Папа говорит, мне достался дедовский талант, но не досталось его разума.
Вполне возможно, что ж, но мы работаем с тем, что имеем.
Мы с Тисиадом засмеялись вместе, и он снова погрозил мне пальцем.
Субординация.
Тут ты крикнул:
Нашел! Третью нашел! Черепаший поход!
Черепаший поход! откликнулся я.
Зря радуешься, Луций, сказал Тисиад. Твою голову мне тоже предстоит наполнять знанием.
Тогда это учитель Тисиад зря радуется, сказал ты, такой верткий, такой смешной, маленький и золотой. Ты грохнул своих черепах на стол.
Больше их нет!
Ну замечательно, сказал Тисиад.
А можно яблок и покормить их? спросил ты. Будет ли это уроком по природе?
Я протянул палец к одной из черепашек, и она угрожающе раскрыла рот.
На Миртию похожа. Плоскоморденькая.
Марк!
Ты сказал:
Теперь у меня будет триумф?
Да, ответил я. Теперь у тебя будет триумф. Но мы должны быть великодушными и все такое. Надо покормить наших пленников.
Ты унесся, а Тисиад сказал:
Хорошие черепашки. Когда я был ребенком, мы с сестрой тоже таких ловили. Варили из них суп.
Это наши пленные, сказал я. Мы же не пуны, чтобы варить из них суп.
В этом случае, безусловно, не стоит.
Я снова протянул палец к одной из черепах, и она воинственно зашипела.
А она сама не трусиха.
Это самец.
Как ты узнал?
Он повернут ко мне хвостом.
А ты действительно мудрый человек, учитель.
Не язви, Марк.
Ты принесся, ведя за руку Гая, нашего тогда еще безмятежного Гая. Помнишь, каким бледным он был всегда, как по сравнению с нашей с тобой здоровой золотистостью смотрелся лунным призраком.
Вы несли яблоки, красные, сочные, блестящие. В зубах у тебя был нож.
Только не упади! крикнул я. Это будет тупая смерть, великолепное Солнце!
А Гай, Луна, засмеялся тихонько.
Боги сделали так, что здоровее всех в нашей семье был я. Никогда не болел, даже если остальные подхватывали какую-нибудь приставучую хвору, если кашляли все, начиная с рабов и заканчивая нашим отцом, я оставался на ногах.
Ладно, давай начистоту, Луций, даже в царстве Плутона не забыть никому, какой невероятной красотой, физической выносливостью и здоровьем отличается твой прекрасный брат.
Имелась в нашей семье даже одна байка по этому поводу. Мама наша, добрейшей души женщина, как ты помнишь или не помнишь, никогда не позволяла себе сказать лишнего, кроме одного единственного раза. Как-то она похвасталась перед подружкой своим прекрасным первенцем. Ну, знаешь, чтобы зря себя не хвалить, скажу просто, что я был весьма очаровательным ребенком всем на зависть.
Подружка через два месяца выкинула своего первенца преждевременно и пребывала в глубоком горе. С мамой почему-то больше не общалась.
А потом родился Гай, принесший матери много страданий, болезненный ребенок.
Следом ты, сначала очень вялый, а потом очень нервный, и все детство сопровождали тебя странные, конвульсивные подергивания спины и рук, которые ты преодолевал трудом и злостью.
Но это все проявилось потом, а родился ты таким слабым, что никто и не давал себе труда подумать, будто ты выживешь, однако, слава Юноне, от тебя не отказались. Кроме того, ты лишил маму возможности иметь детей впредь.
Словом, как-то папа предположил, что маму прокляла ее подружка, поэтому все так вышло.
Мама тогда обиделась на него и не разговаривала с ним, по-моему, три месяца, если не больше. Она любила нас всех, у нее было большое прекрасное сердце, в котором находилось место и Гаю даже в худшие годы. И мне.
Хотел бы я иметь такое прекрасное сердце, как у нашей матери. Но мы разделили его на троих, и в каждом из нас билось сердце весьма поменьше. Будь мы только подобны матери в ее великодушии (известное свойство Юлиев), непременно стали бы иными людьми, куда лучше нашего, однако мы породистые Антонии, а это, как ты знаешь, дурное семя.
Так вот, все эти семейные безделушки уже не имеют никакого значения для тех, кто или перестал жить или перестанет в ближайшее время. Важно другоевы несли эти красные, блестящие, драгоценные яблоки, и они повалились вниз и покатились, и было так красиво. Облака наплыли на жаркое солнце, все резко потускнело, кроме алых яблок, и они были похожи на капли крови великана.
