Белаква водил пальцем, который напоминал раковину ископаемого белемнита, называемого часто "перстом дьявола", по шкуре коня и мучительно размышлял над тем, как же высказаться таким образом, чтобы его поняли и не обиделись.
Меня охватила черная тоскаэто, как ты знаешь, со мной бывает, и я решил, что лучше всего мне будет отправиться вон в тот лесок. Я надеялся, что такая прогулка даст мне немного sursum corda, выдавил наконец из себя Белаква с достаточной убежденностью, но с несчастным видом.
Представлять свое решение отправиться в лес через пастбища как спонтанное также являлось отклонением от истины, ибо он мечтал о прогулке в лес с самого утра.
Cordaэто хорошо, мечтательно проговорила Люси.
Как только она с одной из своих быстрых, ладных улыбок произнесла эти слова, ее вдруг поразило неожиданное прозрение, и она поняла, что же в действительности представляет собой Белакваи то, что она разглядела в Белакве, было очень похоже на его истинную сущность и поразило столь сильно, что она чуть не выпала из седла. Но она очень быстро пришла в себя, а Белаква, который теребил пальцами уздечку и тем самым, сам того не подозревая, заигрывал с большими неприятностями, ничего и не заметил.
Я знаю, проговорил он печально, ты не веришь, что можно впадать в такие состояния, которые излечиваются простой прогулкой. Женщины, как правило, считают, что все это глупости. Но если ты не доверяешь мне уже сейчас, то что же будет...
Белаква умолк, и стало ясно, даже коню, что он зашел слишком далеко.
А что же поделывала сучка Керри все это время? Она сидела в придорожной канаве и прислушивалась.
Солнечные лучи падали так, что, казалось, солнце заходит на юге, а не на западеЛюси на коне и стоящий рядом Белаква уже полностью погрузились в тень, падающую от высокой живой изгороди, располагавшейся слева от Люси, а Пастбища Гэллопс, тянувшиеся с правой от нее стороны, все еще были озарены солнечным светом. Хотя жаворонки уже улеглись спать, а грачи собирались последовать их примеру, общий фон шума, стоявшего над пастбищами, отнюдь не уменьшился, ибо ягнята блеяли тем громче, чем ниже опускалось солнце, а вдалеке, в подкрадывающихся сумерках стали брехать собаки. А вот кукушка по-прежнему молчала. Белаква подошел к придорожной канаве, в которой сидела его собака, конь закрыл глаза и низко опустил голову, Люси совершенно неподвижно сидела в седле и смотрела прямо перед собою, явно ничего не видящим взором, и все они, казалось, к чему-то прислушивались: женщина, сука, конь и мужчина. Бродяга мог бы их видеть, если бы захотел, между спицами высокого колеса повозкидля этого ему надо было бы наклонить голову в нужное положение, но даже если бы он это сделал, то все равно не увидел бы их всех сразу, внутри одного сегмента колеса между двумя ближайшими друг к другу спицами, потому что они находились слишком далеко от него.
Люси, решившая проверить, насколько верно ее ужасное предположение, очень скоро так пристыдила своего возлюбленного, что он пошел на попятную и принял ее условия, ибо он был, как воск, в ее руках всегда, когда дело касалось свершения какого-либо действия. Было договорено, что они встретятся у калитки забора, который вился вдоль дороги, отгораживая ее от леса, причем Белаква пойдет напрямик, а она поедет по дороге кружным путем, ибо совершенно исключалась возможность того, чтобы заставлять коня прыгать через все эти высокие изгороди, стены и насыпи, которые встречались чуть ли не на каждом шагу. Какая злая судьба воспретила им встретиться там, где они условились? Их маленькая группа, состоявшая из Белаквы и Люси на коне, распалась, и они двинулись в путь, каждый своей дорогой, а бродяга, глянувший в их сторону между спицами колеса своей повозки, увидел лишь пустую дорогу, отороченную с двух сторон зеленью.
