В той-то смуте и погиб Герасим, за то что добрым словом людей урезонить пытался, к порядку и здравомыслию призывал. И не он один, несколько их было, друзей-товарищей, которые смерть нежданную приняли. И от кого? не от врагов-неприятелей, не от супостатов чужеземных, от своих же, тамбовских, тутошних. А чего добились? Холера, пока до столицы не добралась, да своего не забрала, бушевала, не утихала. Там уж естественным порядком все успокоилось. Через год зачинщиков и душегубцев наказали. Только погибших этим не вернешь.
* * *
Можаевы-старшие с виду совсем в стариков превратились. Почему-то особенно больно им было, что не болезнь это, а злодей проклятый сына у них забрал. Будто будь это холера, родительскому сердцу легче было бы.
Молодая, уже вдовой, сыном, Мишенькой, разрешилась и вместе с Можаевыми жить осталась. Перешла для удобства в крестьянское сословие, всему быстро навыклась, с сестрами из обители хорошо сдружилась, и все-то про церковку в память о Герасиме мечтала.
Глава 4Тихон
Среднего брата, Тихона, другая блажь обуяла.
Едва исчислять научился, покоя от него не стало. То к батюшке с вопросами лезет: а почто у нас овса столько, а ячменя эстолько. Тот про жито, про корма буркнет: отстань, мол, так Тиша к матушке бежит: а колико чего сеяно было и колико чего урожайного снято. И цифры разные записывает, шепчет над ними, складывает, вычитает Старик-Можаев, хоть и ворчал, да радовался, хозяин растет. Даже в училище сельскохозяйственное его определил (спасибо Герасиму, оплачивать помогал). Как окончил Тишка училище, отец за «вумные» разговоры принялся: покажи-ка силу, наука. А парня на сказки вдруг потянуло: то мандарины в теплице выращивать мечтал, то павлинов разводить. Вот тебе и штука, вот и думай, как малого на землю вернуть.
На то время у хозяина Новоспасского нужда в человеке явилась. Точнее сказать, не у самого хозяина, у брата его. Брат тот в Воронежской губернии проживал, и хотя сам чинов тоже княжеских был, хозяйство свое самолично вел, журналы специальные читал, в переписке с видными заводчиками и с самим Андреем Тимофеевичем Болотовым состоял и даже хозяйство Орловыхи при Алексее Григорьевиче, и позже, при дочери его, Анне Алексеевне, не раз осматривал. При этом умел свои знания на деле применить. Недаром экономия его, хоть и меньше тамбовской была, а доходу поболе приносила. Однако, занедужило Его воронежское сиятельство. Врачи европейский климат прописывали, а ему хозяйство оставить было не на кого. Вот и искал человека, чтоб не пил, не воровал, мужикам спуску не давал и хозяйские установления соблюдал; пока человека в дело введет, пока сам лечиться будет, года на два службы искал.
А тут Тихон, грамотный, всему обученный, как и все Можаевы честный, в пьянстве и драках не замеченный. Чего еще надо? К тому же у Их тамбовского сиятельства насчет Тихона своя мыслишка была: от Новоспасского доходов все меньше и меньше, имение того гляди убыточным станет, а вот ежели бы Тихона, да после воронежской службы, да к себе в имение поставить И чем выгодней представлялось князю задуманное предприятие, тем больше сомнений вызывал юный возраст самого Тихона: а ну как мужики паренька слушать откажутся? хватит ли у него силенок супротив них пойти? С этим к Можаевым и пожаловал.
Тихон, выслушав предложение, выказал совершенную готовность и даже охоту к службе в Воронеже. Батюшка Можаев хоть и достаточно крепок был, чтоб семью без Тихона поднимать, а на душе заскребло: для кого ж он о Белой печется, коли птенцы так и рвутся гнездо родительское оставить. (Герасим в то время о своей типографии более, чем о родной деревне заботился.) Но тут уж давняя верность семейству княжескому верх взяла. Коли прошлым повязаны, так нечего и развязываться. Да и Воронеж этотна время только.
А как по Тамбову холера пронеслась да Герушку оплакали, батюшка-Можаев и счастлив был, что Тиши беда не коснулась. В Воронеже и порядку более сохранялось, и болели меньше.
