То ли дело Васенька! Хвори своей не боялся. Хоть и родился в городе Саратове, хоть и рос под заботливые взгляды родни, даже учиться на дому начал (не хотели его без присмотра оставлять), но доучиватьсяв гимназию напросился. Надоело страхами жить.
А уж Белую как любил! Тут ему и покой, какого в городе не бывает, и от «свиты» свобода полная и пригляд не менее прежнего. В деревне ж от людей ничего не скроешь, а о Васеньке радение особое. Полюбился он, добрый, вежливый, уважительный. А болячка что? ее не угадаешь. Дал Богживи не ропщи.
Васенька и не роптал, и без дела не сидел, хотя, что и говорить, к хозяйству расположения не выказывал.
Сначала помологией увлекся. В школьном саду оранжерейку с летним кабинетом обустроил (на зиму-то в Саратов уезжал). Иногда «уроки» здесь же, в оранжерейке проводил, детишкам рассказывал, как умно все в природе, увязано, и какая она великая труженица.
Позже дикими растениями заинтересовался. Ради этого интереса наматывал он верста за верстой, ради него приносил ворохи трав и веток, гроздья мешочков с пробами земли и часами крючился над микроскопом, раскладывая что-то по бумажным пакетикам И скоро на смену снисходительному «опять блажит, сердешный» пришло загадочное «ишь, морочится, науку пытает».
Но более всего заимку любил. А кто бы не полюбил?! Речка лесная плещется, мельница водяная урчит, сосны дремлют Диких пчел там себе приглядел и как хороший бортник за ними ухаживал. Ох, и вкусен, душист был мед с той заимки! Но другое, особое счастье было здесь у Василия Николаевича, помолиться вволю любил, в стороне от глаз человеческих. Для того и шалашик себе приспособил.
Было дело, и на заимке падучая прихватила, но Васенька и тут не испугался. Как от хмари душевной оправился, рассказывал:
Потолкались мы тут с анчуткой. Тесно ему со мной! Тесно, так убирайся!
Так его, в шею! Поделом дураку! смеялись бабы, детишки и даже бородатые степенные мужики, не слишком одобрявшие его «науки»: мужицкое ль это делоцветики собирать.
* * *
А вот Зинаида Ивановна с Николаем Сергеевичем занятия сына уважали. И то правда, что среди их знакомых, тем более среди приятелей самого Василия Николаевича и в Архивной комиссии, и на Волжской биостанции хватало тех, кто умел науку с хозяйством сочетать.
К тому же и сам Николай Сергеевич к мануфактурному делу с торговлей не сразу пристал. Пришлось, когда господин Широких, почетный гражданин и личный дворянин, после мучительного бракоразводного процесса, без капиталов остался (даже особняк продал). Вся надежда на мануфактуру! А что с нее толку? Дела расстроены, Широких-страший после семейных неурядиц совсем разболелся, Николай Сергеевич немногим лучше был: терялся, робел, хандрил. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Зинаида Ивановна. Деловитостью и решимостью, с которыми она взялась порядок наводить, и супруга воодушевила, и обоих Широких в волнениях их успокоила. Да и братья-Иванычы помогли. И скоро дело наладилось.
Рядом с мануфактурой хозяйство образовалось, новый дом встал. Крепкий, просторный, в два этажа. Крыша железная. Фасад о пяти окнах на улицу выходит. Слева от него (вверх по улице) арка главного въезда во двор вровень и вплотную к дому примыкает, за аркойлавка Широких расположилась. С улицы в лавку покупатели, чаще покупательницы заходят, к материям приглядываются, щупают, на свет смотрят, нюхают, договариваются Со двора посерьезней дела творятся: заезжают-выезжают подводы, суетятся работники, покрикивают приказчики с извозчиками.
За лавкой склады один за другим до самой противоположной стены выстроились. Широких же не только своим, привозным тоже торговали.
В глубине двора, параллельно дому Широких и впритык к противоположной стене двухэтажное краснокирпичное зданиета самая мануфактура. Перед ней, огороженные заборами, котлы с кипящей краской, рамы, тканями обтянутые, железные решетки в железных же оправах За мануфактурой, в самом дальнем от лавки углусушильня, от остального двора сиренями огорожена, навесом от непогод и ненастей укрыта.
Правый торец дома Широких в заулок обращен. Вдоль него, впритирку к хозяйскому домуодноэтажная, тоже о пяти окнах, людская вытянулась. Дальшееще один въезд, его и домашним, и черным, и как только не называют. Тут уж по домашним нуждам ездят. За ним, в углу, тележня. От нее и до сушильни выстроились в ряд разные службы и сарайки.
