Выходит, никаких новостей, сказал Лео, возвращаясь в гостиную с тем, что смог найти: галетами с арахисовой пастой и сыром и парой сомнительных маринованных луковок. В прохладном углу кладовой он обнаружил еще и бутылку пива.
Ну да, подвижек нет ни в одну из сторон, ответил Хилари. Перестал читать газету, свернул ее и отложил. Я ходил туда после обеда. Она в отделении с какими-то жуткими стариками. Одна, с Альцгеймером, ходит всю ночь и кричит: «Что все эти люди делают в моей спальне!» Я пытался устроить, чтобы твою мать положили в отдельную палату, но пока свободных мест нет.
Разве у тебя нет связей?
Отчего же, есть. Но я не знаю, стоит ли. Увидишь ее завтра. Она совсем того от морфина, увы.
Это один из жизненных принципов его отца, вспомнил Лео: не следует бороться за все сразу. Если завтра тебе придется отстаивать необходимость паллиативной терапии, нет смысла сегодня жаловаться, что пастуший пирог холодный. Какое-то время они просидели в молчании. Темнело; единственным источником света была маленькая лампа у отцовского кресла; на столике лежала какая-то книга в бумажной обложке с закладкой на том месте, докуда он дочитал.
Кажется, они неплохие, примирительно сказал отец.
В больнице? удивился Лео.
Нет, соседи, ответил отец. Те, что переехали. Из Азии. Двое мальчишек и старшая девочка, в университете учится. В Кембридже, кажется, она говорила. Сегодня все приезжали: и дяди, и тетки, и кузены с кузинами. Устроили в саду семейный праздник. Такие всегда общаются со всеми родственниками, стоит тех позватьприедут. И еще старую мать привозят: сидит себе в своей комнате и шьет, и почти не говорит по-английски.
Так сколько их там живет?
О, я не про соседей. Их там четверо или пятеро, меньше, чем нас. Практичные люди, с профессией. По-английски говорят лучше, чем ты. Я имею в виду те семьи, которые мне доводилось видеть, когда я еще работал, человек по восемь-девять, живут в страшной тесноте, неясно, кем друг другу приходятся, и счастливы как невесть кто. С чего, непонятно.
Полагаю, у них так принято, сказал Лео.
Естественно, принято! отрезал Хилари. Не думаю, что кто-то считает, что так природа захотела.
Ясно.
Отец посмотрел на него. Кажется, он впервые осознал, кто именно из детей приехал.
У тебя есть время, значит? Не надо сочинять про отели? Расписывать читателям всю их роскошь? Считать, сколько колбасок дают на завтрак, и тому подобное?
И тому подобное, подтвердил Лео. Что до колбасок, приходится верить им на слово. Мне удалось вырваться всего на день.
Какой чудный способ зарабатывать на жизнь!
Лео снисходительно улыбнулся. Давным-давно он решила в поезде на Шеффилд еще раз себе напомнилне реагировать на презрительные комментарии отца о его работе. Работа, хотя бы отдаленно напоминающая то, что считал таковой Хилари, из всех четверых была лишь у Лавинии, младшей сестры, да и то недолго: она оставила свою должность в отделе продаж «Проктер энд Гэмбл» ради медицинской благотворительной организации. Ниже всего по папиной шкале скатился Хью: он только что закончил школу драматического мастерства и перебивался крошечными ролями. У Блоссом было четверо детей и огромный дом на опушке леса, то есть алиби, и надо было наблюдать, с каким восторгом Хилари обычно упоминал о ней. Сам Лео работал не там, где подобает старшему сыну врача, и знал это. Он служил в ежедневной газете из тех, которые никогда не читал его отец, и в промежутках между копированием статей более маститых авторов порой ездил по стране, посещая отели и рестораны, чтобы потом выдать пару абзацев об их амбициях. Иногда Лео страшно хотелось провести ночь в таком заведении, а потом как следует обругать его. Но владельцы отелей твердили: «Мы будем знакомить Харрогит с новым уровнем роскоши». И после долгого дня он возвращался домой, чтобы ваять пространные заметки о ткани, из которой сшиты гардины, и писать что-то вроде: «В Харрогите, в котором, казалось бы, нет недостатка в отличных отелях, Бельведер продемонстрирует новый уровень роскоши». Вот чем занимался недавно разведенный докторский сын.
Как поживает Кэтрин? спросил Хилари, будто угадав, что мысли сына устремились прямиком в глубокую трясину его морального падения. Она мне всегда нравилась.
Мне тоже нравилась Кэтрин, парировал Лео. К слову, она сейчас гостит у Блоссом.