Кормление пленников! закричал ты. Гай спросил:
Можем ли мы, учитель?
Сладу с вами все равно никакого нет, молодые Антонии, Тисиад махнул маленькой ручкой. Можете. Принесите еще стулья, Марк, подними яблоки.
Я зачем-то разложил их вокруг черепах. Бедняжки не знали, что с ними делать, они шипели, пучили глаза и, в конце концов, все спрятались.
Вы с Гаем принесли стулья и расселись у стола. Красные яблоки, быстро бегущие по небу облака, глаза черепашек, поблескивающие откуда-то из темноты под панцирямия помню все, как будто только что оно и произошло. И я могу вспомнить все запахижимолость, море, сухая земля, нагретая солнцем, пот. Могу вспомнить всех звуки: еще хриплое дыхание выздоравливающего после очередной болезни Гая, испуганное черепашье шипение, шелест ветра в кронах деревьев, далекий плеск воды.
Я взял нож и подумал: если я сейчас всажу его в свое солнечное сплетение, я умру, и больше ничего не узнаю, как жаль меня, и мне стало грустно, я наклонился к тебе и поцеловал в макушку.
Как возмущает нас возможность умереть, когда нам хорошо.
Я стал резать яблоко на неаккуратные дольки.
Интересно, сказал Гай. Сколько они смогут съесть, прежде чем лопнут?
Они вообще не лопнут, сказал я. Они же черепахи. Очень упругие.
Да, сказал ты. Лопаются лягушки.
Я посмотрел на Тисиада и подумал, что ему нравится проводить с нами время. А для учителя это, может быть, лучшая рекомендация.
Я протянул один длинный кусочек яблока тебе, и ты тут же сунул его в темноту под панцирем.
Хочешь, черепашка? Черепашка! Черепашуля! Черепашенция!
Действуй мягче, сказал Тисиад. Вот кого хлебом не корми, а дай поучить других, как быть с их жизнью. Я протянул еще кусочек яблока Гаю, тот положил его на стол перед своей черепахой и принялся наблюдать.
А я хотел быть лучшим. Отрезал кусок яблока себе, да поизящнее, и, подумав, принялся водить им не так далеко от черепашки, но, впрочем и не совсем близко. Чтобы, так сказать, возбудить здоровый интерес.
Вдруг я заметил, что Тисиад очень внимательно за нами наблюдает. Так, будто мы выполняем какое-то важное задание. Это меня подстегнуло. Гай щелкал языком, и я закрыл ему рот.
Тшшш! Пусть пленники успокоятся.
Рука моя двигалась туда и обратно, плавно, мягко, позволяя потоку воздуха подхватить сочный яблочный запах. Я даже приноровился к определенному ритму. Ты все пихал яблоко в панцирь, и Тисиад, глядя на тебя, качал головой. Гай смотрел на черепаху и яблоко неподвижно, как змея.
Мне показалось, прошла вечность прежде, чем моя черепашка высунула самый кончик тупого носа. Мне хотелось ей улыбнуться, но я не стал.
Я лишь выдаю яблоки, думал я, я только выдаю яблоки, я не представляю опасности для тебя, считай меня веткой дерева, только и всего, если знаешь, что такое дерево.
Носик стал носом, показалась длинная, морщинистая, как у Миртии, шея. Старушка-черепашка, подумал я, обещаю не делать тебе зла, только дай мне стать победителем.
И она, неожиданно быстрым для такого медлительного животного движением, ухватила яблоко.
Ну и рот, выдохнул Гай. Уродливый такой.
Тисиад сказал:
Все создания богов прекрасны.
Все да не все, сказал я. Ты на нее просто посмотри. Без обид, родная, ты не красавица.
Зато обжора.
Как Марк!
Я цикнул на вас обоих. Ты первый подхватил кусок яблока и принялся размахивать им перед своей черепахой так резко, что столкнул со стула Гая.
Тисиад засмеялся, мы с тобой тоже, а Гай стал мрачный и больше ничего не говорил.
Мы еще долго кормили черепашек, и они оказались такими обжорами. Когда мне надоело потчевать черепах, и я решил съесть последнее яблоко, Тисиад сказал:
Никаких яблок до яиц. Перебьете аппетит перед едой. Во всем нужно соблюдать порядок.
Но настроение у него явно было знаменательное, замечательное и на редкость не занудное.
