Они достигли подножья лестницы, где у высоких окон болталась группа заключенных, как будто бы случайно, бесцельно глядя на закат.
Ее нога была на первой ступеньке, когда крик остановил ее, такой, будто бы мученики на стенах вдруг обрели голоса.
Фрэнсис!
Михаил Волконцев стоял, вцепившись в перила, загораживая ей путь. Многие смотрели на его лицо, но оно выглядело так, что лучше бы ему быть невидимым.
Фрэнсис! Что ты здесь делаешь?
Мужчины вокруг не могли понять вопроса из-за того, как звучал его голос, и потому, что он произнес это по-английски.
Ее лицо было холодно, и пусто, и немного удивленновежливо, безразлично удивленно.
Прошу прощения, ответила она по-русски. Я не уверена, что знаю вас.
Кареев шагнул между ними и схватил Михаила за плечо, спрашивая.
Ты знаешь ее?
Михаил посмотрел на нее, на лестницу, на мужчин вокруг.
Нет, прошептал он, я обознался.
Я тебя предупреждал, зло сказал Кареев и отбросил его с дороги, к стене. Джоан повернулась и стала подниматься по лестнице. Кареев последовал за ней.
Заключенные смотрели на Михаила, прижатого к стене и неподвижного, не стремящегося выпрямиться, и только его глаза смотрели вслед женщине, и его голова покачивалась медленно, словно отмеряя каждый ее шаг.
Между камерами Джоан и Кареева не было двери. Пять лет не разговаривал комендант Кареев с женщинами, но почти сорок лет прошло с тех пор, как он разговаривал с женщинами вроде нынешней гостьи. Она была призом, его наградой, пешкой от красной республики за долгие часы и годы его жизни, за его кровь, за его седину. Она принадлежала ему как его зарплата, как хлебный паек горожанам по продовольственным карточкам. Но у нее были беспомощные белые пальцы и холодные глаза, которые не звали и не запрещали и смотрели на него с открытым, удивленным спокойствием, которое было выше его понимания. Он ждал пять лет; он мог подождать еще одну ночь.
Он закрыл дверь и прислушался. Он мог слышать стон волн снаружи, и шаги охранников на стене, и шуршание ее длинного платья по полу соседней камеры.
После полуночи, когда монастырские башни растворились в черном небе, и только коптящие фонари охраны плыли в темноте, кто-то постучал в дверь Джоан. Она не спала. Она стояла у голой каменной стены, под бледным прямоугольником зарешеченного окна, и зажженная свеча выхватывала из темноты белые пятна ее рук и склоненного лица. Воск от свечи застыл в длинных струйках поперек стола. Она колебалась одну только секунду. Она затянула складки своего длинного черного халата и открыла дверь.
Это был не комендант Кареев, это был Михаил.
Он положил руку на дверь, чтобы она не могла ее закрыть. Его губы были сжаты, но глаза колебались, измученные, молящие.
Тихо, сказал он, я должен был увидеть тебя наедине.
Убирайся отсюда, шепотом приказала она, сию секунду.
Фрэнсис, умолял он, это это невозможно. Я не понимаю Я должен услышать хоть слово
Я не знаю, кто вы такой. Я не знаю, чего вы хотите. Дайте мне закрыть дверь.
Фрэнсис Я должен Я не могу Я должен знать, почему ты
Если вы не уйдете, я вызову коменданта Кареева.
Да, позовете? Он дерзко поднял голову. Ну, я бы взглянул, как вы это сделаете.
Она открыла дверь шире и крикнула:
Товарищ Кареев!
Ей не пришлось звать дважды. Он распахнул дверь и оказался лицом к лицу с ними, рука на пистолете у ремня.
Я приехала сюда не для того, чтобы мне досаждали ваши заключенные, товарищ Кареев! сказала она уверенно.
Комендант Кареев не произнес ни слова. Он дунул в свисток. Из конца длинного коридора, стук тяжелых сапог отдавался эхом в камерах, на его зов явилось двое стражников.
В карцер, приказал он, указывая на Михаила.
В глазах Михаила больше не было отчаяния. Презрительная улыбка застыла в уголках его рта. Рука поднялась ко лбу, салютуя Джоан.
Она стояла неподвижно, пока шаги охранников не замолкли в темноте под лестницей, уводя Михаила. Он посмотрел на ее шею, белую на фоне черного халата.
