Егор УлановСиний камень
Апрель 1950 года. Утро тогда не торопилось освещать небосклон над тайгой и проселками. Весеннее солнце лениво взбиралось ввысь. Влажный туман покрывал луга, делая их похожими на пушистые вершины облаков.
Деревня уже не спала. По хутору россыпью горели масляные лампывсе собирались. Во дворах лаяли собаки и кое-где повременам вскрикивали петухи.
Не спала и семья Тарасенко. Отец молча сидел у печи. Мать наказывала старшей дочери. Та молча слушала и тихонько кивала.
Теперь троим детям предстояло на весь день остаться одним. Тяжесть крестьянской жизни заставляла взрослых трудиться неимоверно. Отец работал на лесозаготовках, а мать в поле. И дети жили сами по себе, цепляясь друг за друга. Так было у всех в Красном Хуторедеревне близь Саяногорска.
Как там, инструктаж кончен? небрежно спросил отец, глядя в сторону.
Мать поцеловала дочку на прощание, тяжело взглянула и пошла в утреннюю полутьму полей. Отец вышел молча и тихо.
Тамара, так звали старшую из детей Тарасенко двенадцати лет отроду. Маленькая и бледная она молча стояла на пороге. Привычна была картина уходящих с рассветом родителей. Румяные нити начинали прошивать полотно небес далеко на востоке. Становилось светлее, и было видно, как из домов хуторка выходят крестьяне.
«Теперь они вернутся только к ночи, когда в небе будет лишь пара искорок» подумала Тамара.
Её младшие брат и сестра ещё спали. Поэтому она могла спокойно постоять и подумать. В том возрасте, в котором была Тамара, начинаешь замечать тонкую печаль в красотах природы; вместо того чтобы бегать и кричать, как раньше, когда был ребенком, теперь всё чаще ищешь тишины, мысли или ещё чего-то, что выразит нельзя.
В странном забытьи девочка простояла минут пять. Затем встрепенулась, вспомнила о хозяйстве и начала суетиться: покормила куриц, затем пошла в сарай и принялась доить корову. После и корова была накормлена. А полведра молока Тамара снесла в дом. Девочка вспомнила, что не проверяла яиц в курятнике и незамедлительно исправила оплошность.
К семи утра Тамара уже вычистила курятник и теперь возвратилась в избу. Она наскоро умылась, развернула тряпочку и достала из неё пол буханки серого хлеба. Разломав его на мелкие кусочки, положила в большую глиняную тарелку и залила молоком. Завтрак был готов.
Коля, Нина, молвила Тамара, зайдя в маленькую детскую комнатку.
Ну, ещё пять минутпослышалось просительное слово.
Нет, вставайте бегом, а нито я одна всё слопаю
Ладно, ладно.
Дети знали, что лишить завтрака не пустая угроза. А в деревенском быту это означало остаться на день голодным. Летом ещё можно было обдёргать грядки да ягоды, но весной всё было пусто.
Младший Коля быстро юркнул к умывальнику, плеснул три капли себе в глаза и прыгнул на лавку, требовательно указав: «Давай харчи!».
Маленькие огоньки его глаз только зажглись и ещё не вполне улавливали обстановку, освещаемую тусклым светом керосиновой лампы. Поэтому, требуя харчей, он в полной уверенности смотрел в пустую стену, думая, что это Тамара, которая теперь стояла с противоположной стороны.
Так плохо умылсяначала Тамара материнским тоном, иди глаза протри получше да руки хорошенько вымой.
Удивительно, как у двенадцатилетней девочки может так хорошо получаться изображать мать. Так хорошо, что проказник Колька, который прошлым годом по шалости упал при отце в погреб, глубоко вздохнул и пошёл умываться.
Из комнаты вышла Нина, уже одетая по-уличному. Она была на два года младше Тамары, но имела пухленькие щечки и большие плечи, от чего на вид они казались ровесницами. Девочка тряхнула подолом длинной юбки и молча села на лавку.
Опять меня не разбудили, фыркнула она, я тоже взрослая. Мне тоже мама должна наказывать за вами следить и главной быть
Тамара поставила на стол большую глиняную чашку полную молока и хлеба. Ну, значится завтра ты и встанешь; и главной будешь тоже, а сегодня я. Так что иди, умывайсяи в голосе Тамары опять зазвучал материнский тон, только более тонкий, неуловимый и понимающий.
Я всё! закричал Коля, вбежав в кухню.
Не дуриделовито фыркнула Нинка.
