор не очень приятно вспоминать о том, как протекал разговор.
- Ты соображаешь, что делаешь?
- Соображаю.
- Почему нельзя?
- Ты действительно, что ли, сумасшедший? Вообще ничего не соображаешь?
- Почему «вообще ничего»? Кое-что соображаю...
- Ну так и соображай! Не устраивай неприятностей самому себе!
- Зря ты так со мной... Штука-то действительно очень серьезная...
- Так ведь и я не шучу.
Больше на работу я не выходил. Вернее, начиная с того момента никакой работы у меня больше не было. Спустя еще восемь дней я позвонил в редакцию журнала «Rolling Stone» и спросил, не могли бы они купить у меня хоть какой-нибудь текст, потому что теперь я сижу дома и совершенно не понимаю, на какие деньги стану дальше кормить свою большую семью.
в дверь «психеевской» гримерки заглянул сосредоточенный парень в черной футболке с логотипом «Red Club'a».
- Готовы? Минутки через три выходите, ладно?
Музыканты кивнули. На меня внимания больше никто не обращал. Снаружи в пятьсот глоток орал зал, рассчитанный максимум на триста пятьдесят человек. Концерт начался уже больше четырех часов назад, но все, что происходило до этой минуты, разумеется, ничего не значило. Все до единого пятьсот зрителей пришли в «Red Club», чтобы послушать «Психею». Чтоб посмотреть на «Психею». Чтобы быть вместе с «Психеей». Этого момента они ждали больше четырех часов, а теперь подождать оставалось от силы три минутки.
Я тоже пришел сюда ради этого. Я - парень взрослый. Еще чуть-чуть, и обо мне можно будет сказать, что я пожилой. За последние семь лет я набрал пятнадцать килограммов лишнего веса и привык брить полысевшую голову. Я давно забыл, каково это - быть не лысым и не толстым, а кроме того, я женат, у меня есть дети, по воскресеньям я хожу в церковь и большую часть суток думаю о том, как прокормить свою большую семью. Эту жизнь я выбрал себе сам. Это - именно та жизнь, которую я хочу вести и, надеюсь, буду вести. Потому что свобода - это делать то, что ты хочешь, а я хочу делать именно это: заботиться о жене и детях... ходить в церковь... думать о том, как прокормить свою большую семью.
Все вроде бы понятно. Но почему меня так прет от этих подонков, которые еще чуть-чуть и годились бы мне в сыновья? «Психея» и «П.Т.В.П.» - это первая русская музыка, от которой меня прет всерьез. Великий русский рок-н-ролл всегда был для меня пустым звуком. Слова «Кино» и «Аквариум» для меня - не имена богов, а всего лишь слова, означающие кино и аквариум. Грозные гитарные риффы времен Перестройки никогда не вызывали во мне ни единой мурашки - почему же от одного вида того, как Фео набрасывает на плечо ремешок гитары, я опять чувствую себя вдвое моложе?
Парни последний раз глубоко затянулись из своих мятых пластмассовых бутылочек. Друг на друга они не смотрели. У Киты были сосредоточенные глаза, у Слесаря были сосредоточенные глаза, а какими были глаза у Фео, разглядеть я не мог, потому что, сгорбившись и свесив длинные волосы на лицо, он молча сидел в дальнем углу. Недавно он рассказывал, что после каждого концерта его подолгу рвет. Едва успевает дойти до гримерки - и каждый раз одно и то же. Он говорил, что все дело в вентиляторах: горячий воздух из вентиляторов сорок минут подряд бьет ему прямо в лицо, но я думаю, он просто нервничает. За шесть лет его группа дала несколько сотен концертов, но каждый раз перед выступлением этот парень просто боится выйти на сцену. Каждый раз он все равно выходит, все равно делает то, что должен, а потом возвращается в гримерку, и его начинает рвать.
- Готовы?
- Типа того.
- Может, тогда начнете?
- А что? Можно и начать.
Свет в зале погас, но тут же зажегся снова, и вся группа уже стояла на сцене, а Фео, поджав ноги, прыгнул высоко вверх, и весь зал качнулся от этого его прыжка, а маленький, смешной Кита колдовал над своей компьютерной коробочкой, и зал все это время орал так, что музыки я почти не слышал.
На самом деле все только начинается. То, что было раньше, никакого отношения к рок-н-роллу не имеет. Реальный-то рок-н-ролл начинается только сейчас. Вот на этой сцене. Фео тянулся к микрофону и, вытягивая губы, орал, а зал от звуков его голоса покрывался складками, как будто Фео был ветром, а зал был висящей на ветру простыней. Это и было первым рок-н-роллом мироздания. Не было ничего до, и не будет ничего после.
Уже на середине первой песни на сцену выкарабкался голый по пояс, мокрый от пота и проворный как макака стейдж-дайвер. Он подтянулся на руках, закинул ноги на сцену, на секунду замер, а потом спиной вперед рухнул обратно в зал. Через минуту вслед за ним прыгнул второй... потом седьмой... семнадцатый... кто-то прыгал ногами вперед, и не исключено, что пополам ломал себе ноги, ну да и хрен с ними, с ногами! Кита, сгорбившись, извлекал из своей компьютерной коробочки такие звуки, что не прыгать было нельзя! Все должны были прыгать! Только теперь все начиналось всерьез!
Этот концерт был по-настоящему велик. Ничего подобного и не снилось мастодонтам предыдущих эпох. Поучаствовать в событии смогло всего пятьсот человек, нуда и не беда! Пятьсот человек - тоже немало!
И не важно, что материал мой в «Rolling Stone» потом так и не взяли, а вместо него напечатали интервью с певцом Аркадием Укупником. Я даже не думал на них обижаться, я все понимал. Все-таки журнал - это прежде всего коммерческий продукт. Под интервью с Укупником рекламодатели принесут много денег, а если опубликовать рассказ про группу, призывающую убивать ментов, то ведь редакцию могут и вовсе прикрыть...
И не важно, что денег в результате всего этого я так и не заработал и, как заработать, теперь уже даже не представлял. Наверное, можно смириться: у типов вроде меня никогда не бывает денег. Парням из «Психеи» сейчас чуть за двадцать. Они могут надеяться, что лучшие времена когда-нибудь настанут. Но мне-то уже тридцать пять, и я знаю: самые лучшие времена - это когда ты веришь, что лучшее впереди, а потом, после этих времен, ничего лучшего уже и не бывает.
Но все это действительно не важно. Кита на вытянутых руках уже поднял над головой свой монитор и опять с размаху грохнул его об пол, а на сцену выкарабкивались последние, еще надеющиеся успеть сигануть вниз стейдж-дайверы.
Протиснуться сквозь толпу. Подтянуться на руках. Закинуть ногу на сцену. Выпрямиться во весь рост. Оглянуться в зал.
Увидеть головы: от сцены до самого горизонта, а горизонт здесь расположен всего в пяти метрах от сцены.
Коротко разбежаться.
Оттолкнуться.
Все, что дальше, - уже не важно.