С берега доносится хлопанье автомобильной двери, раскатистый смех Лео. Они здесь.
12:35
Джонас сидит, откинувшись на локти; его черные волосы блестят, как маслянистые утиные перья. С плеч свисает тонкая белая хлопковая рубашка. Обручальное кольцо блестит в лучах солнца. Он не поворачивается, когда мы приближаемся. Может быть, он не хочет меня видеть после того, что мы сделали. Или может быть, теперь, когда он наконец заполучил меня после стольких лет ожидания, я для него всего лишь очередная женщина, с которой он переспал и должен разобраться. А может, он, как и я, хочет оттянуть момент признания, еще ненадолго удержать свою прежнюю жизнь перед тем, как все изменится. Потому что это случится в любом случае.
Питер садится рядом с ним, показывает на что-то на горизонте. Джонас придвигается, чтобы ответить. От песка исходят волны жара, от которых кружится голова.
Эй! кричит Джина, прищурившись, и идет ко мне по песку. Я смотрю на пирсинг у нее в пупке, то показывающийся, то снова исчезающий под верхом от танкини. Финн с Мэдди расстелили рядом полотенце и брызгают друг на друга кремом от солнца.
Джонас не оборачивается, но мне кажется, что я замечаю, как слегка напряглись его руки.
С возрастающим ужасом оглядываюсь на детей.
Серьезно, Элла! говорит Джина, с воинственным видом приближаясь ко мне.
Мам, зовет Финн. Мне надо, чтобы ты затянула мне очки.
Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не могу найти слов. «Какие бы у тебя ни были претензии, думаю я, пожалуйста, озвучь их тихо».
Мы прождали вас больше часа. Сэндвичи все размокли.
Усилием воли я заставляю голос звучать ровно, спокойно, уверенная, что выражение моего лица выдает меня с головой. Руки под ворохом полотенец дрожат.
Прости, пожалуйста. Надо было позвонить. Мы поругались с Джеком из-за ерунды, и все вышло из-под контроля. Дай мне только положить полотенца. Я сбегаю на рынок и куплю свежих сэндвичей.
Джина смотрит на меня так, будто я с дуба рухнула.
Элла, ты чего? Я же шучу! Поверить не могу, что ты серьезно подумала, будто я могу разозлиться из-за сэндвичей!
Она смеется, но на ее лице на долю секунды появляется странное выражение, и я гадаю, не почувствовала ли она, как все мои внутренности разжались от облегчения.
Конечно нет. Я выдавливаю из себя смех. Я просто сама не своя. Либо из-за таблеток, либо у меня скоро начнется менопауза.
Джина, приобняв меня, тянет к остальным.
Я просто рада, что вы наконец добрались. Джонас отказывается лезть в воду. И это в такой прекрасный день!
Слишком жарко.
Мне никогда не понять вас, местных. Ведете идеальную жизнь в самом красивом месте на планете, и все, что вы можете сказать, это «слишком жарко». Джонас все утро ведет себя так, будто ему ничего не хочется. Время купаться! окликает она Финна и Мэдди. Кто последний, тот проиграл! Пора встать на доски. Она слегка трясет задницей. Мэдди оглядывается на меня с выражением неприкрытого ужаса, но вместе с Финном бежит за ней к воде, соревнуясь, кто первый окунется.
Эй, мадама! зовет меня Питер. Не кинешь мне воды? Умираю от жажды.
Я прицеливаюсь и запускаю в него термосом. Тот проносится в воздухе и опускается точно на донышко у его ног.
Здорово, говорит Питер.
Джонас поворачивается. Смотрит прямо на меня. Поднимается, отряхивает руки от песка, приближается ко мне с распростертыми объятиями, берет у меня полотенца и наклоняется поцеловать в щеку.
Я скучал по тебе, шепчет он мне на ухо.
Привет, тихо говорю я. Не могу этого вынести. Это слишком для меня. Я тоже скучала.
Он проводит кончиком пальца вниз по моей руке, и я покрываюсь мурашками.
Кто в воду? кричит нам Питер. Я сейчас сварюсь!
