Однако на то, видно, Воля Божья была, чтоб Ивану вдовцом остаться, но и тут не затмился печалями дух его. Жену рядом с матерью похоронил. По совету вдовы Герасимовой, кормилицу с нянькой сыновьям нанял, да и сама тетка мальцов без внимания не оставляла. Сам же с головой в хозяйство ушел. Ему-то с батей много ли надо? но тут ведь богатыри растут, вот, о ком были мысли его.
Словом, и потеряв жену, не поколебался душою Иван, человек, возможно, порядочный, но во многом провинциальный.
* * *
Но именно такого искала графиня, дабы разрешить недоразумение, случившееся в Петербурге, в домашнем театре ее кузена, графа N. Одна из его певчих, некая Аксинья, зачреватела. И ладно бы от графа-отца, которому, по его вдовьему положению, инклиниции к амурным забавам простительны. Надо ж было, чтобы дело до ее любимого племянника касалось, в котором графиня, бездетная старая дева, души не чаяла!
Помимо потери матери, жизнь юноши омрачена была приступами падучей. Ради укрепления здоровья, мягкого климата и душевного покоя, жил он подолгу в Европе, что воспитало в нем вкус безупречный и натуру аристократическую; однако ж и Петербург не забывал, и в театре отцовском бывал, но по немощи своей, не любил его духоты, пестроты и громкости.
И этот-то юноша, златовласый и светлоокий, с задумчивым взглядом и хрупкой душой И эта Аксиньядевочка с лицом скотницы: глаза небольшие, широко расставленные, нос крупный, ноздри по-лошадиному подвижные, губы неровные, беспокойные, словно природой к разным «цо-цо!» да «усь-усь!» приспособленные, подбородок тяжелый И только голос От природы поставленный, рождавшийся в самых глубинах человеческой жизни, богатый обертонами, он очаровывал, восхищал, завораживал
«Только что теперь с этой ворожбой делать прикажете? метались мысли Ее сиятельства. Плод травить, как другие делают? Не велика премудрость. А ежели девка здоровым дитем разродится? При болезни племянника и это учитывать приходится, о продолжении рода заботиться. Тьфу ты! от девки-сироты какое продолжение?! сплетня одна получается. А и сплетен допустить нельзя. Это раньше порядочности в обществе больше было. А теперь что? Знать в мужиков рядится, институтские девки благородных девиц жизни учат, дворянского звания никто не уважает, а уж на язык невоздержаны стали: наушничают, лгут, святотатствуют. Только повод дай, в дурноте изойдутся Да что там приличия! Будто Их сиятельства первые с такой petite nuisance сталкиваются. Но мальчик так впечатлителен! а ему волноваться никак нельзя», так что первым делом графиня племянника в Европу отправила, затем лавровишневых капель приняла и тут же в нервическую лихорадку впала. Гостей не принимала, приглашения отклоняла, из спальни не выходила, и только тогда выздоравливать начала, когда записку от юного графа получила, что путешествие прошло без конфузов и задержек. И хотя известие было радостным, на графиню такая слабость, такая усталость напала, что снова прилечь пришлось, дабы обрести здоровую бодрость духа и тела.
* * *
Ее сиятельство по-прежнему пребывала в спальне, когда Аксиньюшка, пробившись через девок, бросилась ей в ноги: «Не лишайте дитяти, матушка. У меня другого утешения, может, и не будет. А заставите ребеночка потравить, отомщу. Ей-ей отомщу, дом подожгу. А Бог призовет, все обскажу! Пусть судит!»
И пока пробуждающийся разум восстанавливал подробности минувшего, Ее сиятельство обдумывала долетевшие обрывки грозных речей: «Отомстит она тоже Эриния отыскалась! Мало бед, что мальчик здоровьем слаб?»
Графиня мельком взглянула на нарушительницу покоя, ожидая увидеть искаженное злобой лицо, но встретила взгляд, полный мольбы и слез. И по размягченности ли души, по боязни ли за племянника, в голову ей стали приходить разные глупости: дать бы девчонке вольную да мужичка найти, пусть его умоляет. Как он там решитего дело, а все пункты соблюдены будут, и грехов на сиятельном семействе не останется, умилялась графиня собственному благодушию. И приказав Аксинье ждать ответа в особом флигельке, отведенном для актеров, призвала камеристку, чтоб одеваться к ужину. Гостей, по понятным причинам, не ожидалось, но в городе всегда надо быть наготове.