Колька прыгнул на лавку так, что другой её конец оторвался от земли и с грохотом хватанул об пол. Стол был большой, крестьянский; такой, что восьмилетний мальчик еле дотягивался подбородком до края. В руке оказалась деревянная ложка, которая тут же пошла стучать по тарелке, зачерпывая хлебный мякиш.
Ты куда! Подожди Нину! неодобрительно отозвалась Тамара.
По деревенски есть нужно было начинать вместе, чтобы всем досталось поровну. Но Колька уже чавкал. Тогда Тамара отодвинула от него тарелку так, чтобы следующая порция ему не досталась.
Чего ты? обиженно промычал Коля. Тяти нет, мамки тоже, кто ругать будет? Обычно ложкой в лоб, когда без других начал. А их нет. Можно ведь, а?
Обожди, не велика беда.
У вредина, Тамарка мужа у тебя не будет.
А у тебя жены.
И не надо.
И не будет, ты ведь дурачок.
Сама ты
Тут вернулась Нина, и Тамара подвинула к Кольке тарелку, так что он тут же забыл, что хотел сказать.
Ну, приятной трапезы, с чувством провозгласила Тамара.
Все трое ели из одной тарелки. Коля торопился: тяжело дыша, пропихивал в рот большие куски хлеба. Тамара ела степенно, но с аппетитом. Она проголодалась от утренних трудов, и теперь еда казалась ей по-особому вкусной. Ложка Нины редко проделывала путь от тарелки ко рту. Ей не хотелось.
Ух, закряхтел Коля, оглядывая пустую тарелку и выпячивая полный живот, вот это трапепза, ничего не побалакаешь.
Не «трапепза», а трапеза, исправила Тамара.
Ай, чего там. Харчи!
Давай, собирайся, Коля, тебе папа сказал дыру в загоне у Маньки заделать.
Ну игордо отвечал Колька.
А ты Нина продолжала Тамара, готовь иголки, нужно папины штаны чинить.
Я завтра встану и маму с отцом провожу. И завтра я главная буду, тихо сказала Нина, опустив глаза, и ушла за иголками.
Колька вопросительно посмотрел на Тамару и спросил: Чего это она?
Ничего, ответила девочка. Внутри у неё звякнуло нечто вроде обиды. Сестра всё время стремилась показать какая она взрослая и сильная, ничуть не хуже старшей. Тамара устала от ревности. Ведь Нина была независимый и крепкий ребенокничего не боялась и шла всегда впереди даже самых отпетых хулиганов. Естественно, ей не хотелось мириться с властью Тамары. Тем более что та, сама часто трусила и не поспевала за Нинкиными выходками. Вот, например, когда мамка сильно гневалась и бросалась на них с ивовым прутиком дабы выпороть, то Нинка раньше всех забиралась на крышу и подавала руку младшему брату, пока Тамара неловко закидывала ногу. Или зимой, когда река промерзала, Нина первая прыгала на лед и лучше всех в околотке каталась на коньках. Хотя коньков в то время было не достать, но отец семейства выстрагивал деревянные подошвы, потом ровной линией выкладывал на них коровий навоз, поливал его водой и оставлял на морозе. Получалось своеобразное лезвие. И в таких вот «коньках» Нина могла крутиться на месте, словно волчок, и прыгать, красиво задирая ножку; и могла всех обгонять, и тормозить могла здорово. И много у неё ещё было талантов.
Поэтому Нина хотела, чтобы родители относились к ней как к старшей. А Тамаре было обидно, что родители берегут Нину, не дают много работы и не заставляют вставать спозаранку вместе с ней. Быть может от того, что прошлым летом на Нине загорелось ситцевое платьице. Девочка бегала рядом с костром, и маленькая искорка обернулась целой историей. Потом она два месяца лежала с ожогами, и доктор из райцентра давал специальную мазь, чтобы раны затянулись. А мать, которая тогда была рядом, говорила: «Ой, не уследила, не уберегла». После Нину и начали беречь, поручая всю сложную работу Тамаре.
День занялся быстро. Солнце широко раскинуло сети в небесном море, поливая землю теплом, от которого туман таял, обнажая влажные луга. В лесу жужжали пилы, стучали топоры, и кто-то покрикивал. На полях, словно муравьи копошились крестьяне. Посевные работы спорились, и нескладные телеги то и дело проскакивали туда-сюда.
Был уже полдень, когда вся одежда была починена и постирана. Нина бегала по двору, распевая какую-то песенку. Коля, устав стучать по деревяшкам в сарае, разбрасывал щепки, дул на них, и внимательно наблюдал, как они разлетаются. Тамара сидела на крыльце и читала книжечку, взятую в школьной библиотеке. Ей представлялось, что если бы не теперешние каникулы, то они сидели бы на третьем уроке и говорили о чём-нибудь важном и нужном.