Но, в самом деле, сказал комендант Кареев, в чем-то он был прав.
Он не понимал, принадлежит ли мягкое тепло под его руками бархату или телу под тканью. На одну секунду ему показалось, что ее глаза потеряли свое твердое спокойствие, что они беспомощны и испуганнысовершенно детские, как и пушистые белые волосы, падавшие на его руку. Но ему было все равно, потому что затем ее губы расплылись в улыбке и снова скрылись под его губами.
II
Джоан распаковывала чемодан. Она вешала свою одежду на ряд гвоздей. Совсем немного света падало из зарешеченного окошка, ровно столько, чтобы заставить мерцать шелка и кружева, подрагивавших в нише, предназначенной для монашеских ряс.
Свет, казалось, исходил от моря; небо, мертвенносерое, висело над ним, отражая чужое сияние. Ртутные волны неустанно двигались: они, казалось, не двигались к берегу; они кипели и сталкивались, взбешенные, клочья пены мелькали и исчезали мгновенно, словно море было огромным котлом.
Из своего окна Джоан могла видеть статую святого Георгия на карнизе. Его огромное, нелепое лицо смотрело прямо на далекий горизонт, не наклоняясь над драконом под копытами своей лошади. Голова дракона нависала над морем, серая, словно последние капли крови уже давно упали из распахнутой пасти в море.
Джоан вешала шаль, чтобы закрыть нишу, квадратный кусок льна, тяжелый от вышитых крестов. Комендант Кареев вошел в тот самый момент, когда она ушибла молотком палец, пытаясь вогнать гвоздь в твердую, деревянную раму ниши.
Это все вы виноваты, сказала она и улыбнулась в безмолвном приветствии. Вы обещали мне помочь.
Он взял ее руку без колебаний, властно и с тревогой посмотрел на маленькое красное пятнышко.
Мне очень жаль. Сейчас я для вас его прибью.
Вы оставили меня совсем одну уже трижды этим утром.
Простите, мне нужно было идти. Нарушение внизу. Один из этих дурней отрубил себе палец на ноге.
Несчастный случай?
Нет. Безумие. Он думал, что его пошлют в больницу на материке.
Вы его послали?
Нет. У меня есть для него доктор. Очень полезно иметь врача среди заключенных; раньше был хирургом в Санкт-Петербургской медицинской академии. Сейчас прижигает несчастному ногукаленым железом А что у вас здесь?
Моя одежда.
Зачем вам столько?
Зачем вы носите этот пистолет?
Это моя профессия.
А вот это, показала она на нишумоя.
А-а-а. Он посмотрел на одежду, на нее, пожал плечами. Да, и неплохо вас кормящая Да, если вы столько зарабатывали, зачем приехали сюда?
Я устала. Я услышала о васи мне это очень понравилось.
Что же вы услышали?
Что высамый одинокий мужчина во всей республике.
Ясно. Жалость?
Нет. Зависть.
Она наклонилась и достала из чемодана платье из темного мягкого атласа.
Подержите, приказала она, доставая палантин, встряхивая его пушистый меховой воротник, нежно поглаживая и осторожно вешая в нишу. Он осторожно держал платье, и его пальцы медленно двигались под гладкими, мерцающими складками, мягкими и изумительными, как шкура какого-то загадочного зверя. Он сказал:
Вам здесь такое не понадобится.
Я думала, они вам понравятся.
Я не замечаю тряпок.
Отдайте мне платье. Его не держат вот так, за подол.
Зачем вообще такие вещи?
Оно красивое.
Оно бессмысленное.
Но оно красивое. Разве это не причина, чтобы привезти его?
Кому-то из нас, сказал комендант Кареев, многому предстоит научиться.
Да, кому-то из нас предстоит, ответила она коротко.
Она склонилась над чемоданом и извлекла длинную шелковую ночную рубашку. Она демонстрировала роскошь своих утонченных принадлежностей естественно и безразлично, как будто это все было ожидаемо, как будто она не замечала изумленных глаз Кареева: как будто она не знала, что эта элегантность модного будуара, будучи перенесена в монашескую келью, была испытанием и для обледеневших стен, и для угрюмого коммуниста, и для самого долга, который она выполняла. Возле пыльной бутылки, державшей свечу, она поставила пуховку с пудрой.
Он спросил грубо:
Вы вообще понимаете, где находитесь?
