Роман СенчинРусская зима
У моря
Про условия помните? Хозяин стоял между ним и дверью, поигрывал ключами на колечке. На длительный срок. От шести месяцев.
Можно было решить, что если услышит «четыре», не поселит. Но Сергеев не стал дразнитьбыл настроен жить здесь до упора. И сейчас ему казалось, что упор далеко-далеко. На то, чтоб только отоспаться, уйдут многие недели, чтоб снова набраться силгод. Если получится набраться. В его возрасте это сложно.
Да, помню. Всё в порядке.
Хозяин был высокий, широкий, большой. Наверняка сам строил этот домище Конечно, нанял бригаду профессионалов, но вряд ли оставался в стороне и просто наблюдал.
Как зовут вас? повернулся к двери.
Олег.
А, да, Олег. Один щелчок замка, другой. А меняРефат.
Да, я помню.
Что же, проходите. Вот
Рефат говорил по-русски хорошо. Лучше и внятней многих русских. Но эта внятность и выдавала в нем нерусского. Или не совсем русского. Хотя если бы не имя, Сергеев вряд ли сейчас подумал об этом. Волосы русые, черты лица вполне славянские
Прихожая. Напротив входнойдверь в туалет и душ, налеводовольно просторная кухня, дальшеспальня. Стенной шкаф с зеркалом.
Подушка, одеяло, говорил Рефат. Постельное бельеваше. Я писал.
Да.
Плита газовая, с баллоном. Будет кончатьсязвоните. Посуды нет. Предупреждал.
Да, да
Хорошо хоть имелись стол, стулья, тумбочка. И крошечный холодильник.
Вода греется в колонке, Рефат завел Сергеева в туалет. Вот душ, исправен. Стиральная машина
Хорошо.
Бумагу прошу в унитаз не бросатьканализация автономная, бактерии бумагу не едят.
Да
Полы теплые. Вот реле. Регулируйте. Днем если тепло, лучше отключатьмного электричества жрут.
Сергеев кивал почти машинально. Хотелось по- настоящему одногочтоб хозяин закончил церемонию вселения и ушел. И остаться одному, в тишине. Упасть на кровать.
Значит, устраивает? Рефат как-то настороженно-подозрительно посмотрел на Сергеева, будто не веря, что он так запросто согласится здесь поселиться, тем более «на длительный срок». Покосился на небольшой его чемодан, на тонкую сумку для ноутбука. Это все ваши вещи?
Покада. Покадостаточно Всё нормально, сказал Сергеев.
Тогда, Рефат сделал паузу, рассчитаемся? Пятнадцать за месяц и десятьзалог. Только наличкой!
Да, вы предупреждали. Я помню.
Сергеев вынул из внутреннего кармана пальто бумажник. Хороший, кожаный, фирмы Virronenмосковские ребята делают, и не хуже каких-нибудь итальянцев
Пять бордовых купюр Рефат принял без особой радости, даже слегка скривился. Сергеев не стал спрашивать почему. И про договор не спросил. Обычно ведь договор аренды заключается Но, может, лучше без договорапаспортных и прочих данных. Вселился просто человеки стал жить.
Вы один будете?
Да.
Тогда я лишние ключи отстегну. А то Если свой потеряетезвоните.
Хорошо.
И вот ключ с колечком на ладони Сергеева. Дверь закрылась.
Он включает полв доме прохладно; ноябрь и здесь ноябрь.
Можно падать.
* * *
Много лет он работал. И устал. И бросил работать.
У него скопилась некоторая сумманедостаточная для того, чтобы купить домик в каком-нибудь не самом глухом углу страны, но позволяющая пожить пару лет в съемной квартире. И он выбрал квартиру не в человейнике на краю мегаполиса, а вот такуюв напоминающей одесскую из фильмов двухэтажке на шесть квартир, с лестницами и террасой. И главноес видом на море.
Нашел ее на «Авито», списался с хозяином и прилетел.
Двухэтажка находилась в дачном поселке Буревестник. Буревестник-2, если точно. С одной стороны на карте была обозначена Антоновка, с другойМихайловка. И он, Сергеев, посередине. Спрятался.
В первое утро проснулся поздно и, не вставая, долго привыкал к месту, где будет жить.
Спальня прямоугольная, небольшая, но без лишних вещей ощущения тесноты не создается. Двуспальная кровать, удобный матрас. По крайней мере, спину не ломит.