И все-то движется, трудится, старается Тут и хандрить некогда, и хозяином быть приятно.
А как похорошел Широких-старших! Найдя прибежище у сына с невесткой, он вернулся к увлечениям юности, встречался с литераторами, историками, этнографами. С Васенькой у них и общие темы, и общие знакомые обнаружились! А после того, как в сельском экономическом журнале была напечатана «ученая» статья его внука, чуть не наизусть ее выучил и цитировал к месту и не к месту, как некую премудрость: «Культуры растительные безъязыкими и безмысленными сотворены суть, оттого существа своего разъяснить не могут. Понять егодело ученого. Определить в культуре лучшие начатки и укрепить ихдело помолога».
А еще мечталось деду, чтобы жена внуку добрая досталась и нравом попроще, и чтобы правнуков на руках покачать. Но сам Васенька девушек сторонился, холостяцкую судьбу себе полагал, и, как оказалось, напрасно.
* * *
Кежедай Тингаев, из Азорских помещиков, как дочь Виринея народилась, закумиться с Можаевыми возмечтал. А те с ответом не спешили. Но уж когда Виринеюшка в самый возраст входить начала, указал ей самой за Васеньку взяться. Пусть нездоров, зато и ерепениться меньше будет. Что не хват, на что ему, когда матьиз Можаевых, отецфабрикант саратовский и богатчеств за ним видимо-невидимо.
Виринея же личиком прехорошенькой была: глазки серые, щечкикровь с молоком, волосы цвета спелой пшеницы, с Василием Николаевичем держалась просто и ласково. Но самое удивительное, хвори его как будто не боялась. Это-то более всего и восхищало Василия Николаевича, наполняя сердце его чем-то неведомым, трепетным и сладостным. И скоро молодые заговорили о свадьбе.
Зинаида Ивановна с Николаем Сергеевичем хоть и предпочитали держаться с Кежедаем на уважительном расстоянии, да ведь одно делососед, другоедочь его. А главное, что сам Васенька был счастлив безмерно, и свадьба получилась если не самая пышная, то уж точно затяжная. По началу Белая с Герасимовкой да Азорка гуляли, потом из других городов родня с поздравлениями потянулась.
* * *
Тут же в Белой, у Васеньки с Виринеей детишки народились. В 1909 годуАриша, девочка сдержанная и серьезная; двумя годами позжеМашенька, хохотушка и проказница. Обе премиленькиебудущие красавицы и мамина гордость. Поленька, самая младшая, личиком не удалась. Разве что глазки голубенькие (это в папеньку), а в остальном, словно приятности на нее не хватило: нос грубоват, ноздри крупные, губы неровные. Зато характер ласковый, домашний, можно сказать, застенчивый. В 1915 году и наследник появилсяВанечка. И пока молодые с детишками обитали в Белой, в саратовском доме затеяли переделку, готовились две детские: розовая и голубая.
Но работы затягивались, мануфактура получила большой срочный заказ на сукно. Россия оказалась ввергнутой в Мировую войну.
* * *
В Саратове возводили военный городок, открывали лазареты, собирали пожертвования, отправляли поезда с хлебом и фуражом на фронт, жизнь все ощутимее определялась военными потребностями.
В Белой о войне, конечно, тоже знали, тоже хлеб в армию отправляли (за тем и из тамбовской управы приезжали, и от Зинаиды Ивановны с Николаем Сергеевичем), но печалям воли не давали. Уверены были мужики, что ежели сами с усердием землю работают, то и служивые в своем деле усердствуют, и чины разные о скорейшем благополучии ревностно пекутся, и каждый на своем месте о судьбе родной земли заботится, а значит, никакой супостат не страшен. Да и не захочет супостат этот с русской зимой встречаться: и сам померзнет, и лошадей потеряет, и безоружным останется.
* * *
В 1916 году только и разговоров былоо Брусиловском прорыве, в 1917-ом мир казался близок. Но там, где хаос берет верх, всё обессмысливается, в этом его суть, в этом его разрушительность.
Первые запасы быстро растаяли. Пополнение шло с перебоями. Собранное для фронтамука, зерно, фураж, сукно, горючеедо армии не доходило: изгнивало, расхищалось, разворовывалось, перекупалось. Повсюду росли голод и недовольство. Война затягивалась. И все громче заявляли о себе те, кто за особую доблесть почитал надругаться над святынями и заветами отцов. Заявляли убийствами, изменами, предательством.