Я думаю, ответила она с легчайшей улыбкой, что вы однажды могли бы пожелать подумать о местах, где вы не были. Однажды.
У меня не так много желаний, ответил он сурово, кроме тех, что приходят на официальных бланках с печатью партии. Если она приказывает мне остаться здесья остаюсь.
Он посмотрел на ряд платьев в нише и нетерпеливо пнул открытый чемодан.
Вы с этим закончили? спросил он. Я не так много времени могу потратить на помощь вам.
Вы не так много времени на меня потратили, пожаловалась она, вас все утро вызывали.
Меня снова вызовут. У меня есть дела поважнее, чем развешивание этого вашего барахла.
Она извлекла шелковую туфельку и стала пристально изучать пряжку.
Мужчина, который вчера ночью пришел ко мне, спросила она. Куда вы его дели?
В карцер.
В карцер?
Пять метров под землей. Там можно было бы плавать, если бы стены не замерзли. Но они замерзли. И я поставил ему предел.
Предел чего?
Света. Когда мы ставим предел, мы накрываем дыру крышкой. И пока мы не откроем ее, чтобы бросить ему еду, он может быть слепым, потому что глаза все равно ничего не увидят.
Сколько дней продлится его заключение?
Десять дней.
Она наклонилась за второй туфелькой. Она осторожно поставила их под складками длинного халата. Спросила с легкой улыбкой:
Неужели мужчины думают, что такое наказание удовлетворит женщину?
А что бы сделала женщина?
Я бы заставила его извиниться.
Но вы бы не хотели, чтобы я застрелил его? За неповиновение. Он никогда не извинится.
Увеличьте его наказание, если он не согласится.
Онтяжелый случай. Я многих здесь сломал, но он, как сталь, пока. Он не заржавел на Страстном островепока.
Ну? Вас разве интересуют только те, кого легко сломать?
Комендант Кареев подошел к двери, открыл ее и дунул в свисток.
Товарищ Федоссич, приказал своему помощнику, когда шаркающие шаги остановились у двери, приведите сюда гражданина Волконцева.
Товарищ Федоссич удивленно посмотрел на Кареева. Взглянул в комнату, на Джоан, глазами, полными возмущенной ненависти. Он поклонился и потащился обратно.
Они снова услышали его шаги, смешанные с гулкой поступью Волконцева. Федоссич распахнул дверь ногой и, отступая, втягивая голову в плечи в угодливом поклоне, прижав локти плотно к бокам, пропустил Михаила, затем приблизился к Карееву и заметил, мягко улыбаясь (его улыбка казалась одновременно застенчиво извиняющейся и высокомерной):
Это незаконно, товарищ комендант. Наказание должно бытьдесять дней.
Неужели товарищ Федоссич забыл, спросил Кареев, что мой приказпривести сюда гражданина Волконцева.
И он захлопнул дверь, оставляя своего подчиненного снаружи.
Комендант Кареев посмотрел на Михаила, бледного, прямого, в старой куртке, которая так хорошо на нем сидела; затем посмотрел на Джоан, которая внимательно изучала заплатки на рукавах этой куртки и синие, замерзшие руки в рукавах.
Вы здесь, Волконцев, сказал комендант, чтобы извиниться.
Перед кем? спокойно спросил Михаил.
Перед товарищем Хардинг.
Михаил сделал шаг по направлению к ней и вежливо поклонился.
Мне очень жаль, мадам, улыбнулся он, что вы заставили достойного коменданта Кареева нарушить законвпервые в жизни. Но я предупреждаю вас, товарищ комендантмм товарищ Хардинг легко нарушает закон.
Гражданин Волконцевне очень справедливый судья женщин, ответила Джоан ничего не выражающим голосом.
Я бы очень не хотел судить всех женщин, товарищ Хардинг, по тем немногим, кого я знал.
Вы здесь, чтобы извиниться, напомнил Кареев. Если вы это сделаете, ваше наказание будет отменено.
А если не сделаю?
Я здесь уже пять лет, и все заключенные до последнего всегда мне повиновались. Если я останусь здесь, все они покорятся мне. И япокане собираюсь покидать пост.
Ну, тогда вы можете скормить меня крысам в карцере; или приказать хлестать меня, пока я не истеку кровью, но я не извинюсь перед этой женщиной.
Комендант Кареев не ответил, но в этот момент дверь распахнулась и, задыхаясь, ему салютовал Фе-доссич.