Он научился отличать хорошие матрасы от плохих. Это в двадцать лет спится хоть где и на чем, а в сорок семь
Так, так, так! Сергеев остановил внутренний гундёж, поднялся, помахал руками, присел несколько раз. Отодвинул плотную, тяжелую штору. За окном было бело. Как молоком затопило. Нет, сметанойгустой и вязкой.
Не сразу сообразил, что это туман.
Пошел курить. Террасаудобно По пути снял с вешалки пальто, накинул.
Думал, будет зябко, а оказалось тепло. Туманкак пар. Вдыхать страшновато, кажется, вольется в легкие, и захлебнешься.
Раздышался. Закурил. Пепел решил стряхивать вниз, а окурок занести в дом, залить водой из-под крана, завернуть в туалетную бумагу, бросить в урну Надо что-то под пепельницу приспособить.
Внизуопределил по звукуоткрылась дверь. Шаги. Стряхивать пепел стало опасно.
Ну видишь же мряка какая. Как тут гулять? гулко и одновременно приглушенно, будто через огромную подушку, раздался женский голос. Рада, пойдем домой!
Не-не-не! ответил детский.
И на видимом Сергеевым сквозь белые неподвижные клубы пространстве узкого двора появилось, задвигалось маленькое, розоватое пятно; наверное, та самая Рада.
Пятно достигло забора и стало толкаться в него:
Не! Не!
К розоватому пятну двинулось большое и темноескорее всего, мать.
Доня, пойдем. Пойдем, я мультики найду.
Не! отрицательно-напряженное в ответ, и мягкие удары в камень забора. Кулачком или каким- нибудь мячиком.
Сергеев осторожно сдул с ладони пепел. Старался не шуметьпочему-то не хотелось, чтоб его заметили.
Рада, ну что ж такое? Мама домой хочет, маме тут страшно. Пойдем.
Сергеев тоже чувствовал нечто вроде тревоги в этой белой плотной мряке; развернулся, открыл дверь. В спину ударило особенно громкое:
Не!
И следом бухнул из-за забора тяжелый собачий лай.
Ребенок заплакал, женщина закричала:
Умка, фу, перестань!
* * *
Ходил по квартире и Нет, не «наслаждался» другое какое-то чувство грело и моментами подпекало. Подпекало так, что хотелось свернуть горы И опять же не тоне «хотелось», а возникала уверенность, что вот здесь, в этих стенах горы можно, вполне реально свернуть.
Первый раз нечто подобное Сергеев испытал в неполные пятнадцать. Умер дед, и освободилась комнатанастоящий кабинет, обе глухие стены которого от пола до потолка были укрыты стеллажами с книгами.
Дед был историком, клял власть, которая не хотела правды, почти не публиковалсяего статьи возвращали в грязных бумажных конвертах с шеренгой марок в верхнем правом углу. Марки Сергеев отпаривал над чайником, сушил и вкладывал в альбом. Впрочем, почти все они были одинаковые, и в конце концов он забросил это занятие А дед молча и сосредоточенно читал короткие письма из редакций, рвал их, из раза в раз слезно рыча:
Не хочет правды власть Не хочет Бои-ится
Умер он в начале перестройки, когда власть наконец-то правду разрешила. И дед весной восемьдесят шестого воспрянул, а ближе к осени стал разваливаться. Буквально.
Это, наверное, были микроинсульты, жалившие его один за другим: речь стала как у пьяного, потом перекосило лицо, потом правая нога не стала слушаться, потом вся правая сторона. В больницу он не хотелотбивался палкой от родителей Сергеева и врачей скорой. Умер в своем кабинете на большом, но узком, не для спанья, диване.
Родители почувствовали явное облегчение, а Сергеев попросту радость. Во-первых, дед все последние месяцы его пугал своим видом, несвязным громким мычанием, а во-вторых, он становился обладателем отдельнойсвоейкомнаты. С детства спал на топчанчике за кухонной дверью, уроки делал в залеодновременно спальня родителейза обеденным столом, и вотпереезд.
Хотел сделать ремонт. Сам. Часть книг выбросить или отнести в библиотекуродители к ним были, в общем-то, равнодушны, наклеить светлые обои, повесить не такие толстые шторы, вместо абажура, из-за которого в комнате вечно сохранялась полутьма, повесить люстру, диван сменить на удобную, широкую тахту
И в этой обновленной комнате, казалось ему, он начнет отлично учиться, наберется знаний, найдет смысл своей жизни. Да, в пятнадцать лет ему очень нужно было понять, для чего живут люди, для чего появился он сам.