Вот время прошло, вернулся Тихон взрослым, деловым и решительным: сам вопросами задавался, сам ответы себе находил, из Петербурга арифмометр Однера выписал, тут и батя не нужен стал, сам-один исчислял, колдовал, расписывал и однажды так подытожил, что ежели те земли, что у Их сиятельств, хозяев Новоспасского, облогом супротив Белой лежат, в наем взять, да все пшеницей засеять (дело по тем временам новое), да хорошего покупателя на урожай найти, то через два-три года прибыток такой составится, что дом в Саратове или в Царицыне, словом, у самой Волги купить можно будет. А там и торговля другая. А коли к тому еще крупорушкой обзавестись
Ну-ну, не спешил восторгаться батюшка. Здесь растить, там продавать Толково. Ты сам-то к земле аль к торговле намерений больше имеешь?
Я-то? Я управляющим к князю пойду, уверенно ответил Тихон.
Вона как!
А что? Он уж сколько раз звал! Вот и пойду. И князю угодим, и денег получим. Плохо ль?!
Отчего ж плохо? Коли б ты в крепостном звании был, аль в долгах, а то инвалид какой, отчего ж княжеской экономией не заняться? А то ведь молодой, здоровый, свободный! Хочь так живи, хочь в купцы иди. А будешь как дворовый. Зря что ль предки наши волю себе отыскивали?
Эка важность! У графа Орлова крепостные получше нашего сиятельства одеваются, кивнул Тихон в сторону Новоспасского, по заграницам на хозяйский кошт по полгода живут. Крепостной конторщик перстня царского запросто удостоиться может. Вот такая воля по мне. А твоя воля что? Землю пахать да назём раскидывать?
А хочь и пахать квакнул Можаев-батюшка. Ты вот про графа сказал, про конторщика Оно хорошо, когда перстень, а ежели голодом заморят или задерут до смерти?
Тише вы, про смерть-то, вмешалась матушка-Можаева. Накличите Мало вам Герушки.
На глазах ее выступили слезы, и сын с отцом осеклись, чтобы не растравлять горьких воспоминаний.
* * *
В холеру говорили знающие люди, что хворь эта от самого человека рождается, потому как иначе ей взяться неоткуда. То есть потому человек ею и болеет, что он человек. Будь он, например, дичью или скотинойтам и болезни птичьи да коровьи. От стерви и падали чаще всего приключаются.
Другие говорили, что мор этот от малюсеньких животных приключается, но мало кому в это верилось. От такусеньких тварей может ли столько бед быть?! Объясняли, что тварей этих много в человеке собирается. «Да если б их много было, неужто не разглядели бы. Гнус и тот как собьется в тучи, разве слепой не увидит, задумывался батюшка-Можаев. А ежели и вправду? ежели есть такие букашки, что могут в человека влезть, бесстыдство и злобу в душе посеять? Может, они еще какие беды в себе несут? Может, и к Тихону забрались уже мошки злочинные? и все внимательнее приглядывался отец к сыну, и порой чудилось ему, что слышит он дыхание этих тварей и страшно становилось старику. Спаси, Господи! не остави ны заступлением Твоим!»
* * *
Воронеж не просто изменил Тихона, и не в том дело, что возмужал парень вдали от дома. Душа его будто переродилась, жестче, холодней стала. На Белую как на условие задачки смотрел: к лошадке любимой как прежде не бежал; собаку, с которой мальцом играл, походя пнул под брюхо и дальше как ни в чем ни бывало пошагал; про крестьян да наемных работников: «другая сила нужна, говорил, машинная, механическая». На братца, на младшего, Ваньку несколько дней, как на червяка какого-то косился (тот от Тиши, большого да взрослого, глаз отвести не мог, все-то он знает, все его слушают! а картуз какой! из черного крепа, с лаковым козырьком, со шнурочком шелковым по жесткому канту), наконец, подозвал однажды братца:
Ну-с, молодой человек, расскажите-ка, сколько это четырежды семь будет?
Ванька хоть и не ждал экзамена, взялся считать, может, картуз примерить дадут:
Семь да семьчетыре надесять. Четыре на память, един в уме держи, крепко загнул он мизинчик, краснея от стараний. Четыре да семьедин надесять. Един на память, един в уме держи, загнул он безымянный пальчик. Да еще один
Что ж это вы, юноша? Складываете Да еще на пальцах? прервал его Тихон. Другой бы давно ответил, и молодцом был. А вы воздух ковыряете. Как же вы радикс из бисурсолида исчислять предполагаете, ежели простейших правил до сих пор изучить не изволили
Ванька от такой тарабарщины даже не обиделся, растерялся. Разжал ладошку и уставился на нее, будто ожидал увидеть там нечто небывалое, хотя бы тот же «радикс», о котором Тихон говорил.
