Тогда Тине вернулась домойдостать песенник. За лето она записала в этой маленькой синей тетрадке так много песен. У себя в комнате она открыла тетрадь на той странице, где был записан «Рыцарь Огэ», тот самый, что взвалил «свой гроб себе на плечи». Стихотворение было переписано каллиграфическим почерком от первой до последней строчки.
На площади половые из трактира сражались в кегли, раздавались возгласы играющих в карты.
Со звоном колоколов вернулась домой мадам Бэллинг. Она ходила на кладбище проведать могилу старого советника. Стыдно глядеть, до чего запустила ее семья звонаря, она хоть крест обсадила левкоями.
Мало-помалу разбрелись по домам игроки, половые шептались на скамейке, а мадам Бэллинг и мадам Хенриксен сидели в белых чепцах, каждая перед своей дверью, и молча вязали.
Тине больше не различала буквы и села у окна. Вечер был прохладный и туманный. Из сада и с кладбища веяло ароматом цветов. Ясно слышался каждый звук, смех над полями, шорох кустов в «Райской аллее», за церковной оградой, где гуляли парочки.
На площадь выехала коляска и остановилась перед школой. Тине услышала голоса: разговор шел о новом лесничем.
Да, задумчиво сказала мадам Бэллинг, соседями будем.
Коляска поехала дальше, и стук ее колес смолк вдали.
Мимо пролетела то ли летучая мышь, то ли сова; тихий вечер лег на поля и долы, только из «Райской аллеи» доносился негромкий треск кустов.
Тине, окликнула с крыльца мадам Бэллинг.
Иду, мама, вскочила Тине и достала платок, чтобы вытереть глаза.
Доброй вам ночи, мадам Хенриксен, опять донеслось с крыльца.
И вам того желаю, мадам Бэллинг.
Одна за другой закрылись все двери.
Осенью прибыл новый лесничий, потом родился Херлуф, мальчик подрастал, зима проходила за зимой, лето за летом.
На Иванов день у лесничего весь дом кишел гостями, приезжали из Копенгагена, из Хорсенса. Тине заглядывала в лесничество по утрам, ненадолго, приносила что-нибудь из своего сада либо кувшин свежих сливок. Впору было подумать, что четыре коровы Бэллингов дают больше молока, чем четырнадцать Берговых, недаром мадам Бэллинг все время изнывала от жалости к «бедной фру Берг, которой приходится кормить такую ораву».
Для горожанки куда как трудно, говорила мадам Бэллинг.
Когда Тине по утрам появлялась в лесничестве, на всех окнах комнат для гостей еще были спущены шторы. Фру Берг осторожно приоткрывала дверь спальни и появлялась на пороге в ночном туалете.
Это Тине? шепотом спрашивала она.
Она самая.
Тине шмыгала в спальню. Фру Берг садилась на постель. Она утверждала, что всю ночь не смыкала глаз, поджидая Тине, И что надо бы испечь сдобный крендель.
Вы ведь знаете. Тине, и фру Берг беспомощно хлопала ладошками по простыням, вы ведь знаете, мне на крендели почему-то не везет (Надобно заметить, фру Берг не везло не только на крендели).
Это мы в два счета сделаем.
Спасибо, Тине, вот это славно, говорила фру Берг и потягивалась. А теперь откройте окно. И фру Берг снова ныряла под теплую перину.
Фру Берг любила вздремнуть напоследок на свежем воздухе. Покуда Тине колдовала над кренделем, лесничий возвращался домой; перед окном кухни он замедлял шаги.
Где вы так долго прятались? восклицал он, глядя, как проворно управляются с тестом ее округлые руки.
Ты знаешь, Мария, говаривал он порой, Тине иногда выглядит просто красавицей по утрам.
Отобедав, мадам Бэллинг с Тине сидели у окна в гостиной, а Бэллинг после конца школьных занятий большую часть дня проводил в поле.
Тине, Тине, окликала мадам Бэллинг свою дочь, которая тем временем вощила пряжу, Тине, рэнхавенские едут
Из-за угла трактира выезжал огромный рыдван, битком набитый гостями.
Десятка два, не меньше, прикидывала мадам Бэллинг. И где они место берут куда они всех укладывают? ахала она и начинала прикидывать, каким образом можно разместить такую уйму народа.
Тине кивала да кивала на каждое слово матери, пока карета не скрывалась за углом.