Блоссом сказала, что они скоро приедут, но я понятия не имею, когда именно. Я ей сказал, что нет нужды брать детей, сам знаешь, ехать с четырьмя детьми и без нихогромная разница.
Полагаю, собираться дольше, согласился Лео.
Отец поднялся и подошел к окну, рывком сунув руки, сжатые в кулаки, в карманы и делая вид, что его очень заинтересовало нечто в саду. Наконец он небрежно бросил:
Я вот тут думал: каково этопостоянно жить всей семьей, то есть со всеми взрослыми и детьми.
3
Должно быть, твоему отцу страшно тяжело, говаривала мать Лео, весь день говорить другим, что им делать, а потом, приходя домой, обнаруживать, что с нами так не получится. Нам-то доктор не нужен, правда, милый?
Всякий раз, сообщая по-настоящему значимые вещи, те, что обдумывал по нескольку недель или месяцев, он делал это как бы мимоходом, порой даже выходя из комнаты или не оборачиваясь. Лео полагал, что это привычная манера опытного врача: добиться дельного ответа на вопрос о симптомах или вредных привычках куда проще, если задать его вскользь. Болтая, отец мог спросить: «А, кстати, вы все так же выпиваете больше бутылки водки в день?» или «Ваш муж все так же отыгрывается на вас?», когда пациент уже вставал, чтобы выйти из кабинета. Конечно, дети давно раскусили его и с давних пор, услышав: «А кстати» или «Это, конечно, не столь важно, но», тут же вострили уши. Только Хью удавалось очень похоже изображать капризный тон, которым внезапно задавался простой невинный вопрос, будто вопрошающий пытался фальшиво напеть старинную веселую песенку.
На сей раз Хилари не задавал вопросов; он просто заметил, что не знает, каково этопостоянно жить огромной семьей, включая взрослых уже детей. Отец не собирался, вовсе нет, просто взять и предложить всем своим взрослым детям сорваться с насиженных мест и вернуться в отчий дом. Всего лишь случайное замечаниеоднако Хилари произнес его так, как говорил самое важное, тщательно следя за тем, чтобы не выглядеть серьезным, вроде бы в шутку повышая голос лишь на одну-единственную октаву. Каково этожить всей семьей в одном доме?
Лео протянул:
Ну-у-у Потом добавил: Да Затем, как бы оттягивая ответ: Эм-м-м
Это «эм-м-м» грозило перейти в мычание, однако он рассматривал фразу со всех сторон.
Наконец ему пришлось заговорить. Отец молчал и ждал его ответа, слегка наклонив голову.
Неплохо было бы, сказал сын. Но в наши дни это ужасно непрактично. Думаю, как и везде, люди женятся, съезжаются и работают по соседству друг с другом. К тому же мы бы вряд ли поладили.
Мне всегда казалось, что ты сдался чересчур рано.
Сдался?
С Кэтрин.
А! понял Лео. Ну, теперь нам стало куда легче общаться.
Но отец раздраженно мотнул головой, и Лео понял: у родителя своя точка зрения на то, что они с женой стали чужими и развелись.
Их брак изначально был неудачной идеей. Иногда Лео думалось, что разделила их навсегда, положила конец тем радостям, что они все же изведали, долгая, мучительная и не очень приятная процедура подготовки к пышной свадьбе. Потому что за восемь месяцев до нее начались ужасные пространные и всепоглощающие обсуждения каждого аспекта предстоящего события. Они продолжали трахатьсявот что его в ней привлекало: секс без устали, по три, а то и четыре раза в день, и чувство, что он нашел партнершу по себе. Но перед свадьбой он не мог отделаться от ощущения, что сексом теперь заканчиваются большие ссоры. Они спорят об оттенке салфетокпереходят на личностиругаются по-крупномутрахаются. Кэтрин увлекали тонкости церемонии; Лео рано или поздно со всем соглашался и радовался примирительному сексу; и вот на третий день медового месяца, сидя на пляже на Сейшелах лицом к красивому, как сценический задник, закату, она обернулась к нему, а он, с неохотой, к ней. И оказалось, что им больше нечего друг другу сказать. Управление туризма Сейшельских островов предложило ему отличный вариант: перелет туда и обратно, размещение и пара экскурсий.