* * *
Найти подходящего мужичка, сидя в городе и пребывая в состоянии прекраснодушия, задача не из простых. Человека хотелось поприличней, и чтобы жил от столиц подале. Тут-то графиня о дальнем родственнике, о хозяине Новоспасского, и вспомнила. Тот немедля согласился поучаствовать в нехорошей истории, сохранив все в полнейшей тайне. Аксинью, под видом дворовой, взялся вывезти в тамбовское имение и укрывать там до полного ее выздоровления, а сам за Тихоном Можаевым, бывшим своим управляющим, а ныне столичным мещанином, послал.
Дело, сообщенное Тихону, помимо названной суммы (которая помогла бы ему окончательно рассчитаться за приобретенный доходный дом, где он проживал с женой и сыном), сулило особую выгоду «жениху». Но сам Герасим к тому времени женат был, старшего сына уже схоронил, а младший говорить еще толком не научился. Вот разве из Белой кто согласился бы, Ванька вдовый или сын его Степка, почитай, одногодок Аксиньи. А может, другие интерес проявят, и даже не из Можаевых, уж больно хорошо отблагодарить обещали. Словом, пришлось Тихону самому на тамбовщину отправляться.
Что там за разговор состоялся, того семейная память не сохранила. Но уж, конечно, никто из Можаевых никакого интереса ко всему этому безобразию не выказал. Все решил случай.
* * *
Некий тамбовский мещанин спьяну перебил всю семью: матушку да жену с двумя детишками, денег на водку требовал. А ежели возьмет такой Аксинью? Понятное дело, ради «благодарности» возьмет. Что за жизнь ее с ребеночком ждет? Тут и Степка, и даже Андрюша с Митькой, молоко на губах не обсохло, героями заходили:
Спасать девку надо! Да не ради нее. Ладно, забьют ее, к примеру, а с дитем что будет? В дом призрения сдадут? Будто там лучше!
Дурни! не сдерживался Иван. Чужие грехи на себя взять решили? Своих набрать не успели, а туда же, жениться! Да на ком?! На порченой!?
А ежели забидели? Ежели никакой вины на ней нет? вступился Степан.
А может, и нет! распалялся отец. Да кому ты что объяснишь! Никто ведь не ведает, как оно что было. Это у нас по-простому да честному, а в городе канитель крученая! А уж бабы городские
И нашло на Ивана: таких страстей наговорил про город, про соблазны, про пол бабичий, совсем противно на душе стало. Будто о врагине-злародительнице речь, а говорят, совсем девчонка. Говорят, сам-то и в глаза не видел. А ежели и впрямь силой, глупую, забидели? Что ж, незаступную, за то казнить, что сама не убилась?
Тут и вдова Герасимова в стороне оставаться не пожелала: вы, говорит, как порешаете, мне обскажите, ежели чтоу себя девку оставлю, все лучше чем судьбу испытывать. Оно бы и хорошо, да у вдовы малец растет, на что ему такое соседство?
Словом, решился-таки Иван Аксинью к себе взять, да уж с условием, чтоб Их сиятельства напрочь о ней забыли и никогда впредь не вспоминали, на что графиня согласилась с превеликой радостью.
* * *
Поначалу непросто все складывалось. Аксинью с младенчиком вдова Герасимова приютила. И как за сыночка не побоялась! Но жили тихо, Аксинья, так и вовсе скрытно. И то сказать, старик-Можаев, стоило кому упомянуть о невестке, в бешенство приходил, посошком кидался. Ивану до новой супруги тоже дела не было, больше года с собою слаживался, прежде чем пустить ее с малюткой в дом. Но и оказавшись в мужнином доме, Аксинья долго еще никому на глаза не показывалась, невидимкой жила. Разве вдовы не боялась. Успели же сродниться, душеньки сиротские!
Зато Зиночка, дочь Аксиньи, чистым постреленком росла, неугомонным, задорным, сообразительным, и никого, ничего не боялась.
Было дело, слова недобрые вслед девчушке неслись, но тут уж Иван никому спуску не давал, умел объяснить, что дите и вовсе ни в чем не повинно, а с женой, надо будет, сам все порешит, ему в этом деле помощники не нужны. Тогда же и речи зловредные поутихли, и всё в покой приходить стало.
Зиночка одним ей известном манером сумела старика-Можаева к себе так расположить, что без малейшего опасения забиралась к нему на колени и требовала сказок про Дикое поле. Вслед за дедом, братцев в себя влюбила, последним Иван сдался.