Те трое, в шляпах, те, помнится, были в прошлый четверг, заключала мадам Бэллинг и возвращалась к своему вязанью.
Проезжали мимо ноттмаркцы, проезжал лесничий со своими гостями в шарабане. Тут начинались поклоны, воздушные поцелуи, и фру Берг кричала из экипажа:
В лес! В лес!
А гости пели всю дорогу.
Ах как наш край хорош,
Омытый синим морем
И весь в густых лесах.
Мужи так величавы
И жены так прекрасны
На датских островах.
А брюнет кто такой? Брат фру Берг? любопытствовала мадам Бэллинг.
Да а ты видела, как поклонился лесничий? И Тине роняла шитье на колени.
Потом проезжал в карете епископ, а с ним две пожилые дамыпатронессы из Валлэ; мадам Бэллинг, взобравшись на приступочку, отвешивала поклон чуть не до земли. Стеново семейство проезжало мимо со своими студентами: теперь по всему острову, во всех домах были гости.
Катинка, не покидавшая до самого вечера насиженного места на скамеечке перед трактиром, не вытерпев, бежала отвести душу. Летом ей приходилось нелегко.
Понимаете, мадам Бэллинг, эти копенгагенские, они все посматривают на меня, все посматривают К Стену приехали студенты, а тот, смуглый, откуда он только взялся из Рэнхаве, верно Очень все симпатичные. И Катинка подбоченивалась, отчего начинала смахивать на кувшин с двумя ручками. Но мадам Бэллинг ничего симпатичного в этих шалопаях не находила.
Вот лесничийтак уж точно интересный мужчина Очень даже интересный О каких бы мужчинах ни шла речь, мадам Бэллинг неизменно кончала разговор этой фразой.
Фангели выезжали из-за трактира и как раз под окнами школы демонстрировали свои корзинки с провизией. Фангели собирались в Малый лесна небольшую прогулку.
Ну и разъездились, говорила мадам Бэллинг. Благодарение богу, очень у нас места красивые, очень красивые, благодарение богу.
Как бы они не забыли взять с собой ложки для пудинга, тревожилась Тине. Она думала только про своих Бергов.
Ты бы сбегала туда. Право, сбегала бы. Мало ли что там может понадобиться Мыслимое ли делостолько гостей, и все ночевкой
Тине уходила в лесничество поглядеть, что и как, пока хозяева прохлаждались в Большом лесу.
По вечерам Тине долго сидела на скамейке у крыльца. Одна за другой возвращались коляски с полусонными гостями.
Добрый вечер, приглушенным голосом говорил кучер.
Вечер добрый, отвечала Тине.
А гости сонно кивали, проезжая мимо.
Наконец Тине поднималась к себеродители давно уже лежали в постели.
Издалека доносился стук колес, в подъезжавшей карете пели, сперва песня становилась все ближе, потом снова затихала вдали
Нивы Дании златые,
Рокот синих вод.
Вновь сыны ее лихие
Выступят в поход
Тине, слышался с нижнего этажа протяжный и приглушенный голос, чтобы не разбудить уснувшего Бэллинга. Ты меня слышишь?
Да, мама.
Это лесничий проехал?
Да, мама.
Тине подходила к окну и слушала, как замирает вдали песня.
Против всяких иноземцев,
Против вендов, против немцев.
Лишь одна в саду беда:
Расшатались ворота.
Вот они уже подъехали к лесничеству, вот свернули в ворота.
Теперь ночную тишину нарушал только ноттмаркский торговец, тяжело заворачивавший лошадей за угол трактира.
Когда фру Берг возвращалась из Сэндерборга, проводив последних гостей, она падала на старый диванчик в Бэллинговом доме и вздыхала.
Слава богу, смеялась она. Наконец-то уехали. Слава богу.
На столе появлялся кофе, а в кухне вафельница мадам Бэллинг радостно печатала свежие вафли.
Приходила осень, а с ней сбор яблок, забой скотины.
У Бергов весь дом благоухал имбирем, тимьяном и перцем. Фру Берг, Тине, горничные, накинув душегрейки и платки, садились в пивоварне вокруг мисок с кровью и набивали колбасы. Фру Берг рассказывала приличествующие случаю истории, а Марен пела. Голос ее раздавался, словно трубный глас, меж тем как сама она несколькими энергичными движениями набивала круглую колбасу. Фру Берг подхватывала припев:
Любовь, колбаска и вино
Вот что на радость нам дано.