Я сказал:
А можно мы проведем триумфальное шествие для Луция? Ну, знаешь, это же его пленные. Да и все равно кучу времени потеряли. А после полудня опять заниматься. А если сейчас пойти к Миртии, она может закуску подать. Короче говоря, сплошные преимущества.
Ладно, сказал мне Тисиад. Все равно мне сегодня с вами не сладить. Проводите свой триумф. Но потом ты должен будешь выполнить больше заданий. Все нужно делать вовремя.
Потом будет потом, сказал я. Довольно легкомысленно с моей стороны. Я пожалел.
Тисиад временно удалился из наших жизней, и я сказал:
Что ж, храбрый воин, требуется снарядить тебя правильно. Расшитой тоги, извини, не будет.
Ты расстроился.
Венок будет.
Ты обрадовался.
Нужна повозка для твоих пленников и колесница для тебя. Уж какая колесница будет, такая будет. Ромул на своем триумфе вообще ногами шел и не фырчал, и ты не фырчи. Дай мне заняться всем этим, сам отдыхай вместе с почтенным братом.
Это я почтенный брат? спросил Гай.
Как ни удивительно, но да, ответил я, по-моему, ловко передразнив Тисиада.
Я хотел устроить все хорошо, так, чтобы даже слишком хорошо. Взял тележку для фруктов, ослика со двора, корзину, хорошую веревку (ту самую, которую Миртия никогда не велела тратить зазря) и принялся сооружать нашу процессию. Черепахив корзину, тебе дорога в тележку для фруктов, Гай погоняет осла, везущего эту колесничку. Остался только венок, я сплел его тебе из жимолости, дабы не гневить богов, и ты все время чихал.
Ну, сказал я, надев венок тебе на голову. В добрый путь, император.
Из начала сада мы последовали в его конец. Черепахи в корзине радостно копошились, успокоившись насчет своей судьбы, твои ноги не помещались в тележке, Гай ругался на осла, а я смотрел на произведение рук и мыслей своих, крайне довольный результатом.
Ты был таким счастливым и сильно сиял. Я думал, что мы трое похожи, одинаково кудрявые, одинаково глазастые, но в то же время такие разные. Твои плечи подергивались, и иногда ты хватал сам себя, чтобы остановить движение, которого не желал.
И чихал снова, очень смешной.
Гай своими бледными длинными пальцами тянул за уши осла, и осел недовольно взрерывал, тогда Гай отпускал его и целовал в макушку.
Процессия была торжественная. Я срывал цветы и листья, швырял их в тебя, и ты смеялся.
А какой мальчик не мечтает о триумфе, хотя бы и не совсем настоящем?
Пленники, впрочем, вели себя плохо, и ты иногда опасно наклонялся назад, поправляя их, чтобы они не выпали из волочащейся за тележкой корзины.
Я заметил, что Миртия и Тисиад наблюдают за нами из окна. И мне пришла в голову прекраснейшая идея.
Следуйте далее! крикнул я. А я подготовлю награду за смелость нашему императору.
Тогда-то это слово значило только, что ты военачальник, наделенный соответствующими полномочиями. Теперь все потихоньку меняется, мне так кажется, история движется.
Я побежал на кухню, там девушки месили хлеб к обеду.
Одна из них, симпатичная, но уже не помню, как ее звали, сказала мне:
Ты что здесь делаешь, обжора? Станешь толстым, некрасивым, девушки не будут тебя любить.
Мой дядька говорит, что чтобы быть красивым надо много есть и много двигаться.
Между прочим, одна из самых мудрых и прекрасных вещей, когда-либо им произнесенных.
Девушка засмеялась, потрепала меня по волосам. Признаюсь тебе, прошли годы, и у нас с ней все было, и то-се, и пятое-десятое, и даже такое, до чего приличные люди уже не досчитывают.
А тогда она просто казалась мне такой миленькой, и я подумал: хочу ее укусить.
А она развернула меня и сказала:
Иди-иди, когда сготовим все, тогда придешь.
Но я всегда был хотя бы и дурак, зато страшный хитрюга.
Да нет, сказал я. Миртия сказала принести мед Тисиаду.
Мед?
К лепешкам.
Угадал.
Так что, мисочкой меня снабдили. Мы тогда жили на широкую ногу, и это была миска прекрасного, золотого, жидкого меда. Отличного меда.
Тисиаду, конечно, он никогда не достался.
Я чинно вышел из кухни и со всех ног понесся к вам, а вы к тому времени ушли во главе с ослом весьма и весьма далеко, в заросли ежевики. Триумф не удался, осел взбрыкнул, черепахи расползлись, а ты угодил прямо в колючие кусты, и Гай доставал тебя оттуда, а я жалел, что не научил тебя еще ругаться по-гречески, потому что меня самого не научили.