Однажды на подводе домой возвращался. Уставший, измотанный был, все задремать норовил, вот и подхватил по дороге мужичка, чтобы тот болтовней дрему отгонял. Мужичок всю дорогу исправно жужжал, а как к дому подъезжать стали, даже приободрился:
Где тут хозяйка? закричал, на угощенье напрашивался.
Вдруг вылетело к ним чудушко курчавое в светлом оборчатом платьице, и, подпрыгнув от радости, зависло на руках Ивановых:
Тятя, тятя приехал!
Вот, значит, кто хозяйка! игриво отозвался мужичок.
А что? рассмеялся Иван, глядя на довольную физиономию девчушки. И хозяйка! и по-отцовски горделиво представил, Зинаида Иванова Можаева!
Мужичок вяло улыбнулся и поплелся на постоялый двор в надежде получить бесплатный горшок горячих щей и дождаться нового попутчика на Тамбов.
Глава 6Можаевы и Широких
Любит глаз человеческий заглядеться на красоту, льнет к ней, ластится, и сколько ни говори, что приятность лица не суть заслуга или добродетель, невольно выискивает, кем бы полюбоваться.
* * *
В Зиночке Можаевой привлекала скорость и ясность мысли, готовность действовать тут же, немедленно: давайте нарисую, прочту, помогу С лёту, с ходу, вдруг и сразу ввергнутый в водоворот ее бурной, деловитой натуры, человек упивался уже самим кипением жизни, забывая о вопросах эстетики. Оттого, не будучи красавицей, Зиночка и не думала переживать по девчоночьим пустякам, зато, услышав случайное: «вот она, порода можаевская!», аж краснела от удовольствия.
Правда и то, что из породы этой Аксиньина дочка ничуть не выбивалась: черты лица крупные, лоб высокий, глаз карий, волос темный. Вот только подбородок грубоват, своенравен. У мужиков-то за бородой ничего не разберешь, а у девочки весь виден, вперед лица лезет. И кудрева, ох кудрева! Впрочем, если и заводил кто гадательно:
В кого барашка такая?
Девка ж! со всей убедительностью отвечал Иван, чем снимал всякие сомнения в чистоте можаевской породы. Тем более и характер у Зиночки был под стать остальным Можаевым, и даже природа женская, нежная и чувствительная, нисколько не смягчала ее бурливого, без суетливости, охов и ахов, словно не девичьего, нрава.
Едва на ноги встала, всё бы ей в партизан да в горелки играться. Иной раз Аксинья с нянькой, а то вдова Герасимова учить возьмутся:
Не пристало барышне так носиться. Чумазая, лохматая, раскраснелась Кто тебя в жены возьмет?! говорят, и щечки ей отирают, локоны упрямые под гребешки да ленты заправляют.
А Зиночка выслушает, дождется, пока ей красоту наведут, тряхнет головкой, кудряшки во все стороны так и брызнут:
Некчем! смеется, а сама глазками по сторонам стреляет, товарищей по игре высматривает.
* * *
Что нрав мальчиший, для девчонки, которая сызмальства на старших братцев равнялась, дело объяснимое. Другое удивляло, ее интерес к «умным» разговорам и «большим» делам. А дел этих хватало.
Годы-то какие были! На России-матушкереформа за реформой, до самых основ добирались, всё на новый лад перекраивали. Вот и преображалась жизнь.
Взять Белую. Деревня деревней, а запасный хлебный магазин своими силами строить решили, чтобы в худород без муки и зерна не остаться. На тамбовщине таких магазиновединицы. Деликатесов в этих краях отнюдь не водилось (рассказывали старики, что Александру I, в бытность его в Тамбове, из столицы яства выписывали), зато товару простого, копеечного, всегда вдосталь было. В редкий год непогоды да бедствия выпадут. Да уж если выпадутна одного Господа вся надежда. В последний раз и погоды были, и хлеба дружно взошли, так мышь все поела. Тяжелый год тогда выдался, поумирали многие (тогда же старик-Можаев упокоился). Вот и взялись всей деревней потрудиться, чтобы впредь голода не бояться.