Тине размешивала начинку для белых колбас, а Софи, укутанная вдвое против остальных и с обмотанной головой, словно тяжелораненый воин, чистила миндаль, чтобы обварить его потом кипятком.
Мы, городские, мало что в этом смыслим, приговаривала Софи, ибо родом она была из Хорсенса. По большей части она не работала, а только наблюдала за остальными, сложив руки под фартуком.
Специи надлежало добавить в белый колбасный фарш, и фру Берг понадобилось немножко ванили. Взяв свечу, они с Тине бежали порыться в секретере, где ваниль хранилась вместе с фамильным серебром.
А свечу они ставили на откинутую крышку секретера.
Фру Берг болтала, выдвигала один ящик, задвигала другой, ванили нигде не было. Были носовые платки и еще письма. Фру Берг вываливала письма на крышку и смеялась:
Это все Берговы письма, в первый год после нашей помолвки Она развязала ленточку и разложила на крышке секретера большие голубые листы, потом начала читать при свече. Рассмеявшись, она повысила голостам были сплошные звезды, и не забудь меня, и строки стихов, и чего там только не было.
Тине смеялась вместе с фру Берг, они стояли, закутанные во множество шалей, потом вдруг фру Берг сказала:
Боже милостивый, ведь было когда-то и так, и перестала читать. И казалось, что это и есть любовь. Она хлопнула ладонью по пачке писем и снова рассмеялась.
Они возобновили поиски и все-таки нашли ваниль. В кухне на плите уже стояли шкварки, из трубы валил дым.
Явились жены хусменов, уселись с ведрами на скамеечку у дверей и терпеливо дожидались: когда у Бергов забивали свиней, это было так, словно каждый из хусменов забил свинью на своем дворе.
Добрый вечер, добрый вечер, говорила фру Берг, шкварки уже на плите, а ну Тине, пойдем-ка за колбасами.
Они пошли в кладовую, где готовые круглые колбасы длинными рядами вытянулись на соломе, и отделили для каждой ее долю.
И эту туда же, восклицала фру Берг и кидала похожий на толстого ужа батон кровяной колбасы кровельщиковой Ане. Ртов-то много, говорила фру Берг и все раздавала, раздавала колбасы, а женщины бережно заворачивали их в ситцевые фартуки и целовали ручку у фру и у барышни.
Ну, будет, будет, Ане, говорила фру Берг, наконец, отдергивая руку, ешьте на здоровье. И не забудьте про шкварки.
Женщины большими ложками черпали жир в свои ведерки.
Ну и запах, говорила одна из них и даже потягивалась вся, как кошка перед теплой печкой.
Так в носу и щекочет, поддакивала фру Берг и смеялась от удовольствия.
Когда последняя получала свою долю, женщины медленно удалялись.
Ладно, ладно, ну ладно же, Тине еле-еле остановила поток благодарностей из уст Ане. Ане уходила после всех с ведром и целой связкой колбас.
Когда они вернулись в пивоварню, оказалось, что Софи удобно сидит под лампой, как раз на месте фру Берг.
Да, да, я и сама слышала, я и сама слышала, твердила она и вытягивала шею над миской с кровяным фаршем, чтобы послушать еще раз.
Одна из служанок рассказывала о мнимой смерти дочери Ларса Эриксена, как та вдруг села в гробу прямо в саване.
Когда Тине собралась домой, лесничий вызвался ее проводить, но она ушла одна, на дворе было полнолуние и светло, как днем.
И вот что удивительно: когда она по холодку бежала домой, ей вспомнились обрывки старых Берговых писем; она могла бы повторить их наизусть, слово в слово.
Приближалось рождество. В последние дни Тине снова пришла на выручку фру Берг. Та никак не могла управиться с рождественскими подарками, еще и в самый праздник повсюду валялись незаконченные вышивки.
Эка беда, говорила фру Берг. Дошьем после праздников.
Но Тине перетаскивала часть подарков к себе и вышивала по ночам, при свече, выложив канву поверх одеяла. Пальцы у нее коченелитакой стоял холод.
Рождество наступило. В сочельник Тине вечером пошла к Бергам. Фру Берг сидела у окна и пыталась читать при последних отблесках дневного света.
Любовь, любовь, только и разговору что о любви, сказала она, захлопывая книгу. Потом уютно устроилась рядом с Тине возле изразцовой печки.
Верно, согласилась Тине и задумчиво поглядела в огонь. Но что такое любовь?