Но родители были против ремонта: «Пусть пока так, хотя бы до сорокового дня. Нехорошо сразу после похоронплохая примета». Сергеев согласился, а потом уже не возобновлял о ремонте разговоровпривык. Вжился. И пыл всерьез учиться как-то пригас; на диване так приятно дремалось после школы, абажур создавал ощущение, что ты в своем миркеуютном, тайном
Во второй раз случилось в армии. Сергеев тогда вовсю сочинял стихи, в прямом смысле бредил имина строевой подготовке, на политзанятиях, за чтением устава, во время марш-бросков в голове колотились рифмы, слагались в строфы. Однотонные звуки рождали ритмы, размеры.
Но занести стихи на бумагу возможности почти не случалось. Свободного времени было малодаже в отведенный раз в неделю час для «писем на родину» полагалось писать именно письма. Сергеев, конечно, умудрялся кое-что набрасывать, но страх, что это увидят сержанты, деды, да и свои же одногодки, начнут докапываться, мешал уходить в то измерение, что называют «поэзия». А то, что его строки и строфы, переполнявшие мозгэто поэзия, Сергеев тогда был уверен. И страдал. И вспоминал прочитанную подростком биографию Тараса Шевченко. Как ему запрещали писать и как ему было от этого невыносимо.
Но однажды Сергеев подхватил ветрянку.
Почти неделю провел один в палате. Совершенно один! Еду приносил санитар в маске, врачи не донимали.
И в первые часы в Сергееве полыхало вот это прекрасное, отрывающее от земли чувство: «Здесь-то я смогу! Здесь сверну!..» Руки чесались, голова кружилась Но не было бумагитетрадь, которая хранилась в тумбочке, он не захватил, а санитар по его просьбе принес всего два листа.
Когда, быстро исписав их, Сергеев попросил еще, санитар уставился на него недоуменно и с подозрением. Действительно, зачем этому рядовому столько бумагижалобу, что ли, строчит, или еще чего хуже. Может, в особый отдел доложить?.. «Ладно, не надо, сказал Сергеев. А книги есть? Почитать».
Санитар принес стопку книг. Всё это была беллетристика о войне, которую сочинили люди, явно не воевавшие. Сергеев полистал, поползал взглядом по страницам, и потянуло в сон. Сон этот продлился все те дни, что провел в карантине. С короткими перерывами на еду
В следующий раз его подбросило от уверенности, что сейчас-то здесь-то всё сможет, в двадцать восемь лет. Он давно окончил институт, женился, у него была дочь. Зарабатывать получалось с переменным успехомкак говорится: часом с квасом, порой с водой. Жене надоели эти перепады, Сергеева она, может, и не разлюбила, но перестала уважать. И наверное, подсознательно, не желая того, выдавливала, выживала из дому. Может быть, так же первобытные женщины выживали из пещеры неспособного охотиться мужчину, надеясь найти того, кто способен.
И Сергеев ушел.
В институте его помнили, он хорошо учился, подавал надежды и отчасти оправдал их. И когда рассказал в деканате, что остался без крыши над головой, что снимать квартиру ему сейчас не на что, дали комнату в общежитии. Не бесплатно, но такую сумму Сергеев мог потянуть. Главноеэто двенадцатиметровое пространство было только его.
Запущенное, правда, с истертыми, а кое-где отставшими от стен обоями, с покрывалом вместо шторы, рассыпающимся стулом, горками мусора по углам, выбитыми паркетинами.
Странно, но эта запущенность Сергеева, наоборот, обрадовала. Вернее, воодушевила. Он раздобыл ведро, тряпку, веник и навел порядок. Купил тюбик «Момента» и прилепил обоиновые, решил, наклеит потом. Покрывало на окне пока оставилэтакий аскетизм казался вдохновляющим.
У коменданта выпросил новый стул, у кастелянши получил белье, одеяло, выбрал перьевую подушку поновее. И сел работатьсворачивать горы.
Так, как писалось ему в те пять с небольшим месяцев, больше не повторилось. Сергеев выходил на улицу редко и чувствовал себя пьяным. Даже продукты купить было труднодо такой степени погружался в пространства, которые создавал.