Другим замечательным предприятием школа была, тут уж прямая заслуга вдовы Герасимовой. Как Миша ее подрос, письмо да счет освоил, захотелось ей получше его подучить. А где? Школ-то в округе нет, только в Тамбове, а туда ездить не наездишься. Ну и взялась сама учить, учебники, книжки выписала. Пока сыном занималась, еще несколько детишек присоединилось, с их родителями перезнакомилась, обо всем с ними сговорилась, и пошло дело. Где силы находила, чтобы хозяйством заниматься, за «Герасимом» приглядывать да школу строить? Но вот же, и благодетели нашлись, и помощники, и школа встала. Здание небольшим вышло, одноэтажным, о пяти окнах, зато с сугубо отделенным кабинетом для фельдшера.
В тот же год Иван с мужиками водяную мельницу на лесной речушке поставил, а на супротивном берегу заимку себе присмотрел, говорил, трава там знатная, сочная, и место хорошее, черным лесом да соснами оторочено, сосны высоченные, далеко в небо уходят; словом, увидел раз, и расставаться не захотел, расчищать взялся.
И у всех-то, у всех дела были. Кто помладше и те учились, даже из девочек некоторые в Белую только на вакации приезжали. Пожалуй, только Михаил, сын Герасимов, никуда не спешил, о духовной стезе мечтал, но, для Зиночки, слишком созерцательными были его мечты. Вот и запросилась она учиться, по-умному, по настоящему, в какой-нибудь пансион или школу.
* * *
Позже поговорим, сухо отрезала Аксинья, выслушав просьбу дочери, а у самой душа в пятки ушла: куда, глупенькая, собралась? на какую беду опоздать боишься? и вглядывалась в детское личико, будто запоминая напоследок эти умные глазки, упрямые кудряшки, беспокойно подрагивающие губы
А после отводила душу у Герасимовой вдовы, у единственной, кому поверяла сокровенные мысли и тревоги. Разговор завел женщин в Саратов, где располагался пансион для девочек всех сословий, известный глубиной и широтой преподаваемых в нем знаний и строгими порядками. Все дни в пансионе были расписаны по часам и минутам, так что свободного времени почти не оставалось. Надо сказать, не все ученицы выдерживали такое напряжение, для Зиночки, с ее неутомимостью, то что надо. Аксинью же успокаивало внимание, с которым в пансионе относились к предметам духовным (хотя и в «светских» спуску не давали). Словом, если припало дочке учиться, лучшего заведения по всей России не сыщешь. Дело было решено и оплакано Аксиньей втайне ото всех.
* * *
Вопреки материнским опасениям, Зиночка быстро освоилась на новом месте. Учеба не представляла для нее никаких трудностей. С одноклассницами все складывалось как обычно бывает везде и всегда: с одними дружила, с другими приятельствовала, третьих умела держать на расстоянии.
Единственное, что однажды омрачило ее жизньсмерть батюшки, Ивана Можаева. В пансионе вошли в положение ученицы и позволили отлучиться. Сборы были быстрыми, а вот дорога оказалась долгой, к приезду Зины батюшку уже похоронили, и под присмотром тетки-вдовы, со всем старанием готовилась к поминкам.
И только Аксинья не выходила из комнатушки, приболела, да так, что и священника, и доктора звали. Доктор приказал давать порошки и ждать: «так как одному человеку без другого жить очень трудно бывает, привыкнуть надо».
Вдова Герасимова понимающе вздыхала и о своем думала. И ей по началу трудно без мужа, без Герасима было, а потом в дела ушла. И вот уже хозяйство какое, у обходчиков особым хутором Герасимовкой записано, и церковь стоит, и школа вдоль большака вытянулась, а кому все достанется? Мишка хоть и смекалистым растет, и по хозяйству помогает, а все мысли о духовном училище, да о постриге. Тут и перечить не пристало. Но за хозяйство с церковью и волноваться не стоило, братьям-Иванычам, Андрею с Дмитрием, перейдут. (Степан Иванович в то время в Камышине крепко обосновался, там и жену себе присмотрел и хозяйство завел.)
Но школа Детишек почти втрое противу прежнего прибавилось, так что фельдшерский кабинет под занятия освободить пришлось (самому фельдшеру в деревенской управе комнату отвели). Учатся на две смены. Из губернии чиновники то с проверкой, то с делегацией важной приезжают, чтобы павлинами перед гостями походить, похвастаться: уж на что глушь, а и тут школа есть! Вот только помощи от них не дождешься. Все самой делать приходится, а на сколько сил еще хватит? Случись что, и передать некому. Дело ведь не простое, не только сил, душевного расположения требует, чтобы любил человек с детьми заниматься, чтобы в науках и любомудрии преуспевал. Без того за школу и браться грешно.