Люси, мерно покачиваясь в седле, вела коня уверенной рысью. Мы можем здесь упомянуть о том, что обычно езда аллюром, который раскачивал ее в седле, веселила и возбуждала ее, но теперь этого не произошло, настолько сильно была она ошеломлена своим неожиданным прозрением, открывшим ей истинную сущность Белаквы, этого человека, который был приговорен судьбой стать ее супругом, компаньоном в путешествии по жизни. Если ее страшное прозрение открыло ей действительную картину, то сердце ее разбито, не говоря уже о ее помолвке. Но все же неужто то, что ей открылось, правда? Он из такой хорошей семьи, он так честен во всемэто она знает наверняка, он столь духовен, учился в университете, так неужели он и в самом деле может быть таким гадким и противным, как ей вдруг увиделось? И совершенно непонятно, как она могла быть столь ослеплена своей любовью к этому человеку, что не видела его сущности раньше! А любовь эта, которой уже больше года, вспыхнула в каком-то болезненным порыве, когда они повстречались в Palais de Danse, усиливалась с каждым днем и достигла накала какой-то болезненной страсти. А теперь она вынуждена была признать, что ее ужасное осмысление Белаквовой сути, озарившее ее так неожиданно, являлось прекрасным ключом к пониманию многих сторон его личности, которые ранее она никак не могла постичь: например, этот его детский лепет о том, что с ним она должна жить лишь духовножить так, как слушают духовную музыку, а с кем-то другим телесно; все эти его перепевы насчет sursum corda, особых "личных состояний", недоступных пониманию женщины; все эти его выходки, случавшиеся еще на заре их романа, когда он вдруг оставлял ее одну и отправлялся бродить по песчаным дюнам, и происходило это вплоть до самого последнего времени, накануне бракосочетания, времени, о которомкак бы ни развивались события дальшеона всегда будет вспоминать, как о той поре, когда ее чувства оказались удушенными в сосновом лесу.
А в это самое время одна хорошенькая молоденькая немка со словами "wie heimlich!" опустилась в этом леске на землю на подстилку из сосновых иголок рядышком со своим Tanzherr'ом, с которым она отплясывала в Гарольдовом "Кроссе".
Дорога, извиваясь, взбиралась вверх по склону холма меж изгородями красного боярышника. Люси, которой хотелось прибыть на назначенное место первой, вела коня рысью, пришпоривая его коленями и координируя свои подскакивания в седле таким образом, чтобы сохранялся нужный ритм сложного движения. Однако при этом она была так захвачена своими тяжкими размышлениями, что совершенно не обращала внимания на то, что ее окружает, и вдоль дороги могли бы тянуться самые невзрачные изгороди, а не цветущий боярышник, который выглядел особо красиво в последних лучах заходящего солнца, создающих восхитительную игру тенейно все эти красоты оставались незамеченными прекрасной всадницей, погруженной в грустные мысли. Не замечала она и того леса, виновника всех злоключений, который уже вставал перед нею и на опушке которого деревья росли столь плотно, что опушка казалась деревянным забором. Однако чем ближе она подъезжала, тем явственнее частокол этот разъединялся на отдельные деревья, меж которыми проглядывали таинственные глубины леса. Не замечала она и вьющейся тонкой и высокой струйки дыма, который то слегка расползался, то слегка ужимался, подчиняясь какому-то особому ритму, подобному тому, что присутствует в немецкой сентиментальной песне. Дымок этот, призрачно колеблющийся на темно-зеленом фоне сосен, мог бы быть воспринят как некое знамение.
Белаква все это подмечал и видел все признаки весны, заметные и по отдельным деревьям, и по лесу в целом, и по боярышнику в цвету, и по мертвым ягнятам, лежащим у изгородей. И струйка дыма тоже возвещала весну. А почему бы ему, собственно, всего этого не замечать? Ведь он не пребывал в состоянии душевного хаоса, в котором обреталась Люси. Бедная девочка! Она вокруг, себя ничего не замечала, ибо она была целиком поглощена лишь тем, как бы изгнать из головы ту мысль, которая глодала ее с того самого момента, когда она так неосторожно бросила: "Cordaэто хорошо!" И чем больше она прилагала усилий, тем сильнее мысль это оттесняла в сторону все остальные мысли. Низвержением ее кроткого Белаквы с положения человека, которого она еще так недавно любила со всеми его недостатками и непредсказуемыми выходками, до положения! человека, которого иначе как пошлым предате лем не назовешь, нельзя было пренебрегать хотя бы уже потому, что для девушки ее душевного склада такое ниспровержение оказалось тяжким шоком, поразившим все нежное устройство ее чувств. Два Белаквы: одинтот прежний и так мило загадочный, другойтот нынешний и гадкий хам, вели меж собою жестокую битву в ее душе. Кто-то из них победит, и ей придется сделать свой выбор, причем еще до того, как она отправится спать, хотя как подступиться к осуществлению этого выбора, она не знала и оттого пребывала в полной растерянности. Лишь в одном она была уверенарешение следует принимать сс-годня же, и придет оно к ней скорее всего само собою. Какую бы неприязнь окончательное осознание истины не породило в ней, не лучше ли обрести уверенность, чем потом горько жалеть?