Потом появилась новая женщина, и Сергеев переехал к ней. Потом встретилась другая. Потом второй раз женился; родился сын. Через двенадцать лет, долгих и одновременно молниеносных, развелся.
Съемная квартира в Митино была тоскливой и бесплоднойтого ощущения благотворного одиночества в ней не возникло. Работал, да, работал, но каждый день через силу
И вот, оказавшись свободным от женщин, от срочной работы, с суммой денег на скромную жизнь, Сергеев решил попробовать снова испытать то ощущение.
* * *
На завтрак доел привезенное с собой: плавленый сыр «Президент», булочки для бургеров, кефир в пластиковой бутылке, измявшийся маффин.
Под пепельницу как раз приспособил кефирную поллитровку: непрозрачная, пусть стоит на террасе рядом с дверьюмало ли что в ней
Туман к полудню исчез. Небо стало высоким и голубым, совсем летним. Солнце пока скрывалось за крышей их дома, но было яснотолько доползет до ее края, и на террасу вернется лето.
Сергеев медленно выкуривал сигарету за сигаретой, оглядывал местность. Накануне в полутьме он мало что увидел
Прямо и внизу узкий дворбуквально шагов семь от стены до каменного забора. За забором соседский участок. Без дома, с какой-то белёной сарайкой. Несколько кривых деревьев, одно держит на себе большие желтые плодыотсюда не разобрать, какие именно. Напоминают яблоки «голден».
Когда-то участок явно был благоустроендорожки, клумбы, газончикно теперь захламлён и запущенгруда трухлявых палок, горка алюминиевых кастрюль, ламповый телевизор, диван с отвалившимися подлокотниками. И меж этими горками и грудами бродит огромное животное, напоминающее белого медвежонка. Больного белого медвежонка.
Вяло нюхает деревья, землю, кастрюли, доски, оглядывается по сторонам, тянет носом, задрав продолговатую голову на толстой шее. Это, конечно, никакой не медведь, а собака. Кажется, алабай, но вряд ли чистокровныйморда слишком вытянутая, действительно медвежья.
Иногда начинает лаять, беззлобно, будто заставляют, и быстро смолкает. Ложится, встает, снова бродит, обнюхивает наверняка изученную до мельчайших деталей территорию.
За этим участкомдорога. Сергеев догадывался, что она связывает Антоновку с Михайловкой. Почти напротив террасыжестяная коробка автобусной остановки. Иногда останавливаются зеленые, короткотелые автобусы, напоминающие пазики.
Дальше полоса то ли заброшенного и заросшего поля, то ли остаток степи-целины, а за нейморе.
Сейчас, когда небо чистое, оно светло-голубое, на вид теплое и ласковое. Может, действительно теплоехоть и начало ноября, но холодов больших еще не было. Сергеев в последнее время, готовясь приехать, следил за погодой здесь по интернету.
Да, интернет Вот о чем забыл спросить вчера хозяинаесть ли тут вайфай. Если есть, какой пароль А с другой стороны, лучше пока без него. И про три джи забыть, и про все остальное.
Забыть и впитывать настоящую жизнь. Которая окружает. Это жилище, клочок земли вокруг, море По полдня будет проводить у моря, слушать волны, что называется, созерцать, не пуская в голову всякую муть. Общаться с людьми. Простыми. Он ведь разучился. И с хозяином, Рефатом, так вел себя не из-за усталости, а простоотвык разговаривать с простыми.
Но теперь они рядом, только они. Внизу бегает двухлетняя девочка со своим «не!», за ней следит ее мама; из соседней квартиры выходит девушкасовсем юная, миловидная, но какая-то бесконечно грустная. Кладет руки на перила и смотрит вдаль взглядом Ассоль Познакомиться с ней, узнать ее историю. Это ведь полезно, это расширит Да, сузил он свой мирок, новырвался, и нужно воспользоваться. Пожить.
Накурившись до того, что рот вязало, как после неспелой черемухи, Сергеев возвращался в квартиру, ложился на кровать. Некоторое время лежал в приятной, словно речка со слабым течением, полудреме. Время от времени приподнимался на локте, делал глоток- другой «Бонаквы» из двухлитровой бутыли. Правда, бутыль была почти пуста Сходит, сходит попозже, купит
Сейчас он ни о чем не жалел. Ни о проектах, из которых после несогласованного отъезда из Москвы наверняка выбыл, ни о брошенных вещах, которые сейчас, скорее всего, уже превратились в такую же горку хлама, как в соседнем дворе.