Война еще не закончилась, а в Россииреволюция. Чины государевы от страха в столбняк впадают, солдатики из армии бегут, недоучки о политике рассуждают; а враг не ждет, пока все договорятся, ему чужие ссорыхорошая подмога, только успевай вожделенные земли да богатства к рукам прибирать.
Тамбовщину и война, и первая революция не слишком задели. Всех-то эмиссаров она кормила, солдатикам отправляла, о сиротках и вдовах заботилась, христорадцев захожих и тех голодными не оставляла.
Зато уж Красные Советы, этим ни Бог, ни царь не указ, таких злодеев да нехристей на мужика напустили, что от прежнего благополучия и следа не осталось.
Запасный магазин в Белой разграбили. Можаевский постоялый двор с заимкой Василия Николаевича, с шалашиком, с деревьями некоторыми, с пчелами дикими, все пожгли. Школу деревенскую под ружейный склад определили, в Азорке с кумышами местными задружились, а сами в имении княжеском обосновались, штабом назвались и потребовали, чтоб отныне все зерно в округе к ним, в Новоспасское на помол везли. Кто не повезет, у тех мельницы пригрозили порушить. Возили сначала, потом перестали. Они же деньги за помол возьмут, а смолотого хорошо если половину отдадут, а то все «именем революции» изымут, и живи как хочешь. Вот и перестали к ним ездить, в других деревнях мукомолов искали. Так эти «революционеры» по дворам пошли: муку, хлеб, посевное, овощи, сено, даже одежду, даже обувь, даже украшения бабьи, все гребли. Припрятывать мужички начали, «красные» и вовсе озверели, каких изуверств не чинили, чтобы схроны эти выведать. Вот и надвинулись на тамбовщину беды и смерти, голод и бесхлебье, каких отроду не бывало.
И те, кто прежде войну в деревне переждать надеялся, в город перебираться стал, особенно, кто с больными да малыми. А кто на месте оставался, обороняться готовился.
Папа Васенька (так называли Василия Николаевича в семье) к тому времени совсем разнедужился, приступ за приступом, да и за детишек страшно. Вот и согласился в Саратов идти, Зинаида Ивановна уж который год уговаривала! Причем идти решили на лошадях. На железных дорогах тоже за хлеб воюют: составы под откос летят, мосты взрываются, рельсы разбираются. Да и в самих поездах неспокойно: лихие люди промышляют, больных много, тифозных, с холерой Подводами, конечно, немногим надежней, а все вернее.
Собирались долго, на могилки родительские сходили, в монастыре службу отслужили, на прощание с Герасимовым семейством посидели (те уходить не захотели), с теми Можаевыми, что постоялый двор держали, с тингаевским семейством, с другими родственными и не родственными
В назначенный день встали затемно, отслужили молебен о путешествующих, оделись потеплее, тюки с вещами по дну телег раскидали, сеном прикрыли, чтобы недобрым людям меньше соблазна было, сверху детишек посадили, армяками укрыли. Мама Вера (так называли Виринею Кежедаевну дома) с Василием Николаевичем и несколькими проводниками рядом пошли. Немногим бы те мужички помогли с топорами да вилами, но во множестве людям всегда спокойнее. Замыкали шествие братья-Иванычи с Михаилом Можаевым, проводить вышли. У пепелища, где раньше постоялый двор был, остановились, чтобы попрощаться да напоследок на родные места взглянуть.
Пока собирались, светать стало. В утреннем сумраке ровно и гладко, как не бывает с уработанной землей, белела на полях изморозь. Промытые дождями от мучной пыли, неподвижно и черно поблескивали вдали ветряки. Сквозь ломкий стылый воздух колюче посверкивали кресты церквей. И ни человека в полях, ни возницы на дороге, ворота везде закрыты, даже конского перебора не слышно, даже собаки лаять как будто разучились, прячется жизнь деревенская, уходит в погреба и землянки. И только вороны на пепелище орут, за добычу дерутся.
Внезапно со стороны Тамбова, видимо, с какого-то поворота, донеслось нестройное, но узнаваемое:
«Пусть каждый и верит, и знает,
Блеснут из-за тучи лучи,
И радостный день засияет,
И в ножны мы вложим мечи.
Теперь же грозный час борьбы настал»
Донеслось, и так же неожиданно смолкло. И с новой силой возобновилась воронья драка
* * *
Машенька захныкала, Ариша принялась ее успокаивать, Поля крепче прижала Ванечку, мама Вера поежилась, Василий Николаевич чуть помолчав, широко перекрестился на маковку «Герасима»: «Спаси, Господи, не остави ны заступлением Твоим», и коротко кивнув Иванычам с Мишкой, решительно обернулся к Белой спиной:
Трогай, бросил он вознице.