Коля, чего ты маешься? Взял бы почитал что ли. Вам же много на каникулы задали, жаловалась Тамара.
Вот ещё, ответствовал сорванец, нашла дурака!
А ты чего, Нинка, лучше б арифметикой занялась. Марья Васильевна на тебя жаловалась, что на уроках спишь
Если бы не считала она так нудно, бойко начала Нина, да ещё не идти бы долго, школа была в восьми километрах от деревни, так вообще красота. Не спала бы!
Экая ты бойкая, ну погляжу на тебя, когда тебя папка пороть будет, ухмыльнулась Тамара, перелистывая страницу.
Не будет, я на крышу спрячусь, загорелась Нина, надувая розовые щёчки и сжимая кулачок.
Посмотрю на тебя! Говорила Тамара, будто не обращая на Нину внимания.
Посмотришь, посмотришь. Я не ты, сама к порке не лягу, глазки заблестели. Нина намекала на случай недельной давности, когда Тамару выпороли и наказали.
Тамара не ожидала такого выпада от младшей сестры. Потому губы её слегка поджались, а брови нахмурились. Страницу она не перелистнула.
Эх ты, из-за вас же с Колькой выпороли. Курицу чуть до смерти не замучили. Ведь надо додуматься с крыши десять раз скинуть. Вдруг полетит.
Ну и правильно выпороли. Ты же не уследила. Осталась за старшую и не уследила.
Так это ты специально?
Ага, нужна ты мне больно
И Нина, надув щёки, побежала во двор. Она спряталась за сарай и так просидела там почти полчаса, думая о том, какая Тамарка глупая. Затем она вышла из-за сарая и пошла к дому, демонстративно пиная землю. Тамара сидела на прежнем месте и читала книгу, не поднимая глаз. Нина топнула ногой, но Тамара не отреагировала. Тогда младшая опять убежала за сарай и сидела там ещё дольше, чем прежде. Сделалось скучно; не помогали ни поленья, которые можно было кидать друг в друга, ни даже детское воображение.
Прошло уже без малого полчаса, когда Тамара закончила читать, зевнула и отложила в сторону книгу. Из-за сарая выскочила маленькая фигурка и уверенными шагами пошла к крыльцу. Фигурка пролетела мимо Тамары, словно мартовский ветер, прямо в дом. Показалась оттуда с двумя тряпичными куклами в руках.
Тамарка, а Тамарка, хлюпая носом, обращалась Нина.
Что?
Поиграй со мной мне скучно.
Ты же специально не слушаешься, чтобы меня наказывали?
Нет, нет, случайненько я
Слово «случайненько» Нина говорила, только когда искренне извинялась. Поэтому, услышав его, Тамара невольно смягчилась.
А чего ты за сарай убежала?
Да это я обиделась на тебя, простодушно улыбнувшись, отозвалась Нина, чувствуя, что её уже простили.
Глаза Тамары слегка приоткрылись от удивления. На меня? За что же?
Ведёшь себя, как воображалабойко начала младшая. Но, завидев ужимки сестры, стала говорить тише и осторожнее, Колька читай, Нинка считай; приказы раздаёшь, а я маме говорила, что я не хуже тебя могу быть старшей. Но в конце сказала: лучше ведь, когда двое старших, а не одна. Тамаре тяжелоей помочь надо. Я вместе с ней буду старшей»; мама ничего не ответила и сегодня опять меня не разбудила. Поэтому обиделась. Даже не на тебя, а на маму, заключила девчушка, вернувшись к виноватому тону.
В это время где-то в уголке Нинкиных глаз ещё летали вопросы: «А может я на Тамару обиделась? Почему сама пришла к ней мириться? Она ведь виновата?». Но детское чистосердечие не цепляется за мелочные обрывки гордыни. Поэтому вопросы быстро растаяли, словно капля воска на огне.
Тамара взглянула в лицо сестре.
Ты зря обижаешьсясказала она, мы ведь обе за старших, и обе должны заботиться о Николке и друг о друге.
Ей тоже не хотелось обижаться. Не хотелось подозревать, что Нина извиняется от скуки. Припомните, как в детстве было хорошо: все обиды проходили сами собой.
Девочки молчали. Ветерок карябал околицу.
Ладно, мне надо воды в дом принестипосле молчания, вспомнила Тамара.
Я принесу мы же теперь обе за старших.
И Нина, схватив коромысло с двумя вёдрами, побежала к колодцу. А через десять минут возвратилась с полными вёдрами весящими по бокам. Девочка шла медленно, тяжело передвигая ногами; вода оббивала края, выплескиваясь синими гроздьями, падала в чёрную землю и отскакивала грязью. А личико у Нины было довольноеона улыбалась.
