А потом я встретила старика с трубкой и он сказал мне что мне прислали письмо в голубом канверте а потом встретила другого старика с ключами в каридоре и он сказал Grüss Gott но что он сказал еще я не слышала.
Скоро скоро я уже начну щитать часы когда уж наканец я пойду на станцию чтоб встречать тебя и увидеть тебя на платформе в толпе но если будет слишком холодно я не смогу надеть мой черный кастюм и мне тогда придеца надевать мамину шубу. Ты приедешь ко мне двадцатьтретьева, правда Бел? мой дорогой Бел с красивыми губами и глазами и лицом и всем остальным что у тебя есть а теперь у тебя бедненькаво личико совсем больное но это не имеет никакова значения. Двадцатьтретьева! Это значит еще две недели ожидания страдания и печалания. Четырнадцать дней! Ох Боже эти бесоные ночи!
Прошлой ночью мне приснился очень страный сон про тебя и меня в темном лесу мы лежали рядышком на тропинке а ты вдруг превратился в совсем малинькаво и не понимал что такое любое мущины и женщины, а я хотела тебе обяснить что такое любов и гаварила тебе что люблю тебя больше всего на свете но ты все равно ничего не понимал и не хотел итти ко мне но это был просто глупый сон и поэтому это не имеет значения. Я никогда не сумею пояснить тебе как сильно я тебя люблю как бы я ни старалас но я знаю наверняка что любов моя больше всяких слов. А тот ли человек, этот Бел, катораво я всегда искала? Да, да тот! А почему же тогда он не может мне дать того чего мне так хочеца, хочеца и хочеца вот уже полгода хочеца? Я часто думаю отчего я люблю тебя так сильно. Я люблю тебя über alles in dieser Welt, mehr als alles auf Himmel, Erde und Hölle. Я говорю спасибо Богу за то что любов наша такая большая. Я вот часто думаю кого мне благодарить за то что мы вообще есть на свете и за то что встретилис но думаю мне не стоит искать кто виноват что мы родилис. Какая разница когда главное это то что Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И ВСЕГДА БУДУ ТВОЕЙ СМЕРАЛЬДИНОЙ! Вот что главное и больше ничего, а в нашей жизни самое важное это что ТЫ ЛЮБИШЬ МИНЯ И ВСИГДА БУДИШ МАИМ МОЙ ДАРАГОЙ БЕЛ!
Анальезе бренчит на своей пианине так что спокойствия мне нету и поэтому я буду заканчивать это письмо. А теперь я снова сяду читать свою книгу которая называеца "Die Grosse Liebe"а потом наверно пойду и буду бороца с сонатой Бетховена. Только эта музыка может отвликать меня от моих душевных стражданий. Я люблю по вечерам играть тихо для себя самой это меня так успакаивает.
Бел! Бел! Я уже собиралас закрывать это письмо как принесли твое письмо! Я прочла ты написал что даже если ты не всегда будеш полностью моим то... Ой Боге! Как ты мог такое сказать! Ради Бога никогда больше такого не говори! Ради Бога никогда такого не смей думать! Я вот опускаю голову на руки и слезьми мочу твое письмо. Бел! Как ты мог сомневаца во мне? Meine Ruh ist hin mein Herz ist schwer ich finde Sie nimmer und nimmer mehr. Господи Господи Господи ради Бога скажи мне поскорей что я таково сделала? Что что именно? Или тебе уже равнодушно? Тебе уже все равно про меня? Видно что такая коза как я тебе не нужна тебя не достойна зачем тебе тратить на меня время? Если я сичас не перестану плакать ты не сможешь прочитать это письмо потомучто листики все будут мокрые в слезах. Бел! Бел! моя любов такая широкая и большая что когда меня знакомят с каким нибудь молодым человеком и он начинает бывать со мной вежливым ну ты знаешь что я имею в виду, меня всю в дрожж бросает! Я точно знаю зачем я живу я живу ради тебя! Моя жизнь ты! Твое письмо всегда на моей груди утром когда я просыпаюс и вижу как встает сонце. Ich seh' Dich nicht mehr Trünen hindern mich! Мой Бог! мой мальчик! мой пьосик!
Мне нужно взять другую ручку эта уже совсем не пишет потомучто этой ручкой я писала так долго долго. Мне ее дал еще Вулворт. Представляеш сколько долго я ей писала?
