Но не тогда, когда ты здесь.
Она отошла от него, спокойно повернулась, встала, скрестив руки на груди, положив ладони на локти, золотая прядь волос упала на глаза, посмотрела на него с легчайшей насмешливой улыбкой в уголках тонкого рта.
Ну? спросила она. Я здесь. Что ты можешь с этим поделать?
Если ты не уедешь, я скажу одну вещь Карееву. Только одну вещь. Твое имя.
А ты смог бы? Подумай хорошенько, Мишель. Ты не подумал, что он сделает со мной, когда узнает правду?
Но
Мне будет хуже, чем тебе, если ты меня предашь. Ты можешь попытаться убить его. Но у тебя ничего не выйдет, он казнит тебя, и ты покинешь меняоставишь в его власти.
Но
Или ты мог бы покончить с собойесли хочешь. Это тоже оставит меняодну.
Она понимала, что победила. Она бросилась к нему неожиданно, и ее голос дрожал:
Мишель, неужели ты не понимаешь? Я люблю тебя. Я прошу тебя поверить мне. Никогда не было у тебя возможности проявить свою веру, как ты можешь сделать это сейчас. Я прошу тебя о тягчайшей из жертв. Ты не знаешь, насколько тяжелее стоять в стороне и хранить молчание, чем действовать? Я делаю свою часть. Это не просто. Но твоя роль сложнее. Но достаточно ли ты силен для нее?
С каменным лицом, уставившись на нее с огнем во взгляде, он ответил:
Да.
Она прошептала, приблизив свои губы к его губам:
Это не только для тебя, Мишель. Это наша жизнь. Это годы, которые ждут нас, и все, что у нас осталось, пока еще возможноесли мы будем за это сражаться. Один последний рывок, и тогда тогда Мишель, я люблю тебя.
Я сделаю то, о чем ты просишь, Фрэнсис.
Не подходи ко мне. Сделай вид, что никогда не видел меня прежде. Помни: твое молчаниеединственная твоя возможность защитить меня.
Внизу раздались шаги Кареева.
Он идет, Мишель, прошептала она. Вот твое начало. Извинись передо мной. Это будет твоим первым шагом, чтобы мне помочь.
Когда комендант Кареев вошел, Джоан стояла у стола, изучая безразлично пару чулок. Михаил стоял у двери, склонив голову.
Итак, Волконцев, поинтересовался комендант, у вас было время все обдумать? Не изменили ли вы своего мнения?
Михаил поднял голову. Джоан посмотрела на него. Ни один мускул не дрогнул на ее спокойном лице, даже у глаз. Но ее глаза смотрели на него с молчаливой и отчаянной мольбой, которую он один мог понять.
Михаил шагнул вперед и слегка поклонился.
Я ошибался на ваш счет, товарищ Хардинг, сказал он отчетливо, уверенно. Я прошу прощения.
Примечание редактора.
В кратком содержании «Красной пешки», Айн Рэнд писала о предыстории Джоан и Михаила. Предполагается, что эта информация относится к вышеизложенной части:
«За три года до описываемых событий инженера с советской фабрики, Михаила, направили в Америку. Там он встретил Джоан и женился на ней. Но его принудили вернуться в Россию, потому что его мать держали в заложниках, пока он не вернется. Джоан прибыла с ним в Россию. Вскоре, во время одной из обыкновенных в то время политических облав, Михаил был арестован; власти уже некоторое время следили за ним потому что он казался слишком способным а способных людей в России считали опасными; кроме того, он бывал за границей и взял в жены американку, которая, как предполагалось, должна была научить его опасным идеям о свободе. Михаила отправили на Страстной остров. Джоан понадобилось два года, чтобы найти, куда его послали».
III
Библиотека Страстного острова находилась в бывшем храме. Здесь заключенным и стражникам разрешалось проводить долгие дни, и они здесь пытались забыть, что в их дняхпо двадцать четыре часау всех одинаково.
Священные символы и иконы, которые можно было убрать, были убраны. Но древние изображения на стенах никуда нельзя было деть. Много веков назад неизвестная рука великого художника, проведшего целую жизнь, долгие дни в стенах храма, создала эти фрески, спасая бессмертную душу. Никто не мог рассказать темного секрета, какая печаль привела его из мира на этот последний рубеж. Но вся сила и страсть, весь огонь и бунт мятущегося духа выплеснулись в этих мрачных цветах, в этих торжественных фигурах из другой жизни, жизни, которую эти глаза видели и от которой отказались. И тела пытаемых святых тихо плакали о его экстазе, его сомнении, его голоде.