1977 год. Февраль, Нью-Йорк
Пятый класс. Идет снег. Мы с Анной приехали на неделю к ее крестному Диксону. Папа с Джоанной живут в Лондонеего перевели туда по работе, а мама поехала с Лео на его выступление в Детройте. Они собираются пожениться в мае. Диксон«клевый» друг мамы. Все любят Диксона. Он собирает длинные русые волосы в хвост и ездит на пикапе. Знаком с Карли Саймон. Мама говорит, что ему не нужно работать. Они лучшие друзья еще с тех пор, когда им было два года, сомневаюсь, что в противном случае он вообще заговорил бы с ней. Они ходили в один детский сад и вместе проводили лето в Бэквуде, где купались голышом и выковыривали из мокрого песка моллюсков во время отливов. «Хотя я их всегда терпеть не могла, вспоминает мама. Но Диксон умеет убеждать».
Как-то давным-давно Анна спросила маму, почему та не вышла за Диксона. «Потому что он бабник», ответила мама. А мне представился человек, который помогает бабушкам.
Диксоны живут в большом старом доме на 94-й Восточной улице у самого парка. Дочь Диксона Беккимоя лучшая подруга. Старшая сестра Бекки Джулия одного возраста с Анной, но они как-то не сошлись. Джулиягимнастка. Их мать ушла от них в какую-то коммуну два года назад. Мы с Бекки бо́льшую часть времени проводим сами по себе, играем в веревочку, ходим в Центральный парк кататься на роликах, придумываем отвратительные блюда и заставляем друг друга их есть. Сегодня утром мы приготовили в блендере шейки из пивных дрожжей и клубничного пудинга быстрого приготовления. Диксон сказал, что ему плеватьглавное, чтобы мы ели. Последний раз, когда мама оставляла нас у Диксона, он повел нас в кино на «Избавление». Потом мы все выходные бегали вокруг с криками: «Давай визжи, как свинья!» Маму чуть удар не хватил, но Диксон сказал ей не быть такой зашоренной пуританкой. Он единственный, кто может позволить себе так с ней разговаривать.
На город опустилась странная тишина. За окном ничего не видно, кроме слепящего белого вихря. Я прислушиваюсь к дребезжанию горячего пара в трубах, которые растягиваются и сокращаются. В квартире душно, рядом с моими ногами пылает металлический обогреватель, и я, подавшись вперед, всем телом налегаю на тяжелое окно, чтобы его приоткрыть, но створка стоит намертво.
Кто-нибудь, помогите, пожалуйста. Мне нужен воздух.
Но никто не двигается. Мы играем в «Монополию», и Анна только что угодила на дорогую улицу. Ей нужно подумать.
Диксон и его новая жена Андреа все утро провели в спальне за закрытой дверью. «У них там кровать с водяным матрасом», говорит Бекки, как будто это все объясняет. Андреа и Диксон познакомились на индейской церемонии в Нью-Мексико. Андреа на шестом месяце беременности. Они уверены, что ребенок от него.
Она ничего, отвечает Бекки моей маме, когда та спросила, что она думает по поводу новой мачехи.
Мне кажется, она милая, говорю я.
Милая? Мама выглядит так, будто только что подавилась оливковой косточкой.
Почему это плохо? спрашиваю я.
Милоевраг интересного.
Она разговаривает с нами, как со взрослыми, и это здорово, рассказывает Бекки.
Но вы не взрослые. Вам одиннадцать, отвечает ей мама.
Недавно за ужином она спросила меня, предвкушаю ли я, когда у меня начнутся месячные, говорит Бекки.
И тут я впервые увидела, как мама лишается дара речи.
Элла, зовет меня Анна, твой ход.
Я сажусь на пол гостиной и бросаю кубик. Деревянные полы всегда вкусно пахнут. Тем же воском, который использует мама.
Я смотрю в конец длинного коридора, ведущего к спальне, и пытаюсь решить, стоит ли мне использовать карточку выхода из тюрьмы, когда дверь открывается. В коридор выходит Диксон, совсем голый. Рассеянно почесывает яйца. Вслед за ним выходит Андреа. Она потягивается, изогнувшись, как кошка.
Мы сейчас так хорошо потрахались, сообщает всем она. В квартире тускло, но нам хорошо все видно: ее густые рыжие заросли, курчавые волосы, как у Дженис Джоплин, и сытую улыбку.
Диксон проходит мимо нас через гостиную, садится на корточки у проигрывателя и ставит иголку на пластинку. Мне видны темные волосы в трещине у него между ягодицами.
Послушайте, какой бэк-вокал, говорит он. Клэптонгений!
Я не отвожу глаз от миниатюрной серебристой тачки у меня в руке, мечтая провалиться сквозь землю.
Бекки толкает меня, чуточку сильнее, чем нужно.
Ты ходишь или нет?