Вот-вот, и будете руки тянуть Как христорадец криво усмехнулся Тихон, да вдруг такую затрещину братишке отвесил, что звон от нее по всему двору пошел.
Ванька будто ослеп на миг, даже слезы выступили, но это уж скорей от обиды, чем от боли. Бывало, перепадало ему, к примеру, за яблоки соседские. Будто своих нет. Но вот так, запросто, этого Ванька понять не мог. Можаевы, конечно, среди людей жили. Знали, что по-разному в домах бывает. У казаков, говорили, много бьют, среди городских подлинные изверги встречаются, у Тингаев, богатеев азорских, розгой поучить любят, там это вроде обычая. А Можаи людей берегли, понимали: хороший работник сыт и здоров должен быть. Голодный да битый много не наработает. Тут подумаешь, прежде чем руку-то поднимать.
Буде, одернул старик-Можаев, с укором взглянув на Тихона.
А что? Как есть говорю, учительским тоном ответил тот.
Но уж извиняться не стал.
* * *
Тихон все-таки устроился в Новоспасское, сначала помощником управителя, потом вместо него. Вскоре имение князя в гору пошло, выросло и хозяйство Можаевых. Они и впрямь записали за собой земли через дорогу от Белой, засеяли их белыми хлебами, а как урожай снялипродали быстро и выгодно. Скоро рядом с перекрестьем монастырской дороги и тракта, со стороны пшеничных полей, место под церковь в память о Герасиме отвели. Пока строительство шло, вдова за работниками приглядывала, кормила их, стройку охраняла, да и сама рядом с церковкой прижилась. Там же ей с сыночком-Мишенькой избушку малую поставили. А Белаямеж обителью и церквой (в народе ее «Герасимом» прозвали), как в благодатных объятиях оказалась.
А вот мира в доме поубавилось. Все заметней отдалялся Тихон от родительского уклада, все грубее огрызался в ответ на отцовские увещевания. А уж к молитве как охладел, о том старики-Можаевы даже думать боялись, хотя слышали, что есть такие, которые без Бога жить не боятся, но чтобы сын И все-то оправданий ему искали: по молодости красуется, дурень, в разум никак не войдет.
И разум-то неплохой был, и насчет земли правильно подсказал, и про крупорушку хорошо придумал, и князь им не нахвалится. Вот только мужики княжеские управляющего стороной обходят. Уж больно строгзадержек с недоимками не прощает, штрафы живодерские выписывает, да и рука у парня тяжелая. Но Тихону до всего этого и дела нет. Сидит себе с утра до ночи с карточками, списками какими-то. Тетрадь толстенную, красную для себя завел, всю расчертил, вензелями разукрасил, а на первой странице эдак торжественно написал: «Тетрадь сию для исчислений употреблять надлежит, дабы сочтено было великое и малое, в продажах и куплях, в мерах и весах и во всякой цене, и во всяких деньгах, во всех царствах всего мира».
Стариков-Можаевых эти слова не на шутку встревожили, будто и вправду все одинаково сочтено может быть и измерено; эдак и великого ничего не останется. Но уж в дела Тишины не лезли, чтобы сына не раздражать.
* * *
А скоро Его сиятельство позвал Тихона в Петербург, чтоб уж там навыкался местным порядкам. Не с руки князю столицу ради тамбовщины лишний раз покидать, когда подходящий работник есть. Тихон будто того и ждал, и, несмотря на воздыхания матери и ворчание отца, сразу ответил согласием, будто стариков и спрашивать не собирался. Пришлось им сына на разлуку с отчим домом благословить, чтобы хоть небесные заступники упасли его от бед и соблазнов, которыми город готов одарить любого простачка из далекой деревни.
Но Тихон в столице быстро освоился, со временем, с разрешения Его сиятельства, мещанский билет купил, дело завел, пару лавок открыл, потом и невесту себе нашел, замечательную своим приданным и совершенной кротостью. Обо всем этом старики-Можаевы из сыновних писем узнавали. Читали да хмурились. И все в гости ждали: ждали, когда Тиша невесту привезет, чтобы познакомиться, ждали, когда уж помолвка состоялась, ждали, что молодые за благословением на венчание приедут. Но молодые все не ехали Наконец, Тихон известил стариков-Можаевых о состоявшемся венчании, известил небольшим письмом на дешевой бумаге, щедро разрисованной завитушками, и предложил, буде в том нужда, останавливаться у них на квартире за меньшую, чем в гостиницах и доходных домах плату.