Иными словами, брак был обречен с самого начала. Скоро Лео приехал в Шеффилд один и сообщил родителям, что они с Кэтрин разъехались и дело идет к разводу. «Разъехались на время?!» воскликнула мать, подскочив с кресла, но отец раздраженно затряс головой. Для Хилари кризис настал в тот момент, когда брака точнее, развод Лео и Кэтрин, который продлился много дольше и потребовал куда больше сил, миновал стадию болезненного разрыва со взаимными упреками и презрением и перешел в парадоксально удобное пространство для всеобщих грустных и унылых шуток; ироничную «щедрость» при разделе внушительной коллекции «Лего», случайный нелепый, почти абсурдный секс, во время которого Лео даже не удосужился снять носки, и чрезвычайно важный вопрос: «Чья вечеринка по случаю развода будет круче?» Кэтрин не поехала вместе с Лео, чтобы сообщить новость его родителям. Пришлось ему в одиночку смотреть, как поникла мать, как обернулся к нему отец с лицом, на котором больше всех других чувств отразилось раздражение. На самом деле их реакция ему даже понравилась.
Ведь есть же те, кто сохраняет брак, заметил Хилари.
Есть и такие, отозвался Лео. Ты не против, если я включу свет?
Как хочешь. Он не спускал глаз с сына, когда тот включил две обычные настольные лампы; в комнате был общий светмедный светильник, но его не зажигали: слишком уж ярко он заливал все. Больше никто не планирует разводиться, полагаю.
Не то чтобы начал Лео, но Хилари не нуждался в ответе и не стал его слушать.
Я тут подумалне то чтобы, просто подумал В его голосе вновь зазвучало интригующее капризное тремоло. Может, теперь моя очередь.
Твоя очередь?
Моя очередь разводиться, сказал отец.
Это было бы интересно, отозвался сын.
В конце концов, сейчас или никогда, как говорится.
Сейчас или никогда А неплохой способ убить время для вас с мамой.
О, я еще не говорил с твоей матерью! воскликнул Хилари. Скажу ей, когда все
Что?
Когда всечто?
Когда чточто?
Раньше отец уже задавал Лео вопросы в такой же манере, в это же время дня, когда дома больше никого не было. Когда жизнь сына резко перестала быть связана с Оксфордом, вопрос о его будущем был поднят точно так же, они даже сидели в этих же креслах. Сейчас Хилари заговорил о разводе в той же непререкаемой форме. И смотрел с полуулыбкой, ожидая, что до сына медленно начнет доходить.
Ты серьезно? Неужели ты хочешь сказать
Серьезно ли я? уточнил Хилари. О разводе?
О разводе с моей мамой? переспросил Лео.
О разводе с твоей мамой. Хилари откинулся назад; кажется, ему было хорошо. Зачем мне шутить?
Сын уставился на него.
Мне следовало сделать это давным-давно. На самом деле я подумывал еще пять лет назад. Самое время. Вы все разлетелись кто куда. А тут бацты со своей новостью. И все. Два развода в одной семье одновременнону не абсурд ли? Ну и вот. Так что пора.
Ты серьезно? не удержался Лео.
Перестань задавать этот глупый вопрос.
Но мама
А чтомама? звучным довольным голосом спросил Хилари: тон его был несколько наигран, но в то же время в нем слышались теплота и радость от чего-то давно забытого. Маме я сам скажу. Об этом не беспокойся.
Но Лео хотел сказать не это. А что именноуточнять он не решался. Сначала у него мелькнула мысль, что все разрешится само собой: любой на месте отца просто подождал бы полгода и похоронил жену, что избавило бы его от хлопот, связанных с разводом. Более гуманные соображения о том, что мать стоило бы пощадить, появились лишь после. Воцарилась тишина. Отец не мог говорить всерьез, просто не моги все.
Как ты можешь такое озвучивать? наконец сказал Лео.
Почему нет? удивился Хилари. Что, это запрещено?
Ты Лео взмахнул рукой.
Я? спросил Хилари. Или «мы»? Ты пытаешься намекнуть на то, о чем не принято говорить вслух? Думаешь, после, скажем, семидесяти разводиться не следует? А может, и в шестьдесят уже поздно? Может, это зависит от прожитых вместе лет? Нельзя и помыслить о разводе после сорока лет несчастья в браке? Такое впечатление, что ты не желаешь понять, что я свободный человек и имею право принимать решения, да и у твоей матери тоже есть известная степень свободы. У меня нет иллюзий. Она заслуживает прожить остаток дней, не будучи прикованной ко мне. Этому этому наказанию должен прийти конец.
Но она долго не протянет! Лео вынужден был это сказать. И отвернулся.
Ну да, ответил Хилари. Так и есть. Потому-то дело и не терпит отлагательств.
Ты с ума сошел!
Очевидно, этого-то Хилари и ждал: он откинулся в кресле, почти улыбаясь. Наконец-то. Вероятно, он нарочно начал разговор для того, чтобы сын назвал его ненормальным.