А время шло своим ходом, и теперь можно было с полным правом сказать, что стали опускаться сумерки.
Шикарный лимузин, двигавшийся почти бесшумнонаверняка какой-нибудь "деймлер" или "ролс-ройс", за рулем которого сидел член Палаты Лордов в состоянии сильного алкогольного опьянениякогда-то говаривали в Англии: "был пьян как лорд", а в России подобное же состояние определялось как: "пьян как сапожник", неожиданно выскочил из-за поворота узкой дороги и, не просигналив и не включив фар, врезался в sternum, то бишь в грудину коня. Последствия оказались ужасны. Конь встал на дыбы и на мгновение замер в позе, называемой в геральдике rampant, а Люси скатилась с крупа вниз и с огромной силой ударилась о землю сначала нижней частью позвоночника, а потом и черепом. К этому двойному удару прибавился вес упавшего на нее коня, а лимузин взлетел передними колесами на то, что осталось от коня, который, кстати, тут же, в сгущающихся сумерках испустил дух, sans jeter un cri. Люси, однако, повезло меньше, и она до конца жизни оставалась обезображенной калекой, утерявшей всю свою красоту.
А теперь вернемся к Белаквепришла и его очередь.
Он прибыл к назначенному месту свидания, полагая, что Люси уже его там дожидается, ведь она как-никак скакала верхом, а он двигался пешком, на своих двоих, да по пути останавливался, шел медленно, созерцая красоты угасающего дня. Добравшись куда следует, Белаква, ожидая появления Люси, уселся на траву. Темнело, а она все не появлялась, и мы знаем, почему.
Трах-тарарах!вскричал он наконец, обращаясь к сучке Керри. Она что, думает я буду торчать здесь, ожидая ее, всю ночь?
Белаква дал Люси еще пять минут на то, чтобы объявиться, по прошествии которых поднялся с земли и пошел по склону холма вверх и вскоре добрался до опушки леса. Там он остановился и прочесал взглядом своих слабых глаз все открывающееся ему пространство, заливаемое наступающей мглой. Подобно тому, как Люси некоторое время до того стояла на крыше дома и выискивала его бинокулярным жадным взглядом среди холмов и пастбищи таки нашла его!так и Белаква теперь, стоя на холме на опушке леса, высматривал Люси, с той существенной разницей, однако, что делал он это со значительно меньшим стремлением ее заприметить, и когда Люси нигде не обнаружилась, то Белаква даже испытал облегчение, а не огорчение. Он быстро потерял интерес к своему занятию и вскоре вообще перестал ее высматривать и предался разглядыванию неясно открывающихся ему сквозь полумрак видов.
И тут он услышал, как вдалеке пулеметной очередью крекс-крекс-крекс-крекс-крекс-крекс-крекс протарахтел коростель, первый коростель, которого ему довелось услышать той весной. И звуки эти вызвали в нем душевную боль. А заныла душа оттого, что вот кукушки он-то как раз и не слышал. Белакву охватило колючее ощущение, что каким-то образом нарушен правильный порядок вещей, раз возможно такое, что вот человек прислушивается, день за днем вслушивается в надежде уловить кукование кукушки, а потом вдруг рази вместо кукушки слышит коростеля! Ему почему-то было отказано в том, чтобы усладиться бархатистой терцией кукушки с ее скрытым обещанием счастья, а вместо этого было предложено тарахтенье коростеля с его мрачным, предсмертным настроением. Хорошо еще, что Белаква не верил во всякие зловещие предзнаменования. Он привязал сучку Керри за поводок к дереву, задействовал то, что он называл своим "теменным глазом", и углубился в лес.
Белаква, потратив много времени в напрасном ожидании Люси, вступал под своды леса значительно позднее обычного. Он побродил в тех местах, где, как правило, обнаруживал то, что искал, но поиски не принесли желаемых результатов, он уже собирался оставить это явно бесполезное занятие и отправиться домой, как вдруг заметил неподалеку в ложбинке какое-то движение и трепетание чего-то белого. Белаква осторожно и бесшумно подобрался поближе. Оказалось, что там, как он и ожидал, какая-то Fraulein и ее приятель предаются любовным утехам. Некоторое, впрочем весьма непродолжительное, время он наблюдал за ними, однако в этот раз он, непонятно по какой причине, не находил в созерцаемом обычного вдохновения. Более того, его интерес настолько угас, что он вообще перестал смотреть на копошащуюся парочкучем весьма удивил самого себяи принялся ползать рассеянным взглядом по все более сгущающимся до черноты теням. Вскоре он ничего уже не видел, кроме ближайших тяжелых ветвей, стволов и темноты, и не слышал ничего, кроме вязкой тишины, все плотнее его обступающей. Белакве казалось, что он погрузился глубоко на дно моря и темные массы воды давят на него со страшной, неумолимой силой.