Смотрели Можаевы на клочок бумаги, крутили его так и сяк, батюшка плечами пожимал, матушка слезы утирала, Ванька-малец, на стариковы волнения глядя, разреветься готов был, оттого гусём ходил-хорохорился и обещал батюшку с матушкой, когда в силу войдет, сам в столицу свезти и во дворце вместе с царем поселить.
Тогда что! трепал паренька по головке родитель. Тогда, мать, и горевать некчем. Вона какой заступник растет!
Глава 5Иван и Аксинья
За Иваном Можаевым, в отличие от его братьев, особых увлечений с талантами не водилось. И хотя человеком он был крайне порядочным, однако, несомненно, провинциальным. Но именно такого искала графиня N, дабы разрешить одно недоразумение деликатного свойства Однако, все по порядку.
* * *
Иван всем сердцем, самой кожей чувствовал, как горько переживали старики потерю Герасима, как тяжело отпускали Тихона; чувствовал и старался быть им крепкой опорой, чтобы тем и волноваться не о чем было: сиди себе, отдыхай да на цветики любуйся, словом, все свои мысли вокруг семейного устроения держал. А ежели знает человек чего хочет, и пожелания его благие да крепкие, то и Бог ему в помощь.
Учили Ваньку никакие не учителя, инокини приходящие да тетка, вдова Герасимова, по Почаевским церковным азбукам учили. И ведь сумели разум его к познаниям так расположить, что скоро Ванятка и сам себе учение устроить умел, за книгами да тетрадями ровно студент какой просиживал. (Тут и Герасиму спасибо, пока жив был, неплохую библиотеку составил: книги разные, журналы, карты, даже гравюр несколько.) Смущался батюшка-Можаев, видя сыновнюю тягу к учению. Казалось ему, из-за нее, из-за учености этой, Герасим с Тихоном от дому отбились. Но Ванечка, на счастье отцово, никуда не рвался, Белую больше жизни любил, прошлое почитал, отца с матерью слушался, тетке-вдове, да и всей родне чем мог помогал. Словом, совершенным Можаевым рос: к Богус благоговением, к людямс уважением, к старинес почтением.
Едва в возраст вошел, заспешили в Белую сватовья да засватчицы. Ваня и тут полное согласие с традициями обнаружил, дружков подобрал, на смотрины ходил, выбор, по совету родни, на девице из Камышина остановил. Сватовство, уговор, рукобитиеМожаевы-старшие от такого благообразия словно помолодели, душою окрепли, радовались, что жизнь к ее прямому течению возвращается. И такой покой по дому разливался, что никаким тревогам не пересилить.
К сроку молодая первенца, Степочку, родила. Иван на сынишку поначалу с сомнением поглядывал: что-то из эдакой крохи приличное вырасти может. Женщины ликующе перешептывались: благословил Бог начало, подарил ему семя мужское. И только матушка-Можаева будто притихла. То молчала, блаженно уставившись в пустоту, то бормотала: «народилось колено новое, хозяюшка новая завелась, а мне бы уже и пора Гешеньку-сыночка увижу скорей бы, что ли» И вскорости почила в Бозе, голубушка. Оплакали ее да к живым вернулись. А живых-то один за другим прибавляется.
Как Степочка заговорил, Андрюша родился, за нимМитенька. На нем, на Митеньке, с Ивановой женой беда стряслась. Она хоть и крепкая была, да видно, одной крепости не всегда достаточно. Едва роды начались, не так что-то пошло, бабка-повитуха кричать стала, чтобы попа звали, отходит, мол, роженица. Тот пока ехал, пока в доме со страждущей пребывал, молодой отец со стариком-Можаевым на завалинке перед домом сидели, ждали.
Пора б и мне на покой Что мог переделал, а дети что Вот помру, Тишка-подлец и хоронить не приедет! сердито забубнил старик-Можаев.
Вы, бать, за Бога-то не решайте! Некчем! пресек отца Иван.
Не любил он таких разговоров, не понимал их. Что толку про завтра да впредь загадывать? Каждому дню своей заботы хватает. Ему что ль тревожиться не о чем, с детишками на руках? Тут разве на Господа упование, на Спасителя и жизни Подателя! Про жизнь и надо. Смерть, она и сама придет, а жизнь сама не проживется, только трудами двизатеся да распространятеся способна.