Подумай, остановило ли кого-нибудь то, что его назвали сумасшедшим. Не правда ли, тема для размышления? А вот и Гертруда, с сардоническим удовольствием заметил отец.
Гертруда, наверное, уже давно подбиралась к ним и теперь стояла в дверях. Вытянула чешуйчатую шею, покачивая туда-сюда; поставила сперва переднюю левую, а затем правую лапу на ковер с почти человеческим выражением сердитой целеустремленности, точно произносила убийственный аргумент. «Нет-нет, не так, а вот так!» будто бы говорила она. И припечатывала правой лапой. Судя по выражению Гертрудиной морды, казалось, что после этого раздастся стук, но никакого звука не последовало, Гертруда лишь подошла поближе посмотреть, что тут творится. Узнавала ли она, кто есть кто? Поняла ли, что это Лео, подошла ли к нему, склонив зеленовато-серую морду с гибкими, но твердыми чертами, в знак сердитого неодобрения? Гертруда жила здесь целую вечность: ее купили, когда родилась Лавиния, чтобы старшим было на кого отвлечься. Иногда Лео набирался храбрости и звал ее Герти, но почему-то всякий раз тогда, когда ее не было в комнате; пристальный изучающий взгляд и безмолвное неодобрениене для слабых духом. И вот она подошла, бесшумно топоча короткими толстенькими лапками; казалось, перемещать ее в пространстве стоит им неимоверных усилий. Что она делает целыми днями? Стал ли для нее приезд Лео невыносимо волнующим событиемили же мимолетным эпизодом среди смены времен года, чередования сна и прогулок?
Наша старушка Гертруда, ласково и расслабленно произнес Хилари. Пришла, милая. Я вчера дал ей гибискуса. Он так ей понравился! Скажи: «Привет, Лео!»
Блоссом так и не сделала того, что грозилась?
М-м?
Она же собиралась забрать ее за город, детям?
Слава богу, нет, ответил Хилари. Я посоветовался, и оказалось, это не самая лучшая идея.
А, помню. Поговаривали, что барсуки едят черепах, кажется.
Только не при Гертруде, сказал Хилари. Гертруда, не слушай, что несет этот жуткий старик.
Но Гертруда не обращала внимания. Она вразвалку приблизилась к ним, миновав коридор и гостиную. Разговор о барсуках она проигнорировала, точно терпеть не могла дурновкусия, и продолжала двигаться вперед с терпеливой настойчивостью, смотря по сторонам с таким неодобрением, словно была вдовствующей герцогиней в полупустой комнате. Скоро люди, призраки ее медленного мира, мелькнут, как потревоженное пламя свечи, и исчезнут. Важно лишь то, что проводит здесь больше времени, чем она сама: стены и столы, пол и ковер и, конечно, сам ящик, любимый ящик.
4
Когда Лео проснулся на следующее утро, он обнаружил записку на клочке бумаги: запасливый отец хранил блоки для записей, оставленные в подарок фармацевтическими компаниями, и из экономии рвал их на четвертушки. В ней сообщалось, что Хилари ушел и хочет встретиться с сыном в больнице в два, в начале времени для посещений. Естественно, он забыл, что Лео без машины.
Дом не то чтобы стал незнакомымон отгородился от Лео. В ванной остались лишь те сорта мыла и шампуни, которыми пользовался его отец: янтарный прозрачный кусок «Пирс», запах которого ни с чем не спутаешь, запах отца, и мыло бюджетной марки из супермаркета. Одевшись, Лео от нечего делать с интересом прошел по комнатам; и, хотя он все знал и все узнавал, многое осталось для него в туманном прошлом. Дом пребывал в обычном состоянии легкой заброшенности: что-то испортилось, порой много месяцев назад, но никто не думал это чинить: остановившиеся часы, подушка с разорванной наволочкой, в раздражении заброшенная за диван; книжная полка, рухнувшая на книги под ней. Там, где что-то все же делалось, это случалось в спешке и, как всегда, кое-как. Ручка двери в гостиную была разболтана: когда Лео присмотрелся, оказалось, что она отвалилась, а обратно ее прикрепили не на шуруп, а на голый гвоздь. Все было знакомыми увиденным впервые за целую вечность. Пока он жил здесь, он мог не замечать гагатовых чаш, отделанных по ободу серебром, но они обитали здесь с незапамятных времен. Голубой ковер, пузатая ваза, расписанная японскими карпами, обои по рисунку Уильяма Морриса в гостиной, ящик для Гертруды на кухне, нарисованный пастелью вид озера Деруэнтуотер в прихожей: он жил среди этого всего годами и едва замечал. А теперь даже не без удовольствия вспомнил. Этот мир окружал его все детство.