Товарищ комендант! На кухне волнение!
В чем дело?
Заключенные на овощах отказываются чистить картошку. Они говорят, она гнилая и мерзлая и не годится для готовки.
Ну, тогда они съедят ее сырой.
Он поспешно вышел, Федоссич последовал за ним.
В одно движение Джоан оказалась у закрытой двери. Она прислушаалась, приставив одно ухо и ладони к доскам. Дождалась, пока эхо последних шагов не затихло внизу.
Затем повернулась и произнесла всего одно слово, и ее голосдрожащий и торжественныйзвенел, как первый поток из прорванной плотины, умоляющий, и торжествующий, и страдающий:
Мишель!
Слово ударило его, как пощечина. Он не двинулся. Не смягчился, не улыбнулся. Только его губы шевельнулись, когда он спросил, почти беззвучно:
Почему ты здесь?
Она мягко улыбнулась, и ее улыбка была молящей и сияющей. Ее руки поднялисьжадно, повелительноему на плечи. Он сжал ее запястья; это было усилие, заставившее содрогнуться каждый мускул его тела, но он отбросил ее руки.
Почему ты здесь? повторил он.
Она прошептала с легким упреком в голосе:
Я думала, у тебя хватит веры в меня, чтобы понять. Я не могла признать тебя вчера, я боялась, что за нами следят. Я здесь, чтобы спасти тебя.
Он спросил мрачно:
Как ты попала сюда?
У меня есть друг в Нижне-Колымске, поспешно прошептала она. Большой английский торговец, Эллере. Живет через дорогу от ГПУ. Он знает людей там, влиятельных людей, которым он может приказывать, понимаешь? Мы услышали об этом о том приглашении от Кареева. Эллере все сделал, чтобы меня прислали сюда.
Она остановилась, глядя на его бледное лицо:
Почему ты так суров, милый? Ты не улыбнешься, чтобы поблагодарить меня?
Улыбнуться чему? Моя женав руках гнилого коммуниста.
Мишель!
Неужели ты думала, что я захочу быть спасеннымтакой ценой?
Она спокойно улыбнулась.
Неужели ты не знаешь, как много женщина может пообещатьи как малоисполнить?
Моя жена не может играть такую роль.
Но мы не можем выбирать оружие, Мишель.
Но есть честь, которую
Она проговорила гордо, уверенно, высоко держа голову, напряженным звенящим голосом, бросая каждое слово ему в лицо.
У меня есть щит, который моя честь пронесет через все битвы. Я люблю тебя Взгляни на эти стены. В камнезамерзшая вода. Еще несколько лет, и твои глаза, твоя кожа, твой разум замерзнет, как она, раздавленная этим камнем, днями и часами, которые не двигаются с места. Ты хочешь, чтобы я покинула тебя и шла по миру с одной лишь мыслью, одним желанием, и оставила тебя в этом ледяном аду?
Он посмотрел на нее. Шагнул к ней. Она не шевельнулась. Она не издала ни звука, но ее кости хрустнули, когда его руки оторвали ее от земли, и его губы впились в ее тело, голодные мечтами, отчаянием, бессонными ночами двух долгих лет.
Фрэнсис!.. Фрэнсис
Она первой оторвалась от него. Она прислушалась и отбросила прядь волос с лица тыльной стороной ладони с расслабленными пальцами быстрым, резким движением.
Он прошептал, задыхаясь:
Сделай так еще раз.
Как?
Твои волосы как ты их отбрасываешь Я мечталдва годао том, чтобы увидеть, как ты это делаешь и как ты ходишь, и как ты поворачиваешь голову, с прядью, упавшей на один глаз Я пытался это увидетьбудто ты здесьтак много раз. А теперь ты здесь здесь Фрэнсис но я хочу, чтобы ты уехала обратно.
Уже слишком поздно ехать обратно, Мишель.
Послушай. Его лицо помрачнело. Ты не можешь здесь остаться. Я благодарю тебя. Я очень признателен за то, что ты сделала. Но я не могу позволить тебе остаться. Это сумасшествие. Ты ничего не можешь сделать.
Есть. У меня есть план. Я не могу рассказать тебе сейчас. И нет другого способа спасти тебя. Я перепробовала все. Я потратила все деньги. Пути со Страстного острова нет. Кроме одного. Ты должен мне помочь.