Чего? спросил он, повернувшись.
Ну, с Таинством Доброй Богини.
Помнишь эту историю, родной? Когда Клодий из любви к жене Цезаря проник туда, куда не проникал прежде ни один мужчина: переодевшись в женское платье, он пробрался на Таинства Доброй Богини.
А, сказал Клодий, он взял пустую амфору, перевернул ее над головой, на лоб ему упала пара капель вина. Нормально.
А что там было-то? спросил я.
Да я ничего особо и не видел. Бабы чего-то там бормотали, мазали лбы благовониями. Херня какая-то, если честно, я большего ожидал.
Вдруг Красавчик Клодий резко приподнялся на кровати, бросил амфору в стену, и та со звоном разбилась.
Мне понравилось другое, сказал он. Понравилось, что я разрушил их маленький мирок. Что я сделал то, что было нельзя. Вот что главное. Все должно быть можно. Вот тогдазаживем.
Он говорил резко, зло, маленькие острые зубки клацали сильно, но вдруг Красавчик Клодий блаженно улыбнулся и вновь упал на кровать, уставившись в потолок.
Я построю на этом месте храм, сказал он. Прекрасный храм, потому что за разрушением всегда следует созидание!
Я покрутил пальцем у виска, а Красавчик Клодий громко засмеялся, вытянув ноги в грязных берцах на дорогущей простыни.
Потом, когда мы смотрели на пламя, объявшее разграбленный дом, Клодий все говорил:
Это будет прекрасный храм, такой прекрасный храм, боги и люди будут любить его одинаково сильно, сука, бля.
Больше не могу писать, хочу закончить на хорошей ноте: вот такие мы с Клодием Пульхром были друзья, если это можно назвать дружбой. Когда ты увлекся его персоной, я с ним уже враждовал, и, сколько ты ни просил меня рассказать о нем и о том времени, что мы провели в дружбе, я не соглашался.
Теперь я думаю, что надо было согласиться, в его истории много поучительного для тебя, Луций, да и ты, в конце концов, просто хотел узнать побольше о своем кумире, это вполне невинное желание, хоть и не всегда сообразуется оно с моим тщеславием.
В любом случае, я рассказываю о нем теперь, когда некому меня послушать и поправить.
Таков был Клодий Пульхр, и таков был я тогда, и таков, как я сейчас, во многом, сделался я благодаря Красавчику Клодию. Спасибо ему и пошел он на хер.
А ты, если только встретил его там, передай ему именно это.
Твой брат, Марк Антоний.
Послание восьмое: Земля любви
Марк Антоний брату своему, Луцию, у которого настроение весьма получше, должно быть, потому как мертвые больше не волнуются о своем жребии.
Все изменяется, даже сами любовь и ненависть превращаются со временем свои жалкие тени. Одно неискоренимо: представление о том, что где-то когда-то было хорошо. Память так гладко срезает углы, что прошлое почти всегда кажется нам лучше настоящего, если, во всяком случае, не глядеть на него пристально. Отсюда, наверное, и представление о невинном веке Сатурна, когда люди были столь кроткими и нежными, что не убивали ни зверей, ни птиц, ни себе подобных, а земля была так добра, что не нуждалась в плуге.
И все это, конечно, не то что в наш порочный век (можно без проблем подставить нужный).
Вот и я, оглядываясь сейчас на свое прошлое, поначалу вижу только нежный туман, скрывающий его истинные очертания. И мне хорошо в этом тумане, он дурманный, он заставляет забыться и видеть прекрасные сны.
Но стоит мне присмотреться к тамошним пейзажам, и я начинаю замечать острые углы и сколы, которые больно ранят меня.
Я пишу тебе, великолепное Солнце, и думаю о том, достаточно ли я сделал для того, чтобы ты и Луна были счастливыми. Мне следовало присматривать за вами лучше, да и вообще, когда я думаю о вас, о моей семье, я всегда держу в уме, сколь многое я упустил.
На прошлое без этого тумана тяжело смотреть, везде видишь ошибки, которые необходимо исправить, но ты ведь не можешь, эти ошибки вымостили твою дорогу и дороги многих других людей.
Наверное, прошлое становится благим и туманным со временем, потому что иначе, оглядываясь на него, мы слишком хорошо понимали бы наше настоящее и будущее. А в таком случае, в мире не осталось бы тайн.