Мама хотела чтоб я пошла прогуляца а я ох как не люблю прогулки пешком ходить. Меня так утомляет старательно ставить одну ногу перед другой. Помниш прошлое лето? Как замечательно было лежать на траве и слушать как зузжат пчелки и поют птички. А помнишь тот огромный шметтерлинг, ну как это бабочку! Огромную бабочку которая однажды прилетала? Она была такая шикарная темнотемнокаричневая с желтыми пятнашками и на сонце она выглядела такой красивой и мое тело тоже было таким каричневым везде везде а мне не было даже холодно. А теперь снег уже растаял и дерева стоят совсем черные а небо всегда такое серое. Только вот утром когда совсем рано небо другое а иногда можно видеть по вечерам красные пятна неба между облаков.
Я вот только недавно помыла волосы и у меня сичас больше бодрости чем обычно но все равно я чувствую себя какойто вялой. Ради Бога не сверхработай и пастарайся не напиваца как было. Я хочу сказать не пей так чтоб тебе стало плохо.
Сегодня мы приехали домой на автобусе но ехали не по обычной большой дороге а по другой потомучто большую дорогу репарируют. Мама всегда спрашивает про тебя и спрашивает как ты поживаеш. Она говорит что время просто летит и до Рождества остаеца совсем мало времени. Она надееца что Фрау Холле будет в порядке. Я както слыхала как она говорит Папе: почему так получаеца что когда Айви и Билл вместе они действуют ей на нервы а когда Смера и Бел вместе это на нервы ей не действует. Я думаю она говорила про нас когда мы сидим у друг у друга на коленях и все такое прочее. Я думаю это потомучто любов между Айви и Биллом не настаящая а в Айви много всего что понарошке.
А еще я ругаю свое глупое тело целый день потомучто у меня чтото такое там на ноге и я еле-еле от этого хожу. Не знаю что это такое и отчего это и откуда оно взялось но оно есть. Хотя ну его все к черту вот и все.
Сегодня один из тех дней когда я все вижу и все понимаю лучше чем вседа. Я уверена все будет в конце конца нормально.
Der Tag wird kommen und die stille Nacht!!!
Если бы я не думала о тебе я б совсем погибла от этих стражданий! Не знаю genau когда но погибла бы точно! Эти ужасные длинные темные ночи! Только твой образ меня утишает! Мне так нравица эта меленькая белая статуйка. Я жду не-дождусь того дня когда ты и я будем рядом и я не буду думать что ктото там стоит за дверью и может зайти в каждую минуту.
Аршлохве женился и уехал в Schweiz с своей женой.
Ты просиш чтоб я дала тебе какое нибудь задание. Кажеца я уже тебе надавала и так слишком много заданиев. Мне страшно хочеца увидеть ту "штуку" (ты так сам выразился) которую ты написал об моей "красоте" (и это ты сам так сказал). Это стихи? А я должна сказать что мне кажица обо мне писать ничево не нужно потомучто не о чем писать (а никаких камплиментов мне не нужно) кроме тех глупостей которые мущины обычно пишут о женщинах.
Милый и родной Бел тут уж мне точно нужно заканчивать. Моей пастельке одиноко без меня и твоя фотокарточка ждет когда ее наконец поцелуют так что я лучше пойду и успокою и мою кроватку и твою карточку. Но вот скоро это мучение закончица и ты будеш рядышком с мной и опять будем чуствовать ту замечательную сладкую боль которую чуствовали когдато в темных горах у черного озера черной ночью когда дул ветер и мы опять будем прогуляца по полям а поля уже будут покрыты первоцветом и Flieder и ты опять будеш обнимать меня твоими руками
твоя печальная возлюбленая Смеральдина
P.S. Еще один день прошол еще ближе стало к вечной немой Ночи!!
ЖЕЛТАЯ СТЕНА, ЖЕЛТЫЕ ВСПЫШКИ
Ночная медсестра заскочила в палату ровно в пять и включила свет. Белаква пробудился, чувствуя себя очень освеженным сном и готовым бороться с подбирающимся новым днем. Когда-то давно, когда он был еще совсем неоперившимся юнцом, он подчеркнул в книге Томаса Харди "Тэсс из рода д'Эрбервилей" фразу: "Как только скорбь теряет власть над мыслями, сон тут же спешит воспользоваться открывающимися для него возможностями". С тех пор Белаква на протяжении многих лет постоянно возвращался к этой фразе, тасовал ее составляющие, скажем, вместо "скорби" подставляя "радость", приспосабливая ее ко всем новым, меняющимся ситуациям своей жизни, иногда даже используя эту фразу в тех случаях, к которым она, как он ясно видел, совсем не подходила, и все же, несмотря ни на что, фраза эта прошла с ним сквозь годы и ни разу не подвела его. И вот теперь, при пробуждении, он обнаружил ее наличие в своих мыслях, так, словно она пребывала там и во время сна, удерживаясь на месте, несмотря на бурную толчею сновидений.