Тамара прибрала с крыльца брошенных в порыве счастья кукол и направилась в сарай к Николке. Тот сидел на соломе и чесал живот коту Борьке. Маленький комок шерсти лежал лапами вверх и мурчал, как старый баян с прохудившимися мехами. Манька, как и все коровы с завистью смотрела на кота и думала: почему же ей никто с таким старанием не чешет брюхо. Такая несправедливость беспокоила её и, завидев Тамару, Манька громко по коровьему возмутилась: «Мууу».
Девочка прищурилась, чтобы разглядеть брата. Николка, собирайся. Сейчас поведем Маньку на луг; ей свежей травы надо.
А разве уже можно?
Папа сказал, что сена почти нет, коровка итак впроголодь месяц живёт. Поэтому нужно к траве вести.
Да она же сытая! Ты ей с утра сена сыпала.
Мало, дурёха! Смотри какая Манька большая, ей много еды надо. Она же точно голодная. Вон даже как мычит жалобно.
Манька подтвердила эту гипотезу ещё одним коровьим возмущением. Николка тем временем бросился в дом. Для полей нужно было достать из чулана старые отцовы сапоги. У двери он чуть не сшиб Нинку, которая переливала воду в домашние вёдра.
Эй, где Тамарка?
Мальчишка уже забежал в комнату и скрылся в чулане. Из-за двери послышался грохот упавшего тазика и недетское ругательство. А через мгновение последовал ответ: В сарае! Сказала, что сейчас Маньку на пастбище поведём!
Тут в дверях появилась Тамара. Об этом свидетельствовала скрипучая доска перед самым порогом. Зайдя на кухню, девочка заглянула в печь и удостоверилась, что утренние поленья прогорели и остыли окончательно.
Как думаешь, Нинка, печь сейчас вычистить или по возвращению?
Нина немного смешалась, начав внутри себя ярый спор о том, как же действительно лучше. Ей хотелось своим ответом показать собственную зрелость и готовность принимать взрослые решения. Да и насладиться моментом триумфа ничего не мешало. Поэтому девочка приняла неказистую позу и огласила: Лучше, конечно, после пастбища. Известное дело.
Так и сделаем, утвердила Тамара, отойдя к скамье и оборачивая шею маленьким шерстяным шарфом.
Николка, только под низ что-нибудь потеплее, а то в полях ветер!
Да! Потеплее! вторила Нина.
Обе девочки постоянно перед выходом из дому приказывали Николке и друг другу одеться потеплее. В сущности, они повторяли за матерью, хотя и знали, зачем это нужно, но всё же просто повторялипо привычке. Так у Тамары постепенно складывалась привычка вести себя как взрослая. Хотя иногда она всё же ругала взрослых и не хотела становиться похожей на них. Иногда даже делала детские глупости. А однажды даже спросила: «Кто такой взрослый?» и «Взрослая ли я сама?», что обыкновенно свидетельствует о глубокой зрелости человеческой души.
Улица пахла обсевшей пылью. Дети вышли из ограды и заперли калитку. Манька поначалу замешкалась, и Николке приходилось тянуть её за серую веревку на шее. Мальчик пару раз чуть не поскользнулся на мокрой земле, пока упирался всем телом, дабы сдвинуть с места корову. Потом, однако, Манька всё же решила идти сама без капризов.
Шли по широкой покрытой ухабами дороге. С краю виднелось несколько хат и покосившийся частокол, а впереди было широкое поле, напоминающее скатерть на праздничном столе. В лицо ударила холодная весенняя свежесть, какая царит на просторе; и небо будто стало ярче, неизъяснимо роднее сделалось оно.
Несколько дальше по дороге брели два мальчика. У одного из них в руках была веревка, на которой покорно шла коза. Николка, увидев их, взвизгнул и бросился бежать вдогонку. Догнав друзей, он фамильярно хлопнул одного по плечу и залихватски пожал ему руку.
То были два брата: Сашка и Федька. Сашка был старший и имел уже полных одиннадцать лет от роду, Федьке же было всего семь, хотя выглядел он младше.
А вы куда? спрашивала Нина, подбежав вслед за Николкой.
Саша смутился, проведя по взъерошенной копне волос. Мы Машку пасти. Неловко ответил он.
Здорово! Мы тоже на опушку. Вместе веселее.
Сашка хотел что-то сказать, но тут подошла Тамара и он только громко вздохнул. Федька непонимающе посмотрел на брата снизу-вверх. Что-то в нём его удивляло.