Белаква наконец встряхнулся и на цыпочках стал уходить по мягкому мху прочь, надеясь, что ни один звук не выдаст его отступления. Он отправится домой, а Люси, не обнаружив его на назначенном месте, сообразит, конечно же, приехать к нему; они будут сидеть и слушать пластинки, и, может быть, у него совершенно переменится настроение. Но делая очередной шаг, он наступил на какую-то полусгнившую ветку, лежавшую на земле, ветка сломалась под подошвой ботинка с громким треском, Белаква от неожиданности оступился, потерял равновесие и упал лицом вниз. А потом, не сообразив толком, что ему надо делать, он бросился бежать в полутьме, виляя меж деревьями, а за ним, преследуя его и громко топая, бежал разъяренный Tanzherr.
Если знакомство с местностью и давало Белакве некоторое преимущество, то оно сводилось на нет болью в ногах, которая даже ходьбу делала затрудненной, а бег превращала в настоящую муку. Когда Белаква уже приближался к тому месту, где он привязал свою собакуа это значило, что до опушки леса оставалось пройти совсем небольшое расстояние, он вдруг понял, что его уже догоняют и что ему нужно остановиться, повернуться к противнику лицом и принять бой. Ухватив свою палку покрепче и замедлив и так черепаший бег, Белаква, выбравшись на более открытое пространство, резко остановился, развернулся и, сжимая палку обеими руками, попытался нанести удар ее острым наконечником в гипогастриум, то бишь в подчревную, или еще проще, в нижнюю область живота своего преследователя. Однако этот удар, хотя и хорошо задуманный, оказался нанесенным преждевременно. Tanzherr увидел замах, ловко увернулся от острия, направленного в указанную область его анатомии, крутанулся на месте и, наклонив голову, как бык, бросился на Белакву, обрушился на него всем своим весом и свалил на землю.
И началось жестокое сражение. Белаква, хоть и отбивался, как женщинадрыгал ногами, пытаясь нанести ущерб противнику ударами коленей, царапался, кусался, все же оказал доблестное сопротивление. Но сил у Белаквы было столь же мало, сколь мало было скорости в его беге, и вскоре он оказался вынужденным просить пощады и сдаться на милость победителя. А победитель, перевернув побежденного лицом вниз и удерживая его за загривок, стал наносить нещадные удары по Белаквовой же спине и по всем другим местам, предоставляющим себя для побоев. А сучка Керри, надо отдать ей должное, неистово лаяла и рвалась на помощь избиваемому хозяину, тщетно пытаясь сорваться с поводка, которым была привязана к дереву. Fraulein, прибежавшая к месту битвы в своей тоненькой, беленькой исподней сорочке, стояла, прижимая белы руки к вздымающейся пышной немецкой груди, похожая в полутьме на привидение, и завороженно наблюдала за поединком, подсознательно полагая, что мужское проявление доблести в драке с мужчиной свидетельствует о наличии у триумфатора больших мужских возможностей, проявляемых в нежных борениях с женщиной.
Вопли Белаквы становились все тише, и наконец Tanzherr, утолив жажду мести и погасив свой гнев, прекратил избиение и, нанеся прощальный удар ногой в поверженного неприятеля, развалистой походкой и с важным видом зашагал прочь, а восхищенная подружка, повиснув на его могучей руке, семенила рядом.
Сколько времени Белаква в полуобморочном состоянии пролежал на земле, он, если бы его об этом спросили, сказать бы не мог. Когда же он, собравшись наконец с силами, на четвереньках дополз до своей собаки и отвязал ее от дерева, давно уже стояла глубокая ночь. Как ему удалось добраться домой, он бы тоже не смог объяснитьведь ему пришлось перелезать через многочисленные заборы, изгороди и стены, обходить канавы, при этом, правда, не оказывая никакой помощи своей немощной собаке, которая тем не менее благополучно добралась домой вместе с ним. Вот сколько жизненной энергии оставалось еще в отнюдь не старом Белакве.