Медсестра принесла на подносе целый чайничек чаю и стакан с какой-то, судя по ее виду, лекарственной сильнодействующей солью. Явно слабительное, и Белаква, передернувшись лицом, воскликнул:
Тьфу, пакость.
Бессердечная девица предпочла не обратить внимания на горький возглас Белаквы.
А когда меня будут?.. предательски дрогнувшим голосом спросил Белаква.
Назначено на двенадцать.
Назначено! Ну и словечко...
И медсестра удалилась.
Белаква выпил соль, скривился, быстренько запил ее двумя чашками чаю. И пошли они все к черту! После принятия соли, выпивания чая и обращения к черту, из него, бедняги, сон начисто улетучился. Ну и что? Наплевать. Разве может такой бойкий человек, как он, Белаква, переживать по всяким таким незначительным поводам? Он выключил лампу, откинулся на подушку, закурил.
И в этот самый тяжкий предрассветный час он понял, что как бы он ни прикидывался, что его предстоящее ему совершенно безразлично, на самом-то деле он пребывал в страхе напряженного ожидания. Подумать только, ровно в двенадцать возьмут бистурии раз! фьюить!и вспорют его. Эта мысль, как ни старался он ее отогнать, упорно грызла его. Если беспокойство, возбуждаемое этой мыслью, внедрится со своей гуннской жестокостью в его и так развинченную психику (а ведь он и без того не готов к предстоящему испытанию), прибавится к треволнениям предыдущего дня, наполненного гадким, смутным и вязким страхом ожидания, который не развеял даже его крепкий, хороший сон, то психика его может просто взять и не выдержать напряжения. А он, конечно же, предпочел бы, чтобы не выдержала натиска эта гадкая мысль о предстоящей операции, а не его психика. При этом, надо отдать Белакве должное, его совсем не заботило то, что, собственно, произойдет с ним, пусть даже его мозги, которые ему самому так уже осточертели, съехали бы совсем набекрень, но дело в том, что ежели он и впрямь впадет в истерическое состояние, то это, конечно, отразится на его поведениичто если он, когда за ним придут, начнет истошно вопить, лягаться, кусаться, царапаться, нести всякую ахинею, требовать отложить казнь, а то еще обмочится в постели?! Как такое отразится на его родных и близких? А ведь он из семьи старой доброй гугенотской закваски, он не имеет права так их всех опозорить. Да, его вполне естественное беспокойство следует как-то пригасить, чем быстрее, тем лучше.
Под наркозом я чувствовать ничего не буду, уговаривал он сам себя, хоть тело и будет страдать чрезвычайно, но эти страдания в онаркозенной памяти не останутся.
Белаква резким движением загасил сигарету и снова включил лампу, надо думать для того, чтобы сохранить ощущение ночи, тем самым отсрочить приход дня и соответственно получить дополнительное время на то, чтобы внутренне собраться и прибавить уверенности в себе, а вовсе не для того, чтобы уютный свет лампы составил ему компанию. Белаква терпеть не мог рассвет, нарождение нового дня, в котором скрытно, подспудно присутствовало напоминание о всяком ином рождении, приходе в этот мир, особенно о том отвратительном событии, называемым рождением человека. Не мог он выносить зрелища мучительного рождения нового дня, приходящего точно в определенное времятакая пунктуальность казалась совсем излишней и ненужной. Но все это, конечно, глупости, и Белаква ясно отдавал себе в этом отчет. Он предпринял новую попытку избавиться от колючей тревоги, напугать себя чем-то другим, посмеяться над собой, все что угодно, лишь бы отогнать от себя недостойную слабость, но ничего из этого не получалось. Безуспешные попытки скоро утомили его, и он сказал себе: "Я таков, каков я есть, и все тут, И на этом его размышления и борения с собой закончились, Я есть таков, каков я есть". Эту фразу он когда-то где-то вычитал, она ему понравилась, и он сделал ее своею.