Фру Берг громко расхохоталась, до того глубокомысленный вид был у Тине. Потом она вдруг оборвала смех и сказала, глядя, как и Тине, в огонь:
По-моему, это когда два человека вместе и когда они счастливы, последнее было сказано уже не таким решительным тоном, и обе надолго замолкли, глядя в огонь, а потом отправились зажигать елку.
Лесничий, фру Берг, Тине сидели и болтали о всякой всячине, пока не догорела на елке последняя свеча: болтали о рождественских праздниках и о новогодних пирахпосле Нового года такое начинается веселье, выездных лошадей просто не успевают развести по стойлам.
Фру Берг завела псалом, они вполголоса допели его до конца, фру Берг и Тине, псалом о «Трех волхвах», допели, не сводя глаз с елки.
Херлуф сидел тихо на коленях у отца и глядел на свечи.
Папа, рождество уже кончилось? вдруг воскликнул он, когда оставались гореть только последние свечки, которые ему надлежало задуть. Но Софи должна была увидеть это своими глазами и прочая прислуга тоже. Херлуф бегал по дому и собирал всех домашнихвплоть до Ханса-хусмена. Все говорили «добрый вечер» и в синих носках толпились у дверей.
Огни на елке почти все погасли, комната тонула в полумраке, горело только шесть-семь свечек. Берг поднял Херлуфа, и тот задул их: «Ф-ф-фвот и конец рождеству»
Ф-ф-ф-фвот и конец рождеству, приговаривал Херлуф с такой гордостью, будто собственной властью с каждой погашенной свечой изгонял праздник из дома; остальные внимательно следили за его действиями.
Последнюю! воскликнула фру Берг. Последнюю!
Погасла и последняя свеча, стало совсем темно, лесничий осторожно поставил сына на пол.
Фру Берг взяла мужа под руку, и в полном молчании все вышли из комнаты.
Поужинали при лампе сухариками с вареньем, и Тине заторопилась домой. Фру Берг не прочь была прогуляться по такой отличной погоде, и они вышли втроем. Подморозило, все дороги покрыл снег.
Вдоль больших канав мальчишки накатали ледяные дорожки. Фру Берг и Тине решили прокатиться. Тине первая. Фру Берг упала и засмеялась, а Тине тронулась с места так широко и уверенно, как фрегат по воде.
И опять они шли молча, а снег скрипел под ногами. Издалека доносились звуки скрипки и флейты.
У Ларса Андерса танцы, сказала Тине.
На площади было светло, снег покрыл ограды и церковную крышу. В трактире и в школе было совсем тихо. Ни огонька, ни звука.
Да, промолвил Берг. Вот рождество и кончилось.
Они остановились и постояли молча перед замерзшим прудом.
Да, сказала и фру Берг, и голос у нее дрогнул. Но ведь здесь всегда хоть немножко да похоже на рождество, верно, Хенрик?
Да, шепнула Тине. Здесь так красиво.
И все трое, борясь с волнением, поглядели на белые поля под высоким звездным небом.
Так прошло последнее рождество.
Тине уткнулась щекой в подушку и начала всхлипывать. Долго плакала она и все не могла уняться.
Тяжелый экипаж выехал из-за угла. Тине прислушалась. Конечно, это торговец. Значит, скоро рассвет.
С этими мыслями она наконец погрузилась в сон.
II
У однорукого барона были гости. Они начали собираться рано, сразу после полудня, в дни, когда решалась судьба оборонительного вала Данневирке, люди старались держаться вместе, и отобедали на веранде. Теперь все сидели за пуншем в гостиной, где воздух стал сизым от дыма трубок.
Под окнами стояли открытые ломберные столы, но никто к ним не приблизился, если не считать доктора Фангеля и землемера, да и те задремали, не начав игры, потому что никак не могли залучить к себе третьего партнера. Больше ни один не соблазнился картами, люди ходили, ходили взад и вперед, собирались по углам в группки и говорили, говорили без умолку о Буструпе, об укреплениях, о Мисуне и о минувшей войне.
Все голоса заглушал голос капеллана Гро: тот стоял перед Степом из Гаммельгора, едва доставая своему собеседнику до пояса. Он говорил о битве под Истедом и о дорогом короле, под которым подразумевался покойный Фредерик Седьмой. Излив на слушателя бурный поток слов и попутно усеяв брызгами слюны его жилет, капеллан вынес своего рода резюме: