Мистер Бамбургер был категорически против. Вернер фон Хальц протестовал чередой ругательств на всех мыслимых европейских языках. Но Уинстон Эйерс и Хедди Леланд Эйерс, его жена, настояли на своем, спокойно, непоколебимо. Так Джейн Робертс подписала контракт на вторую главную женскую роль в «Дитя опасности». Персонаж появлялся во второй половине фильма, и актриса на роль еще не была отобрана.
Мистер Бамбургер сдался при условии, что Джейн Робертс останется Джейн Робертс, перекрасит волосы, изменит форму бровей, не будет выходить в свет и исключит любую связь своего имени с именем Клэр Нэш.
И все же, вздыхал мистер Бамбургер, все же публика догадается.
Я надеюсь, сказал Уинстон Эйерс серьезно, я всем сердцем надеюсь, что они догадаются. Но у меня есть основания сомневаться в этом.
Джейн Робертс сыграла простую, невинную деревенскую девушку из владений королевы лани. Это была небольшая роль, но стоила десяти главных. Она дала ей возможность сыграть все эмоции, которые она мечтала показать. Она подходила ей идеально. Она была сочетанием всех ее великих ролей.
Клэр Нэш собрала все силы. Она вспомнила все свои великие роли и взяла от каждой только лучшее. Она привнесла в свою роль нежные, беспомощные взгляды, дрожащие губы, знаменитую невинную улыбку, все движения, грации, ужимки, которыми так восхищались поклонники и критики. Она сделала все, что когда-либо делала, и даже больше. Она в жизни так хорошо не играла.
Шесть месяцев спустя появились отзывы:
«Дитя опасностикартина века. Слова теряют смысл, когда мы говорим о великолепии этого чуда экрана. Его нужно увидеть, чтобы понять волшебство этого кинематографического триумфа. История так же велика, как ее авторУинстон Эйерс. И когда сказано этосказано все. Вернер фон Хальц завоевал блестящей режиссурой этого шедевра подлинное бессмертие. Хедди Леланд, новая звезда, это открытие, которое превосходит все, прежде виденное на экране. Ее игра отмечена пламенеющей печатью гениальности, которая создает историю кино
Если нам будет позволено обратить внимание читателя на незначительные изъяны этого умопомрачительного произведения, мы бы хотели отметить, не углубляясь в детали, небольшую неприятность, омрачившую идеальный вечер. Мы говорим о второй главной женской роли. Это одна из тех неинтересных, простодушных юных штучек, у которых нет ничего, кроме сладкой улыбки и хорошенького личика. Она напоминает нам ту или другую звезду, но ее слабое, бесцветное изображение деревенской девицы показывает нам невыгодное положение хорошей роли в руках любителя. Роль играет некая Джейн Робертс».
Около 1929 г.
Красная пешка
Предисловие редактора
В 1930-м, все еще работая в костюмерной РКО, Айн Рэнд начала намечать «Мы, живые». Но она прервала работу над романом, чтобы написать сценарий для фильма, надеясь, что это принесет ей достаточно денег, чтобы заниматься только творчеством. Айн Рэнд считала «Красную пешку» своей первой профессиональной работой. К счастью, это же было ее первой публикацией, принесшей заработок: она продала рассказ «Юниверсал пикчерс» в 1932 г. за 1500 долларов, и наконец смогла выйти из РКО. Плата в 1500 долларов включала в себя как сюжет истории, так и сценарий.
«Юниверсал» позже продал историю «Парамаунт» (за что «Парамаунт» заплатил 2000 долларов). Правами теперь обладала «Парамаунт пикчерс», так никогда и не выпустившая историю в свет, что позволило напечатать ее.
«Красная пешка» представляет первую для Айн Рэнд серьезную философскую тему: зло диктатурыв частности, в Советской России. Однозначное отвержение мисс Рэнд диктатуры включает в себя целую философскую систему, в том числе взгляд на природу реальности и требования человеческого рассудка (см. «Капитализм: незнакомый идеал»). Но в «Красной пешке» аргументы сведены к его сущности. Коммунизм требует, чтобы индивид отказался от собственной независимости и счастья и стал шестеренкой, беззаветно работающей на благо группы. Коммунизм, таким образом, это разрушитель индивидуального счастья и человеческой радости. Или, если выражать это в терминах «Мужа, которого я купила» и «Хорошей статье», философский вопрос таков: коммунизм против «поклонения человеку» и коммунизм против «благосклонной вселенной», то есть коммунизм против ценностей. Такова связь между политической темой рассказа и этическими воззрениями Айн Рэнд.
Ответом коммунизму, как считала Айн Рэнд, было бы признание человеческого права на жизньна жизнь по собственному уму и ради себя самого, не принося ни себя в жертву другим, ни других в жертву себе. Цель и лозунг такого человекарод счастья, который в этом рассказе символизирует «Песня танцующих огней». Эта песня, по сути, является опровержением коммунизма от Айн Рэндрадостный дух песни, тот факт, что такая радость доступна человекуэто ответ апостолам безответного труда. Требовать отказа от такой радости, по мнению Айн Рэнд, подлинное зло.
В «Красной пешке» есть и еще одна темафилософское сходство коммунизма и религии. Они подчиняют индивида чему-то якобы высшему (Богу или государству) и отождествляют благодетель с самоотверженным трудом. С ранних лет Айн Рэнд четко видела, что коммунизм, несмотря на его пропаганду. не альтернатива религии, но только лишь обмирщенная версия ее, наделяющая государство прерогативами, ранее отведенными потустороннему (В противовес философии здравого смысла и самоуважения.)
Сюжет «Красной пешки», как и тема, очень близок к «Мы живые». Обе работы подразумевают треугольник: страстная женщина (преобладающая в действии), ее возлюбленный (или муж) антикоммунист, преданный коммунист, обладающий властью над ними и которого она должна соблазнить, чтобы спасти жизнь своего возлюбленного. В таком треугольнике женщина презирает третьего и делит с ним постель только из практических соображений. В версии Айн Рэнд коммунист, впрочем, не злодей, но заблуждающийся идеалист, которого героиня начинает любить; это погружает героиню в гораздо более болезненную ситуацию, которую ей необходимо разрешить, и история становится несравнимо более захватывающей.
Как в большинстве произведений Айн Рэнд, история оставляет в нас веру в чувство человеческого достоинства, даже величия, потому что конфликт историине между добром и злом, а между добром и добром (двумя мужчинами). В соответствии со своим представлением о том, что зло беспомощно, злодеи в историях Айн Рэнд редко поднимаются до ролей доминирующих, определяющих сюжет фигур. Чаще всего они, как Федоссич в этой истории, онипериферийные создания, приговоренные своей иррациональностью к провалам и поражениям. Фокус истории, таким образом, не на подлом человеке, а на человеке героическом.
В «Красной пешке», как это подходит истории, предназначенной для экранизации, центральная ситуация представляется в упрощенном виде. Муж (Михайл) отбывает заключение на пустынном острове, коммунист (Кареев) комендант острова, а цель жены (Джоан) помочь мужу сбежать. Детали и темп развития сюжета отличаются от «Мы, живые» так же, как и концовка, которая сама по себе блестяща; неизвестность разрешается в четырех словах, прошептанных Джоан солдатам. Название кажется игрой слов: Джоанпешка, данная Карееву красным государством, но и сам Кареев«красный», ставший пешкой на поле Джоан.
По своей природе киносценарий концентрируется на драматическом действии, разворачивающемся перед камерой. Этот сценарий предоставляет романтическому режиссеру изобилие ходов такой драмы. Можно практически представить себе лицо Михаила, разрываемого ревностью, когда он прислуживает за столом своему сопернику и собственной жене или крупный план, когда на фоне звенящих колоколов зачитывается срочное послание; или, в конце, двое саней медленно разъезжаются в противоположные стороны по чистому снегу, взгляд Джоан обращен на того, чья голова гордо поднята, хотя он направляется к верной смерти.
Наиболее выразительна сцена в библиотеке. Кареев стоит между коммунистическим плакатом и фреской, оставленной на острове монахами. Плакат изображает людей размером с муравьев, под надписью, требующей жертвы коллективу; фреска изображает святого, умирающего на костре. И через комнатуДжоан: «Откинув назад голову, на темных алтарных ступенях, напряженная, слушая песню [танцующих огней], она казалась священным подношением Божеству, которому она служила». Здесьсоотнесение человекопокло-нения с двумя разрушительными культами, и все этов визуальной сцене. Вот что значит «писать для кино».
Удивительно, какой литературной ценностью обладает этот простой пересказ сюжета. Здесь проявляет себя экономия средств Айн Рэнд, позволяющая двумя словами выразить содержание целых томов. К примеру, сцена, в которой Кареев спрашивает Джоан, зачем она прибыла на остров, и она отвечает ему, что слышала, что онсамый одинокий человек в Республике. «Ясно, говорит он. «Жалость?»«Нет. Зависть». Есть и драматические антитезы в стиле Виктора Пого («Гражданская война подарила ему шрам на плече и презрение к смерти. Мир дал ему Страстной остров и презрение к жизни».) И есть также живые описания с пробуждающими воспоминания картинаминапример, описание монастыря в сумерках или ночных волн.
После «Красной пешки» и «Мы живые» Айн Рэнд редко писала о советской России. Она сказала то, что хотела, о рабском государстве, в котором выросла. И после этого сфера ее интересов переместились с политики на фундаментальные ветви философии, и от рабствана достижения (и проблемы) жизни в гражданской стране.
Замечание по тексту:
Айн Рэнд написала оригинальный набросок этого сюжета, затем отредактировала примерно двадцать страниц, до того места, где Михаил впервые видит Джоан на острове. Предполагается, что эти страницы имели значение для подачи на студию, и дальнейшее редактирование оказалось ненужно. Поэтому, возможно, более ранние страницы более гладко написаны, чем последующие.
Редактируя, мисс Рэнд меняла имена и предыстории героев. Джоан первоначально была Таней, русской княжной; Михаил был Виктором, русским князем; и заключенные были преимущественно из русского дворянства. Мне пришлось сделать некоторые поправки, чтобы придать тексту однородность с новым началом. Я просто изменил, где нужно, имена и удалил отсылки к предысториям, которые позже были изменены.
Леонард Пейкофф
I
Ни одна женщина, сказал юный заключенный, не примет ничего подобного.
Как ты можешь заметить, ответил пожилой заключенный, пожимая плечами, одна приняла.
Они склонились над парапетом башни, чтобы посмотреть на море. От покрытого инеем камня под их локтями башня круто обрывалась вниз на триста футов до земли глубоко внизу; вдалеке, на море, где, как первое обещание снежных бурь, мягко катились белые облака, лодка прокладывала путь к острову.
Внизу береговая охрана была наготове, ожидая под стеной, на причале из старых, прогнивших досок; на стене охранники остановили свой обход; они смотрели на лодку, опершись на штыки. Это было серьезным нарушением дисциплины.
Я всегда думал, сказал молодой заключенный, что есть какой-то предел добровольному падению женщины.
Это, сказал старый заключенный, показывая на лодку, доказывает, что его нет.
Он тряхнул волосами, потому что они закрывали ему монокль; ветер был силен, а ему давно требовалась стрижка.
Облезлый позолоченный купол вздымался над ними так же, как и те бесконечные купола, которые венчались золотыми крестами в тяжелом небе России: но здесь крест был отломан: флаг развевался над нимяркий, вьющийся язык алого цвета, как язык пламени, танцующий в облаках. Когда ветер развернул его в ровную, дрожащую линию, белые символы Советской республики сверкнули на мгновение на красном полотнесерп, скрещенный с молотом.
Во времена царя этот остров был монастырем. Монахи-фанатики выбрали для себя этот кусочек земли в арктических водах у берегов Сибири: они относились подвижнически к снегу и ветру и в добровольной жертвенности поклонялись ледяному миру, в котором человек не протягивал больше нескольких лет. Революция изгнала монахов и привела на остров новых людей, людей, которые прибыли туда не по собственной воле. Письма никогда не достигали острова, письма никогда не отправлялись с острова. Много арестантов прибывало на остров, никто никогда его не покидал. Когда человека приговаривали к заключению на Страстном острове, те, кого он оставлял, молились о нем, как о покойном.
Я не видел женщины три года, сказал молодой заключенный. В его голосе не было сожаления, только задумчивое изумление.
Я не видел женщины десять лет, сказал старший заключенный. На эту и смотреть нечего.
Может быть, она красивая.
Не будь дураком. Красивым женщинам это не нужно.
Может быть, она расскажет нам, что происходит снаружи.
Я советую тебе с ней не разговаривать.
Почему?
Ты не хочешь расстаться с последним, что у тебя осталось.
С чем?
С самоуважением.
Но, может, она
Он остановился. Никто не давал приказа прекратить, и он не слышал ничего за спиной, никаких шагов, ни звука. Но он знал, что кто-то стоит у него за спиной, и он знал, кто это, и он медленно обернулся, хотя никто не приказывал повернуться, думая, что лучше броситься с башни, чем столкнуться лицом к лицу с этим человеком.
Комендант Кареев стоял перед ним на лестничной площадке. Люди понимали, что комендант Кареев вошел в комнату, возможно, потому, что он сам никогда не думал ни о них, ни о комнате, ни о том, что он в нее вошел. Он стоял неподвижно, глядя на двух заключенных. Он был высок, прям и худ. Казалось, он был сделан из костей и кожи. В его взгляде не было ни злости, ни угрозы, он вообще ничего не выражал. В его глазах никогда не проскальзывало ничего человеческого.
Заключенные видели и как он награждает охранников за выдающиеся заслуги, и как приказывает засечь до смерти арестантавсегда с одним и тем же выражением лица. Они не знали, кто боится его большеохранники или заключенные. Его глаза, казалось, не видели людей; они видели, казалось, не человека, а мысль; единственную мысль, на многие столетия вперед; и поэтому, когда люди смотрели на него, им становилось так холодно и одинокословно они выходили ночью на бесконечное открытое пространство.
Он не сказал ни слова. Два заключенных проскользнули мимо него к лестнице и поспешно спустились вниз на подгибающихся ногах; он услышал бы, как один из них споткнулся, если бы вообще их заметил. Он не отдавал им приказа уйти.
Комендант Кареев стоял один на башенной площадке, его волосы развевались по ветру. Он склонился над парапетом и взглянул на лодку. Небо над ним было серо, как пистолет у пояса.
Комендант Кареев носил пистолет вот уже пять лет. Вот уже пять лет он был комендантом Страстного острова, единственный в гарнизоне, кто мог выносить эти условия. Много лет назад, он, со штыком наперевес, воевал в гражданской войне против людей, многих из которых теперь охранял, и против родителей других заключенных. Гражданская война подарила ему шрам на плече и презрение к смерти. Мир подарил ему Страстной остров и презрение к жизни.
Комендант Кареев все еще служил революции, как он служил ей в войну. Он принял остров, как принимал ночные атаки и окопы; только это было тяжелее.
Он шел резко, легко, как будто с каждым шагом электрический разряд бросал его вперед; несколько седых волосков поблескивало на его голове, как первый подарок Севера; его губы были неподвижны, когда он бывал доволен, и улыбались, когда он злился; он никогда не повторял приказ дважды. Ночами он сидел у окна и смотрел куда-то, неподвижно, бездумно. Его звали товарищ комендантв лицо, за его спинойЗверем.
Лодка приближалась. Комендант Кареев уже мог различить фигуры на палубе. Он склонился над парапетом; в его глазах не было ни нетерпения, ни любопытства. Он не мог найти фигуры, которую ожидал. Он повернулся и направился к лестнице.
Охрана на первой площадке быстро выпрямилась при его приближении; они смотрели на лодку.
У подножья лестницы двое заключенных смотрели на море, перегнувшись через подоконник.
он сказал, что ему было одиноко, услышал он слова одного.
Я бы не хотел того, что он получит, ответил другой.
Он прошел по пустому коридору. В одной из камер он увидел трех мужчин, стоявших на столе, придвинутом к зарешеченному окошку. Они смотрели на море.
В фойе его остановил товарищ Федоссич, его помощник. Товарищ Федоссич закашлялся, и, когда он кашлял, его плечи тряслись, выходя вперед, а длинная шея наклонялась, как шея изголодавшейся птицы. Глаза товарища Федоссича потеряли цвет. В них, как в замерзшем зеркале, отражались серые монастырские стены. Он смотрел одновременно застенчиво и высокомерно, как будто опасаясь и желая оскорбления. Вместо пояса он носил кожаную плеть.