Клянусь тебе, вспоминая, я лучше осознаю день нынешний и его взаимосвязь с днем грядущимвсе они несут мне только то, что я сам для себя сотворил. Плохо ли это? Я думаю, сила разума в том, чтобы не жалеть, как бы ни велик становился соблазн заплакать, оглянувшись. У меня этой силы разума нет, я жалею, но иногда мне хочется думать, что я иду к покою.
Вот, посмотри, опять он ноет, этот великолепный Марк Антоний. Хорошо бы ему уже посмотреть на себя без прикрас и повзрослеть хотя бы в финале, под самый конец жизни.
Чем вызвано мое печальное настроение? Похмельем, я думаю. Иногда мне кажется, что я уже готов, а иногда я думаю, что всего этого просто не могло случиться со мной. Я ведь такой волшебный, и разве могу я погибнуть здесь и вот так?
Моя детка лишена всяких иллюзий. Она всеми силами старается смотреть на вещи без вуали, и она понимает, что мы, как и всякие другие люди, ошибаемся и платим за свои ошибки. Она знает, что все случится, тогда как я большую часть времени, даже когда говорю ей об этом прямо, не могу поверить.
Мне кажется, сам Юпитер спустится с небес и поможет мне просто потому, что это я. Какие глупые надежды для мужчины моего возраста, правда?
Я все думал о Красавчике Клодии, о его судьбе. Он жил так, словно никогда не умрет, и все же в нем была тяга к разрушению не только другого и других, но и себя самого. Он тоже один и тех волшебных людей, верящих в собственную особенную судьбу, которая закончится в каком-то другом месте, чем у людей прочих.
Именно в этом аспекте я всегда его понимал, в неутомимой страсти к особому и собственному, и в смелости, которая берется исключительно из представления о своей важной роли в мире и невероятной удаче. Клодий научил меня многому, как жить, и как умереть. Хотя с виду наши судьбы и финалы весьма различны, мы двигались одной хорошо освещенной дорогой.
Знаешь, что Клодий говорил всегда, и что, я считаю, самый ценный его урок, данный мне? Когда я в очередной раз спрашивал, как ему удается так взвинчивать, так влюблять в себя целые толпы, он говорил на очень хорошей, неожиданной от него латыни:
Относись к ним с любовью и жалостью, Марк Антоний, потому что они всю жизнь ищут чего-то и не могут найти, а однажды они умрут. Это единственное, что их объединяет, в остальном у них разные жизни, разные судьбы, они имеют или не имеют деньги, имеют или не имеют долги, они согласны или не согласны с тобой. Не думай о том, в чем они непохожи, не то ты расколешь аудиторию на крошечные песчинки. Люби их сильно, потому что все они однажды умрут.
Какая универсальная, какая хорошая идея, правда, Луций? Тебе бы она понравилась. Потом Красавчик Клодий неизменно добавлял:
И все такое, и тому подобная хуйня, ну ты понял.
И я понимал, и я учился. Нельзя обращаться к живым людям без любви и нежности, даже если ты хочешь, чтобы они сделали то, что тебе нужно, дай себе труд прежде увидеть их в их печальной ранимости и обратиться к тому, что этих людей по-настоящему волнует. Дай им что-то, прежде чем просить об ответной услуге.
Ну да ладно, Луций, зачем я учу тебя тому, что тебе не пригодится? Ты уже прошел свою дорогу, искал, искал и умер, и я близок к финалу своей. Однако, милый друг, я хочу тебе объяснить, кто есть Клодий, а без этого его не понять. Без того, что он давал людям сожрать себя заживо (после его выступлений первоначальное возбуждение всегда сменялось у него полнейшим изнеможением почти на грани смерти) ради их утешения. Он давал им смысл всего, пусть на короткое время, и за это они его любили.
У меня был похожий (я воспитан Клодием Пульхром), но все-таки немного другой подход.
О боги, если я сегодня и Дионис, то Самопожирающий, хватит мне копаться в себе, пойдем посмотрим, милый друг, как там моя дружба с Клодием.
Поначалу все было очень хорошо. Я, как и многие его соратники, видел в Клодии героя, чуть ли не полубога. Когда он кричал:
Да, каково мое происхождение вы знаете сами! Но трибуны из плебса хотят возвыситься за ваш счет, я же мечтаю спуститься к вам!
Была эта пропасть, даже усыновленный плебеем ради должности, он оставался патрицием. Но Клодий умел эту пропасть перешагнуть.
Так вот, когда он так кричал, я чувствовал, что к нам снисходит бог. Это очень глубоко сидит в нас, правда, Луций, трепет перед аристократическим происхождением. И вдвойне приятно, когда аристократ нисходит на нашу грязную землю.