Но уж, по крайней мере, Бог был добр и милостив, как Он обычно и бывает, если мы только знаем, как принимать Его милости, и подарил Белакве еще целых шесть часов, отделяющих его (Белакву) от начала его (Белаквы) тяжкого испытания, целых шесть часов, подаренных для того, чтобы не спеша приготовить себя к этому испытанию, подобно тому как хорошенькая кокотка готовится к особо важному для нее любовному свиданию. Ланцет, взрезающий ему шею, мучительные страдания, которые охватят его, пусть и пребывающего в состоянии глубокого и внешне покойного сна, уже, как можно надеяться (надеждавеликая вещь!), не будут страшитьесли вот только ему удастся овладеть своими мыслями, неизменно возвращающимися к одному и тому же. Ему следует устроить у себя в голове горячий прием размышлениям о добрых деяниях, направленных на его особу со стороны других людей, его окружающих, еще до истечения сегодняшнего дня. Однако с присущей ему медлительностью он все откладывал обдумывание того, как же это устроить наилучшим образом. А ведь тогда он смог бы сделать отличную мину при весьма плохой игре. А вот если ему это не удастся... да, если ему это не удастся сделать, он не удержится, и когда за ним придут, начнет визжать, царапаться, ну и все такое прочее... Больше всего теперь волновало то, насколько ему удастся выглядеть достойно. Важнее всего, чтобы на лице его сохранялась маска спокойствия, а лучше всеговыражение "а-мне-все-равно". Ну и конечно, он должен держаться так, чтобы глядя на него, было видноон надеется, что все будет сделано с должным тщанием и все закончится самым удовлетворительным образом. Белаква не хотел размышлять над тем, каким образом предстоящее испытание отразится на нем самом, на его глубинном понимании и ощущении себя... его собственный разум, стервец, так уже утомил его, так утомил... нет, он думал прежде всего об окружающих, о тех, кто будет сопровождать его в операционную, медсестрах, нянечках, о враче, который будет давать наркоз, о хирурге, светиле медицинской науки, о тех, кто должен быть под рукой, чтоб все потом помыть, почистить и отправить кое-что в печь для сжигания хирургических отходов, и о друзьях семейства его покойной супруги, которые, если что не так, растрезвонят по всему миру. И совсем неважно, как он там сам по себе, он есть таков, каков он есть. Но вот все эти посторонние люди, эти родственнички и прочие, и прочие, вот об этих нужно побеспокоиться.
В палате этажом выше, прямо над головой Белаквы, натужно кашлял астматик. "Дай Бог тебе здоровья, мысленно обратился к кашлявшему Белаква, когда я думаю о том, что кому-то еще хуже, чем мне, то даже как-то легче становится. Но когда ж он спит? Если так кашлять, то можно себе все внутренности выкашлять... Наверное, спит днем, спит себе целый день, дрыхнет день-деньской, и минуют его все дневные волнения..." А ровно в двенадцать и он, Белаква, погрузится в крепкий сон, хотя, конечно, было бы лучше, если бы он просто задремал у себя в постели, а не там, на операционном столе... А тот наверху все кашляет, словно какую-то мучительную работу делает, чтоб наконец избавиться от того, что внутри... как Робинзон Крузо, который таскал на берег, хоть и ох как трудно это было, с затонувшего корабля всякие вещи, которые могли сделать жизнь более приятной...
Белаква вытянул руку во всю ее длину и выключил лампу. Но и без света лампы в комнате уже ползали рассветные тенивставало солнце. А он глаза закроет и таким образом обманет рассвет. В конце концов, что такое глаза? Окна и двери рассудка. И лучше их держать закрытыми.
Жаль, что он не благородных кровей, ну или хотя бы не отважен и не решителен. Голубая кровь и бойцовый петух! Вот было бы сочетание!.. И если б... хоть бы ему набраться побольше духу... тогда б он не мучился так, пытаясь подготовить себя достойным образом... тогда бы все стало так простонайти удобное положение на этой чужой больничной кровати, заснуть или почитать книжку в спокойном ожидании своего часа. А онленивый, мещанский трус, в некотором смысле очень талантливый, но совершенно непригодный к частной жизни, частной жизни в ее самом наилучшем и ярком смысле, в том смысле, который он вкладывал в это понятие, когда хвастался тем, как удобно обустроил свой разум и как уютно ему в нем жить, словно в том последнем окопе, из которого уже, в общем-то, отступать некуда. Но он предпочел бы все-таки, чтобы не пришлось ему забираться в этот окоп под давлением внешних обстоятельств, и склонялся к мысли, что лучше было бы сразу же спрятаться там, возможно, как раз в тот момент, когда он начнет чувствовать себя в этом мире, как в своем доме. Он не мог спрятаться в своей душе, равно как не мог не обращать внимания на то, что в этой душе творится. Так что ему остается лишь пребывать в полутьме, становящейся все светлее, и искать помощи у своего талантливого рассудка. Можно, конечно, было бы выкинуть нечто такое, что огорчило бы друзей прежней семьи (не говоря уже о том, что такая выходка могла бы поставить под угрозу лечение, за которое эти люди платили). Однако у него хватало обычного здравого смысла, чтобы ничего такого все-таки не учинить. Он будет ублажать свою психику, свою душу, он будет готовить ее к тому, чтобы с честью выйти из испытания...