8
12:45
Так вы идете в воду? спрашивает Питер.
Через пять минут. Мне надо прийти в себя после перехода через эту чертову Сахару. Я выхватываю у него термос и пью из горла.
Очаровательно, говорит Питер. Мои жену вырастили волки.
Джонас смеется.
Я знаю. Я был одним из этих волков.
Питер протягивает мне крем от солнца с защитой SPF 50.
Можешь намазать мне спину?
Я сажусь на колени позади него и выдавливаю крем в руку. Каким-то образом тюбик уже весь в песке, и я с раздражением чувствую, как песчинки прилипают к рукам, когда втираю крем в плечи Питера. Джонас смотрит, как я глажу его кожу.
Готово. Я похлопываю Питера по спине. Теперь ты официально защищен.
Вытерев руки о полотенце, я заползаю под сень палатки.
Так-то лучше, говорю я.
Питер поднимается и берет доску.
Не задерживайся. Не хочу посинеть, пока тебя жду.
Едва Питер уходит, как я жалею, что не пошла с ним, потому что теперь мы с Джонасом остались наедине, и я никогда в жизни еще не чувствовала себя так неловко. Мы тысячу раз бывали вместе на этом пляже с тех пор, как были подростками: гуляли вдоль линии прибоя в поисках ракушек и морских ежей, подсматривали, выглядывая из-за дюн, за жутковатыми голыми немцами, гадали, каково этоутонуть в море. Но здесь и сейчас, когда я сижу, свернувшись, под сенью палатки, мне кажется, что он незнакомец.
На боковой стороне палатки маленькое сетчатое окно. Я смотрю из него на Джонаса, который сидит совсем рядом, но в то же время отдельно от меня. Он сосредоточенно рисует что-то на песке острым краем ракушки. Мне отсюда не видно, что.
Где юный Джек? спрашивает он, не поднимая головы.
Протестует.
Против чего?
Я не разрешила ему взять машину.
Почему?
Потому что он вел себя, как козел, поясняю я, и Джонас смеется. Джина машет нам среди волн, зовя к себе. Джонас машет в ответ. Придвигается к сетчатому окошку.
Можно войти?
Нет.
Тогда не выслушаешь ли мою исповедь?
Сомневаюсь, что, если ты трижды произнесешь «Аве Мария», тебе это сильно поможет, говорю я.
Он прижимается ладонью к сетке.
Элла?..
Не надо, останавливаю я. Но кладу руку напротив его. Мы сидим так, молча, не шевелясь, соприкасаясь ладонями через тонкую сетку.
Я влюблен в тебя с тех пор, как мне было восемь.
Вранье, говорю я.
1977 год. Август, Бэквуд
В кронах деревьях надо мной есть просвет. Я лежу на мшистом берегу ручья, глядя на почти квадратный кусочек неба. Сначала оно голубое и чистое, а уже через минуту по нему проплывает облачко, похожее на роспись на церковном потолке. В квадрат залетает чайка. Я слышу ее скорбные, ищущие крики еще долго после того, как она исчезает из виду. Сунув руку в карман, я достаю ириску. Я прихожу сюда почти каждый день. Иногда мама спрашивает, где я была, на что я отвечаю: «Гуляла» и она кажется удовлетворенной ответом. Я могла бы отправиться автостопом в город и оказаться в одной машине с серийным убийцей, а она бы ничего не заметила. Все ее внимание поглощено Лео и Анной. Они ругаются по любому поводу. Это продолжается с тех пор, как мама с Лео поженились. Я теперь боюсь садиться за стол за ужином. Начинается все нормально: Лео читает нам лекцию по поводу Китая или того, почему документы Пентагона все еще важны. Но уже очень скоро начинает наезжать на Анну. Ему не нравится ее подруга Линдси: она одевается, как проститутка, не по годам развита физически и отстает в развитии умственно, думает, что красный кхмерэто цвет губной помады, ее родители голосовали за Джеральда Форда. Почему Анна получила тройку по математике? Почему она сидит сиднем и не помогает, пока мать накрывает на стол? Ее юбка слишком короткая. «А ты чего пялишься, извращенец?» говорит Анна, а когда Лео встает со стула, убегает к себе в комнату и запирает дверь.
Это все гормоны, говорит мама Лео, пытаясь примирить их. Все подросткисущий кошмар. А девочки тем более. Подожди, когда Розмари достигнет пубертатного возраста.