Все-таки, даже то, что много позднее Цезарь ввел наш род в число патрицианских, даже власть над третью целого мира, и все подобные радости не смогли полностью вытравить из меня это чувство.
Мы с Курионом бегали за Клодием хвостиками, он был старше нас, но не мудрее, и это позволило нашей дружбе стать правдивой и искренней. Кроме того, Клодий тоже любил жить хорошо и приятно, и шумные попойки, и женщин, и игры. Мы говорили на одном языке, и очень скоро я научился не только мастерски сквернословить (это помогло мне потом, в армии), но и высекать огонь из людей, которые слушают меня. На Куриона дружба с Клодием повлияла не меньше, все похвалы в его адрес по поводу того, что он хороший оратор, конечно, действительны: у него отличное образование и острый язык. Однако вызывать чувства, высекать искру его научил именно Клодий.
Еще Клодий искренне любил помогать людям. Вот просто так, просто потому что они того просят. Очень полезное качество для народного трибуна, правда?
Он мог потратить неделю на дело какого-нибудь жалкого отчаявшегося бездетного старикашки, у которого отбирают дом. Я в то время считал это пустым расточительством: дед все равно скоро умрет. Только со временем, благодаря Клодию, я научился быть милосерднее и щедрее (и все этоне в пьяном угаре).
Красавчик Клодий помогал и мне. Когда он стал народным трибуном, то собрал вокруг себя еще больше крепких ребят, которые одним своим видом очень внушали уважение. Богачи боялись Клодия Пульхра, как огня. И, как только кредиторы начинали на меня давить, Красавчик Клодий просто отправлял к ним своих людей, и направление давления несколько менялось.
Впрочем, при всех его достоинствах, недостатки Красавчика Клодия были внушительны. Он обладал сложным неуживчивым характером. Его любовь к человечеству в целом, и к самым незащищенным его представителям в частности, странно сочеталась с невероятным умением поссориться с каждым отдельным человеком. У меня, и это я говорю без своей обычной хвастливости, в целом хороший характер. Я дружелюбен, игрив и открыт, могу поладить почти с кем угодно. Клодий же был склочен, легко впадал в ярость и не мог терпеть, когда люди поступали не так, как он хочет.
Иногда я ощущал невероятное желание проломить ему чем-нибудь башку (что мне вообще-то с друзьями не свойственно), но мог его сдержать. Клодий же принципиально никогда не шел на компромисс, не успокаивал своей злости.
Тяжелый человек. Особенно доставалось его Фульвии. Или нашей с тобой Фульвии? Из будущего сподручнее всего говорить так, правда? Ты ее знаешь прекрасно, и тогда она была той же Фульвией: неистовой, амбициозной, сильной душой, запертой в слабом теле. Фульвия никогда не отличалась прекраснодушием, любви к черни она не испытывала. Фульвию всегда вела вперед только страсть. Страсть: к мужчине, к власти, в войнеда. О, моя неистовая дурочка.
Она тоже обладала сложным характером, и они с Клодием все время сцеплялись, как парочка голодных псов, но, когда работали вместе, то становились просто обалденной командой. Фульвия многое советовала ему, там, где Клодий Пульхр по природе своей не мог быть хитрее, Фульвия вступала в дело. Она легко умащивала людей, втиралась в доверие, лгала и пускала нужные сплетни. А как она сквернословила! Заслушаешься! Ты и сам знаешь. Этому она научилась у Клодия, и он никогда ей не препятствовал, он вообще предоставлял своей женщине полную свободу самовыражения. Причем ругалась Фульвия с большой фантазией. Эта милая нежная девушка, уже будучи моей женой, как-то сказала Эроту, который принес ей священную правду о том, что Фульвия поступает неправильно:
Так, пиздобол, ебало склеил и свалил отсюда. Ты мне тут нахуй не сдался со своей политической аналитикой.
Удивительная женщина, правда? Нежные ручки и жесткий язычок.
Фульвия была намного младше Клодия, моя ровесница, но с лихвой компенсировала это решительностью и целеустремленностью. Частенько она сидела с нами, и у нее всегда было лучшее и более точное понимание политической ситуации, чем даже у Куриона.
Оно изменило ей лишь один раз. И теперь я думаю, может, Фульвия любила тебя, Луций, сильнее, чем меня? Это вполне возможно. Жаль, мы с тобой так никогда и не поговорили об этом. Думаю, ты мог бы рассказать мне совсем о другой Фульвии. Может быть, такую я никогда не знал.