А потом я жалел тебя. Оставил миску на земле и принялся отряхивать тебя, листьями стирать кровь с коленок и локтей. Гай слюнями оттирал тебе щеки.
Ну как ты весь порезался? спрашивал я. Как ты умудрился? Гай, прекрати слюнями, ты дурак?
Катастрофа произошла, сказал ты. Столкновение двух зол: осла и Гая.
Одно зло оказалось сильнее и щипало листья деревца, названия которому я не знал. А вы все были в ежевичном соке, черном, как венозная кровь.
Время для награды, сказал я. Гай, принеси миску.
Я взял на пальцы немного меда и помазал тебе ссадину на лбу.
А в пасть можно? спросил ты.
В нос могу ткнуть, умник.
Ссадина покрылась золотом, кровь и ежевичный сок смешались с медом, черное под светлым, будто раздавленное насекомое в янтаре.
Вот и все, сказал я. Вот твое золото, теперь тыгерой.
И, закончив триумф, мы улеглись под солнцем и передавали друг другу миску с медом. Наши руки были грязные, я смотрел на золотой мед, и, когда раздвигал пальцы, между ними образовывались золотые перепонки, в которые гляделось солнце.
Клянусь, сказал ты. Ты когда-нибудь будешь гордиться мной!
Я горжусь тобой, братик.
Сильно-сильно.
Так же сильно, как мне досталось за краденный мед. Но я, честно говоря, не жалею ни капли. Медом мои руки пахли еще долго-долго, а его вкус я так никогда и не забыл. И то, каким жидким золотом он был на моих руках.
Ты ведь тоже это помнишь? Помнил?
Миртия, черепашья шея, лишила меня перекуса, а Тисиад отправил заниматься свазориями. Вы, ягнята, остались ни при чем, потому как миску умыкнул волк собственной персоной.
Погода, как и мое настроение, под вечер резко испортилась, и это задержало маму в гостях, а нас с Тисиадом на крыльце. Я вытягивал ноги, и струи дождя приятно барабанили по моим пальцам.
Разве тебе не стыдно? Украл мед, сказал он. Я пожал плечами.
Я часто подслушивал разговоры отца с дядькой. Они тоже любили воровать, правда, деньги и у государства свободных людей.
Я сказал:
Это мед моей семьи, правильно? Значит, он принадлежит мне.
Никогда не слышал, чтобы сын наследовал от отца мед.
Если наследует пасеки, наследует и мед.
Тисиад пожал плечами. В наступающей темноте пятна на его носу казались каплями крови.
В любом случае, сказал Тисиад. Не надо было так делать. Тогда бы тебя не наказали.
А я бы еще раз так сделал.
Боги услышат, что ты бесстыдный, и еще сильнее накажут тебя.
Я пожал плечами, сделал вид, что никаких богов не боюсь. Тисиад сказал:
Ты знаешь, почему вести себя надо хорошо?
Потому что боги дают милость тем, кто
Но он покачал головой. Эти пессимистичные греки. Тисиад посмотрел в дождливый сад, на склоняющиеся под струями воды веточки вишни, на молитвенно припадающие к земле от ветра кусты жимолости.
Для богов мы, может быть, лишь песчинки, изредка самые чудесные из нас достойны их внимания, а, может, недостоин никто, сказал мне Тисиад. Но твое сердце будет пустым и легким, если ты будешь делать хорошее и не будешь делать плохого. Ты станешь хорошо спать, и тебе нечего будет стыдиться наедине с собой. Безмятежность и душевный покой, вот твоя милость за хорошие поступки.
Я сказал:
Знаю тогда еще одну милостьбессовестность.
А потом до меня, малость туговато, но вовремя, дошло еще кое-что. Я вскочил:
Что? Песчинки? Мы?
За двенадцать лет своего крайне эмоционального существования я не оскорблялся так никогда. Я отшатнулся, едва не упал со ступеньки, скользкой-скользкой от воды.
Яэто я! Я особенный! Они не должны думать, что япесчинка. Я веселый и замечательный! Я такой талантливый и красивый! Почему я всего лишь песчинка? И разве они меня забудут? Забудут, потому что я ничего не значу?
Я и сам не догадался, когда расплакался, просто вдруг холодные капли на лице сменились очень горячими. Ни одна мысль прежде не причиняла мне такой боли. Я вообще не знал, что бывает такая боль.