Через три узкие бойницы окон холодный мглистый свет лился в библиотеку, как серый туман, идущий от моря. Он оставлял тени веков дремать в темных сводчатых углах. Он бросал белые блики на грубые, некрашеные доски книжных стеллажей, и на лбы святых, и на ангельские крылья, и на процессию, следующую за Иисусом, несущим крест, и на красные буквы на белой полосе ткани:
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Высокие свечи в серебряных подсвечниках в алтаре зажигались в дневное время. Их маленькие красные огоньки стояли неподвижно, каждая свеча казалась люстрой, будучи отраженной множество раз в позолоченных нимбах резных фигур святых; они гореликак безмолвное, тихое напоминание о православных службаху портрета Ленина.
Вверху, на сводчатом потолке, безымянный художник поместил последнее свое творение. Фигура Иисуса парила в облаках, Его одеяние было белее снега. Он взирал вниз с печальной мудрой улыбкой, протянув руки в молчаливом приглашении и благословении.
Библиотека была созданием Федоссича, который любил рассуждать о «нашем долге перед новой культурой». Фрески не совпадали с чувством прекрасного Федоссича, и он постарался улучшить их. Он вписал красный флаг в воздетую руку Владимира Святого, первого правителя, который обратил свой народ в веру; он изобразил серп и молот на скрижалях Моисея. Но старинная глазурь защищала фрески, и ее секрет был давно утрачен монахами, поэтому краска держалась плохо. Красный флаг стек со стены. Товарищ Фе-доссич отказался от художественных поправок. Он ограничился тем, что наклеил на живот Владимира Святого плакат с изображением солдата и аэроплана и надписью: «ТОВАРИЩИ! ЖЕРТВУЙТЕ НА КРАСНУЮ АВИАЦИЮ!»
На полках стояли: Конституция СССР, Азбука Коммунизма, первый том романа, поэтический сборник без обложки, дамское пособие по вышиванию, математический задачник для первоклассников и прочее.
Джоан принесла радио. Она вошла в библиотеку, неся его под мышкой, квадратную коробку со странным громкоговорителем.
Мужчины в комнате поднялись, кланяясь ей, улыбаясь в застенчивом приветствии. Это так отличалось от их встречи неделю назад. Тогда они не обращали на нее вниманиякогда она входила в библиотеку, никто не входил туда; все отходили с ее пути, осторожно и поспешно, как будто она была ядовитым растением, которого никто не хотел касаться. Она завоевала их всех, и никто не мог сказать, что она для этого старалась. Это все ее детские пушистые волосы, и ее мудрая загадочная улыбка, и ее глаза, вызывающе распахнутые, и ее медленные, свободные шаги, несущие ее по залам монастыря как видение из прошлого всех этих мужчинженщин, которых они оставили, и лет, которые прошли, и залов домов, в которых они бывали.
Старый хирург и бывший сенатор все же ее не приветствовали. Они играли в шахматы на краю длинного библиотечного стола, где шахматная доска была нарисована на некрашеных досках дешевыми лиловыми чернилами. Фигуры были вылеплены из хлебного мякиша. У сенатора была длинная черная борода; он никогда не брился, говорил мало, в в его глазах плескалась тревога; он мог часами смотреть в одну точку. Он не поднимал головы, когда входила Джоан, как и старый хирург.
Старый генерал в залатанной куртке и с георгиевской ленточкой в петлице тоже не здоровался с ней. Он сидел у окна один, склонившись, прищурившись в неярком свете, и вырезал деревянные игрушки.
И еще один человек не двигался, когда она входила. Михаил сидел один у свечи и читал одну и ту же книгу уже в третий раз. Он поворачивал страницу и склонялся ниже, когда дверь открывалась, чтобы впустить ее.
Доброе утро, мисс Хардинг, заключенный, некогда бывший графом, поприветствовал ее. Как чудно вы выглядите! Могу ли я вам чем-то помочь? Что это такое?
Доброе утро, сказала Джоан. Это радио.
Радио!