Ну да ладно, в Фульвии и состояла вся проблема, сам знаешь. Вот какая она была тогда, тебе это, должно быть, небезынтересно: яркие веснушки, собранные в модную прическу рыжие волосы, бледные руки с длинными тонкими пальчиками, а на ногтяхлимонный лак, всегда одного и того же сверкающего цвета. Ей, в общем-то, не совсем шлоцвет этот делал ее руки еще бледнее и придавал им болезненный вид. Но я не помню, чтобы она когда-нибудь изменяла себе: всегда аккуратно покрытые лаком, без единой неровности, ногти, острые, жесткие коготки.
Знаешь, как бываетчеловеку не идет что-то, но так с ним ассоциируется. Когда она, признав ошибки юности, перестала красить ногти лимонным лаком, я скучал по нему, по ярким коготкам, блестящим от света.
Как ты помнишь, мы провели с ней чудную ночь под экстази, сверкающую, наполненную нежностью и пониманием, которого сложно добиться в обычной жизни. И это всегда меня гложило, когда я видел Фульвию, то вспоминал ее длинное обнаженное тело, эту приятную, незначительную тяжесть на мне. И то, что я чувствовал тогдавеликолепное единение, сильнее которого не было в моей жизни, продолжая движения друг друга, мы ощущали, как огонь наших тел сливается и разгорается. Но мы не занимались любовью, нет, даже не целовались, в общем-то, разве что чуть-чуть, слегка прикасались губами к губам, не продолжая. И эта близость волновала меня страшно, всякий раз, когда я ее видел, уже совсем другую, серьезную, в голове моей вспыхивало воспоминание о нашем невинном удовольствии, о радостной кротости века Сатурна, которую мы с ней узнали. Больше она со мной не кокетничала, как тогда у Красотки Клодии, и позже я узнал, что Фульвия незадолго до того поссорилась с Клодием и хотела ему отомстить. Но, думаю, и ее не оставляли воспоминания о той ночи, у Фульвии всегда были большие проблемы с близостью, она и желала ее и боялась, как огня.
Я все мечтал увидеть Фульвию голой снова, даже не для того, чтобы хорошенько ей заняться, а просто чтобы вспомнить очертания ее тела под моими руками, и то ощущение, что она идеально мне подходит.
О, ее тело, ты вполне можешь оценить этот пассаж, ведь ты тоже ее любил. Она была долговязой, тощей, но это длинное, чуточку смешное тело прекрасно было приспособлено для рождения детей. Она родила мальчишку и девчонку Клодию, сына Куриону и двоих сыновей мне. Думаю, она бы и тебе родила детей, побудь вы вместе еще немножко, это всегда был ее способ выказать мужчине любовь. Я помню, как любил целовать ее нежный бледный живот. Она была исключительно плодородна, но так не выглядела, нелепость ее фигурки, слабые руки, длинное тельце, сперва Фульвия казалась трогательной и беззащитной. Хотя кто-то, а Фульвия беззащитной не была никогда, правда?
Так вот, когда она сидела с нами и красила ногти (вонь стояла на весь триклиний), рассуждая о тайном сговоре между Цезарем, Помпеем и Крассом, и о неизбежности новой гражданской войны в жестких, совершенно не женских выражениях, Клодий часто выходил из себя.
Фульвия, бля, пасет на весь дом, свали отсюда!
Чего? спрашивала она. За этим следовала краткая и емкая семейная сцена, и мы с Курионом все не знали, куда деть глаза. Наконец, Фульвия уходила со скандалом, эта молоденькая, пахнущая лаком для ногтей, наглая хамка, и перед тем, как хлопнуть дверью, она говорила что-нибудь вроде:
Скоро все изменится, не проебись, Клодий. Союзы непрочны, тем более такие.
Вон пошла, сука, бля! орал Клодий. И, когда она уходила, говорил нам:
Ебал я эту власть! Я хочу, чтобы ее не было! Никто ни над кем пусть будет нахуй не властен!
И она, я знал, слушала, стоя у двери, и посмеивалась, как девчонка, зажав рот пальчиками с лимонными ноготками. Фульвию всегда очень смешил идеализм. Думаю, поэтому они с Клодием так сошлись в начале: она много смеялась, а он любил, когда смеются.
Но если ты не хочешь власти? спрашивал Курион. То зачем ты стал народным трибуном?
Чтобы защищать людей, отвечал Клодий. А зачем еще нужен трибун по-твоему? Я бесчестный человек во всем, кроме, сука, бля, этого.