И подводы медленно двинулись в сторону Савалы, на Саратов.
Из дневников Зины IIШкольные годы
Новая запись.
Мама часто говорит, что я глупая. И мне от этого грустно. Я и правда глупая, но не так, как она думает. Я не мечтаю закончить школу с золотой медалью, играть в «Что? Где? Когда?» и прославиться остроумием. Но если бы я была умнее, могла бы лучше понимать мамочку. Вот, чего я действительно хочу.
Вряд ли я из тех глупых, которые просто не хотят узнавать, читать, учиться. Мне интересны история, архитектура, живопись. Будь у меня возможность, я бы училась играть на пианино, но у нас его нет. Зато я люблю читать, знаю наизусть много стихов и песен. Мы с Яной (моей подружкой по двору) часто обсуждаем разные книжки, ходим на концерты и в филармонию, иногда в лекторий. (А в театры я не хожу, мне там плохо.) Вряд ли я из тех, кто совсем ничего не знает и знать не хочет.
Но есть другие глупые, которых правильней тугодумами назвать. Они всё понимают, но медленно. И вот это точно обо мне. Но не только это
Мне кажется, если даже я что-то, то не так, как надо, не так, как мамочка хотела бы. А как, и сказать не умею. Будто само движение моих мыслей неверно, стоит им попасть в мою голову, и они тут же становятся неправильными. Будто в ней, в моей голове, бульон из заблуждений, ошибок и невежества. Он-то и пропитывает собой любую мою мысль. И этот бульон, эта глупость мояона еще до разума до мыслей
Но думать все равно стараюсь, и думать, как мамочка, и любить то, что она любит. И очень надеюсь, что если в этот дурацкий бульон, раз уж от него не избавиться, будет попадать больше правильного, умного, хорошего, то и сам мозг как-нибудь выправится, и мы с мамочкой будем ближе. Но пока, бывает, она совсем не верит, что я действительно стараюсь стать умнее, и мне от ее неверия больно. А кто виноват? Я и виновата. Тем, что глупая виновата.
* * *
А вот с бабушкой мне неважно, умная я или нет, просто гуляем, и уже хорошо! Шагать бы с ней и шагать, чувствовать тепло ее руки, слышать ее дыхание, похрустывание влажного песка под ногами, глуховато-отдаленные звуки машин и трамваев, плеск голубиных крыльев С неба мелкий-мелкий дождь сыплетсяпыль небесная, нежная, тихая. А из нее то ствол, почерневший от влаги, покажется, то статуя умытой белизной сверкнет. На ворсинках бабушкиного коричневого пальто капли тумана драгоценными камнями подрагивают, а которые покрупнее, раз! и под ноги скатываются, и тут же в землю уходят И ничего не надо: ни людей, ни дел, ни разговоров, потому что дела и слова теряются, смыслы меняются, а ощущение счастья, полного, всеохватывающего, это ощущение навсегда остается. Достаточно вспомнить о нем, и вот оно! в душе, в сердце горит-разгорается. И ни беды, ни время над ним не властны.
И уж не знаю, что для менее ценнее вот эти мгновения тихого счастья или наши с бабушкой разговоры о семейных делах, о Можаевых, о любимом ею Саратове, о моей учебе И то, и другое без бабушки немыслимо.
Новая запись.
Мама с бабушкой очень разные.
У бабушки, например, много знакомых, и все интересные и очень непохожие.
Больше других она с тетей Женей Раевской дружит. Тетя Женя руководит музыкальной школой и много знает об архитектуре, помогла нам одну гравюру отреставрировать, ее еще в герасимовской типографии оттиснули. Зовут тетю Женю Евгенией Леонгардовной, но каждый раз, когда я пыталась назвать ее по имени-отчеству, она меня останавливала: «Не ломай язык, деточка. Нас с твоей бабушкой юность и война так породнили, что ближе некуда. Так что «тетей Женей» в самый раз будет». Это тем более справедливо, что внуки самой тети Жени мою бабушку «тетей Полей» называют. В последнюю субботу месяца бабушка с тетей Женей вместе собираются то у нас, то у нее. Угощения разные готовят, знакомых приглашают. Это у них Ассамблеями называется. К нам, в основном, бабушкины знакомые приходят, к тете Женеее знакомые. Бывает, и общие знакомые встречаются.