Они окружили ее. потрясенные, нетерпеливые, любопытные, глядя на коробочку откуда-то, где история, для них остановившаяся, все еще шла вперед.
Радио! сказал граф, поправляя монокль. Значит, я все же не умру, не увидев ни одного.
Что такое радио? спросил старый профессор.
Товарищ Федоссич, рисовавший плакат, сидя в одиночестве за столом в углу, опустил кисть и посмотрел вверх, с отвращением передернув плечами.
Джоан опустила радио на алтарь, под портретом Ленина:
Это нас немного взбодрит.
Прелестная мысль! граф галантно щелкнул каблуками. И что за прелестное платье! В старину мы говорилиженщина была цветком творения, а платьелепестками.
Ничто не может погасить факел человеческого прогресса, печально сказал седовласый профессор. Его волосы были белыми, как крылья ангелов на стенах, его глаза так же грустны и невинны, как их.
Высокий молодой заключенныйсветлые волосы взлохмачены, и лицо еще бледно после пятидесяти ударов кнутомсказал мягко, нервными пальцами застенчиво касаясь радио:
Я не слышал музыки три года.
Первый концерт, объявила Джоан, на Страстном острове.
Радио зашипело, закашлялось, словно прочищая горло. Затемпервые ноты музыки полились в храм, как капли, падающие в глубокий застоявшийся пруд, который никогда не тревожили звуки жизни.
Судьбы рука проводит вечную черту.
Твое лицо так близко к моему
Женский голос, проникнутый острой радостью, пел о памяти, смягчающей горечь, как осенний день, все еще дышащий прошлым солнцем и отдающий его тепло без грозы, без бури, с первой каплей первого холодного дождя.
Музыка летела к изуродованным фрескам, к книжным полкам и плакатам и свечам из внешнего мира. где жизнь дышала и посылала им единственный слабый порыв. И они стояли, и их сердца были открыты в страстном желании не упустить этот порыв, благоговейно, как на литургии, воспринимая музыку не ушами, а душой, чем-то странным, сжимающимся в груди.
Они не говорили, пока голос диктора не произнес, что это станция из Ленинграда. Тогда светловолосый юнец нарушил тишину:
Это было прекрасно, мисс Хардинг Почти так же Сильный кашель сотряс худые плечи, прерывая его. Прекрасно, как и вы сами Спасибо
Он схватил ее руку и прижал к губам и держал дольше, чем того требовала благодарность.
Ленинград, заметил граф, поправляя монокль, с усилием возвращая на свое лицо непринужденную улыбку. В мои дни это был Санкт-Петербург. Занятно, как бежит время Набережные Невы были все белые. Снег скрипел под полозьями саней. У нас тоже была музыка, в Аквариуме. Шампанское, искрящееся в бокалах, музыка и девушки, которые приводили в восторг, как шампанское
Я из Москвы, сказал профессор. Я читал лекции в университете. История эстетикиэто был мой последний курс.
Я с Волги, продолжил воспоминания светловолосый юноша. Мы строили мост через Волгу. Он сверкал на солнцекак стальной нож, рассекавший тело реки.
Когда мадемуазель Колетт танцевала в Аквариуме, сказал граф, мы бросали золотые монеты на столы.
Молодые студенты слушали меня, прошептал профессор. Раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза Молодая Россия
Это должен был быть самый длинный мост в мире Возможно, однажды Я вернусь и Он не закончил, закашлялся.
Я верю в Россию, торжественно, как пророк, проговорил профессор. Наша Святая Русь знавала темные времена и прежде и восстанавливалась в торжестве. Ну и что, что мы должны опасть, как осенние листья? Россия выживет.
Мне кажется, гражданка, товарищ Федоссич поднялся медленно и приблизился к Джоан, расправляя плечи, что это может оказаться незаконнымвключать тут ваше радио.
Неужели, товарищ Федоссич?
Если вы спросите меняда. Но потому меня нет права голоса. Может быть, для коменданта Кареева все и в порядке. Пребывание здесь женщины тоже считалась незаконным. Но теперькак они могут в чем-то отказать такому достойному человеку, как комендант Кареев?
Он вышел, хлопнув дверью. Пять лет назад в Нижне-Колымске товарищ Федоссич был одним из кандидатов на пост коменданта Страстного острова. Но ГПУ выбрало товарища Кареева.