Лео обещал стараться держать себя в руках. Но с тех пор, как мы приехали в Бэквуд, их отношения стали еще хуже. Лео решил «проявить твердость». Теперь он отправляет Анну в домик каждый раз, как она начинает пререкаться, а мама отказывается вмешиваться. «Прости, но я не могу постоянно быть судьей в ваших спорах», говорит она Анне. Анна лежит на кровати, сдерживая слезы, и орет на меня, если я пытаюсь войти.
Как-то утром в июле Лео и Анна так разошлись, что мама швырнула яйцо о кухонную стену.
Все, больше ни минуты не могу это терпеть. Я иду в гости к отцу и Памеле. Она протянула мне банан. Рекомендую тебе отправиться куда- нибудь погулять на целый день, если не хочешь оглохнуть.
Я иду к океану, фантазируя о том, как отравлю Леостану той, кто спасет Анну, раз уж мама не хочет, когда спотыкаюсь о корень и случайно выдираю ремешок из шлепанца. Сев на дороге, я пытаюсь заправить его обратно в дырку. Под низкими ветвями деревьев виднеется едва заметная тропавозможно, оленья. Я заползаю в кусты и иду по тропе, пока она не исчезает в густых зарослях. Я уже поворачиваюсь обратно, когда вдруг слышу шум бегущей воды. Что не поддается объяснению, потому что всем известно: в этих краях нет ни рек, ни ручьев. Поэтому отцы-пилигримы и отправились дальше, туда, где сейчас Плимут, после того как высадились на нашем мысе. Я осторожно раздвигаю ветку за веткой полотенцем, пролезаю через заросли, стараясь не слишком расцарапать ноги, и оказываюсь на небольшой прогалине. Посередине бьет родник; его пресная вода, бурля, бежит дальше узким ручьем. Деревья-великаны расступились, оставив внизу ковер бархатного мха. Я ложусь на берег ручья и закрываю глаза. «Возможно, ядслишком явное орудие убийства», думаю я. Может быть, нам с Анной нужно убежать из дома, поселиться здесь. Мы могли бы построить дом на дереве с платформой и крышей из веток. Свежая вода у нас есть, и мы могли бы ловить рыбу на пляжерано утром, пока никто не проснулся, и собирать дикую голубику с клюквой, чтобы не заболеть цингой. Я стала составлять в голове список всего необходимого: пустые банки из-под кофе, чтобы хранить воду, свечи, спички, леска и рыболовные крючки, мыло, две вилки, запасные трусы, спальные мешки, средство от насекомых. Мама еще пожалеет, что никогда не становилась на сторону Анны и позволяла Лео ее наказывать. Может быть, не сразу, но в конце концов она станет по нам скучать.
Но День труда уже на носу, а единственное из списка, что мне удалось собрать, это две ржавые кофейные банки, старые плоскогубцы и несколько свечных огарков. Высоко надо мной стая птиц, точно мимолетная мысль, пересекает квадратик голубого неба, рисуя в нем знак победы. На мое лицо падает тень. Я застываю. Пытаюсь стать невидимкой.
Привет.
На меня сверху вниз смотрит маленький мальчик, лет шести-семи, который подошел так тихо, что я ничего не услышала. У него густые черные волосы до плеч. Светло-зеленые глаза. Он босиком.
Меня зовут Джонас, говорит он. Я заблудился.
Он не выглядит ни растерянным, ни напуганным.
Элла, представляюсь я. Я видела его семью на пляже. У его матери курчавые волосы, и она кричит на нас, когда мы оставляем на песке яблочные огрызки. Они живут где-то в Бэквуде.
Я следил за скопой, рассказывает он, как будто это все объясняет. Потом садится на мшистый берег рядом со мной и поднимает глаза к нему. Долгое время мы оба молчим. Я слушаю шелест деревьев, плеск воды на камнях. Я помню, что Джонас здесь, но ему каким-то образом удается стать тенью.
Это окно, наконец говорит он.
Знаю. Я поднимаюсь и отряхиваю землю с джинсовых шортов. Надо идти домой.
Да, отвечает он с серьезным лицом. Мама будет вне себя от беспокойства.
Мне становится смешно, но я молча беру его за руку, веду назад по тропе и возвращаю матери, которая благодарит меня с таким видом, будто отчитывает.
12:50
Это правда.
Финн, Мэдди и Джина добрались до конца отмели, туда, где резко становится глубоко. Питер с плеском идет за ними по неровному дну, таща доску. Мне хочется плакать.