Я полагаю, сказал граф, провожая Федоссича взглядом, что этот мужчина не интересуется изящными искусствами и музыкой. И я замечаю, что не он один. Как насчет вас, Волконцев? Не интересуетесь?
Я слушал музыку раньше, быстро ответил Михаил, переворачивая страницу.
Я считаю, что мужчина, который позволяет какому-то глупому предубеждению стоять между ним и прекраснейшей женщиной на свете, сказал молодой инженер, заслуживает быть брошенным в карцер.
Оставьте его, попросил граф. Я уверен, что госпожа Хардинг простит его бессознательную антипатию.
Но простит ли она мою? спросил грубый голос. Все повернулись на звук.
Старый генерал встал, глядя прямо на Джоан, с застенчивым, неловким извинением на упрямом лице. Он сделал шаг вперед, вернулся, подобрал свою деревянную игрушку; затем направился к ней, сжимая драгоценную работу в больших узловатых пальцах.
Я прошу прощения, мисс Хардинг. Он щелкнул каблуками лубяных башмаков, словно силясь услышать звук бряцающих шпор. Я был достаточно Вы могли бы забыть?
Конечно, генерал. Джоан улыбнулась нежно и ласково и протянула руку.
Генерал быстро переложил игрушку в левую руку и крепко пожал ее ладонь.
Это Он показал на коробочку, из которой по комнате разносилась нежная мелодия народной песни. Это играют в Санкт-Петербурге?
Да.
Я из Санкт-Петербурга. Одиннадцать лет, как я оставил там жену. И Юру, моего внука. Он грандиозный молодой человек. Ему было два года, когда я покинул их. У него голубые глаза, прямо как как у моего сына.
Он вдруг оборвал воспоминание. Джоан заметила неловкое молчание, которое никто не решался нарушить.
Граф оказался самым храбрым.
Что вы сейчас делаете, генерал? Что-то новое? спросил, показывая на игрушку. Знаете ли, мисс Хардинг, наш генералгордый человек. У нас здесь есть маленькая мастерская, где нам разрешается делать разные вещи: сапоги, корзинки и прочее. Когда прибывает лодка, они все это собирают и увозят в город. Взамен привозят нам сигареты, шерстяные носки, шарфы. Сапоги делать наиболее выгодно. Но генерал никогда не делает сапог.
Никто не скажет, гордо перебил генерал, что генерал армии его императорского величества пал до того, что делает сапоги.
Вместо этого он изготавливает деревянные игрушки, объяснил граф. Он их сам выдумывает.
Это новая. Генерал улыбнулся нетерпеливо. Я вам покажу.
Он поднял игрушку и потянул за маленькую палочку; деревянный крестьянин и медведь, вооруженные молотками, по очереди били по наковальне, смешно дергаясь. Маленькие молоточки ритмично ударяли в такт музыке. Гфаф тихо прошептал на ухо Джоан:
Никогда не заговаривайте о его сыне. Он был капитаном в старой армии. Красные повесили егона глазах отца.
Видите ли, объяснял генерал, я всегда думаю, что мои игрушки идут в мир, и с ними играют дети, маленькие, крепенькие, розовые ребятишки, как Юра И иногда я думаю ну: не смешно ли будет, если одна из игрушек попадет к нему в руки и Но какой я дурак!.. Одиннадцать лет он уже взрослый юноша теперь
Шах и мат, доктор. Хриплый голос сенатора прозвучал неожиданно громко. Вы вообще следили за игрой? Или я потеряю единственного человека, с которым могу говорить?
Он бросил на генерала мрачный, многозначительный взгляд и покинул комнату, хлопнув дверью.
Бедняга, вздохнул генерал. Вы не должны на него злиться, мисс Хардинг. Он не разговаривает ни с кем, кто говорит с вами. Он немного не в своем уме.
Он не может вас простить, объяснил граф, за то, что он считает нашими скажем, культурными различиями. С его кодексом чести. Видите ли, он застрелил собственную дочь вместе с большевиком, который на нее напал.
Товарищ Федоссич нашел коменданта Кареева инспектирующим посты охраны на стене.
Я беру на себя смелость рапортовать, он салютовал, что нечто незаконное происходит сейчас в библиотеке.
В чем дело?
Эта женщина Она ставит музыку.
На чем?
Передают по радио.