Между прочим, там погибло не тридцать, а целых сорок человек, заметил кто-то.
В Тине жила одна только мысль: «А там стреляют, до сих пор стреляют»
Наконец она стряхнула с себя оцепенение и вышла: надо было поставить на огонь воду для грога и постелить на всех диванах и кушетках.
В коридоре какой-то лейтенант пристроился на чемодане под коптящей лампой. Он остановил Тине и рассказал, что был на передней линии у того самого блокгауза. Тине хоть и слушала, но не понимала ни слова. Вдруг, глядя на него, она спросила тихим голосом:
Очень было страшно?
Лейтенант продолжал свой рассказ: на самом-то деле он был не на передовой линии, а на десятом бастионе, куда за весь день упало два снаряда.
Да, дело было жаркое, сказал он, но ко всему можно привыкнуть, даже к огню.
Он вытянул ноги и продолжал болтать, а сам как бы невзначай взял безвольную руку Тине и положил ее себе на колено.
Вы видели убитых? спросила Тине, не противясь.
Тут кто-то вышел из комнаты, и лейтенант вполголоса чертыхнулся.
Тине пошла на кухню, вскипятила воду, постелила все постели, ответила на все вопросы. От Софи не было никакого проку. Она весь день с обмотанной головой хоронилась по углам и причитала.
Теперь она приползла в каморку к Тине.
Кто знает, что с нами будет завтра, ныла она под гром орудий. Всех нас ждет одна судьба ахнуть не успеешь
Голос у нее окреп, Кто знает, что с нами будет
Тине сидела у печки. Ей казалось, что к ночи канонада стала много сильней.
То возвышая, то понижая голос и проливая попутно горькие слезы, Софи продолжала говорить: о лесничем и об «этакой напасти», о Марен, которой «все равно кто, лишь бы в брюках». Да, да, все равно кто. После этого Софи заговорила о фру Берг.
Это же надо, какое личико-то доброе. Софи подняла глаза к портрету фру Берг, висевшему над кроватью, и Тине проследила за направлением ее взгляда. Сидит она, продолжала скулить Софи, и улыбается а никому не дано знать (Софи возвысила голос), что может случиться и кто в эту минуту испускает последний вздох. Софи зарыдала в голос:А похожа до чего а похожа до чего ну точь-в-точь такая она и была перед отъездом.
Тине сняла портрет и долго его разглядывала.
Да, очень похожа, сказала она, держа портрет так, словно хотела молитвенно сложить над ним руки. Слезы выступили у нее на глазах первый раз за минувшие сутки.
По всему дому офицеры вставали из-за стола и ложились отдыхать.
Тине накинула на плечи шаль и пошла дозором по усадьбе, раз самого лесничего нет дома. Лесничий конечно же почувствует себя спокойнее, если будет знать, что она следит за порядком.
В прихожей на прежнем месте сидел лейтенант. С фонарем в руке Тине обошла всю усадьбу. Все стихло во дворе, только земля чуть заметно вздрагивала от каждого залпа. У калитки кто-то метнулся ей навстречу. То был лейтенант из прихожей, который счел целесообразным тоже принять участие в ночном дозоре.
Но, увидев в пламени свечи бледное и застывшее лицо Тине, он тотчас передумал.
Тине прошла через прачечную. Посреди комнаты на полу оплывала свеча, а Марен по обыкновению куда-то скрылась.
У себя в каморке Тине медленно разделась, легла, внезапно вспомнила: «А ведь Аппель-то ранен», и снова забыла об этом.
Едва слышно дребезжали стекла. В хлеву беспокоились коровы и мычали порой, тревожно и глухо, как перед грозой.
Бомбардировка не прекращалась уже третий день, и Бергов полк до сих пор не вернулся с позиций.
Глубокой ночью опять протрубили тревогу. Полк уходил за полком, теперь все до единого были в деле.
Под утро уехал в карете барон.
В большом опустелом доме не слышалось ни звука, ни шороха, ни признаков жизни. Тине не выдержала тишины и сбежала к родителям.
Мадам Бэллинг воспользовалась передышкой и извлекла на свет божий все ведра. Две хусменовские жены скребли пол, где песком, где руками. Тине подоткнула юбку и начала помогать.
А что толку, доченька, жаловалась мадам Бэллинг, намыливая своими старческими руками оконные рамы, Все равно от пыли никуда не денешься, а грязь каждый тащит за собой через порогмадам Бэллинг окинула взглядом лужи на площади.
С каждым днем все грязней и грязней, пробормотала старушка и снова взялась за мыло.
Яростно надраивая дверной косяк, Тине только и сумела ответить: «Да, мама, да», когда мадам Бэллинг на мгновение смолкла.
По ту сторону площади в дверях трактира между столбиками явилась Тинка.
Решили навести порядок? крикнула она. А мы оставили все как есть. Пускай грязь накапливается.
Тинка припустила по переулку, так что брызги жидкой грязи разлетелись во все стороны.
Незадолго, до полудня снова загремела канонада. Такой сильной они еще ни разу не слыхали. Стекла, протираемые мадам Бэллинг, так и дребезжали под ее руками.
Ох, господи, помилуй, ох, господи, помилуй, бормотала она, протирая Дрожащие стекла.
Тине оставила недомытую дверь и, побелев, опустилась на стул. У плиты над кипящим котлом как ни в чем не бывало препирались помощницы.
Они уже управились с работой, и мадам Бэллинг надумала проводить Тине. Ей захотелось посмотреть, как выглядит усадьба. Площадь и дорога превратились в сплошное жидкое месиво. Мадам Бэллинг подобрала юбки и остановилась в нерешительности, не зная, куда поставить ногу.
Тине! Тине! выкликала она в промежутках между залпами и оглядывалась на дочь, которая все время шла сзади.
«Бедняжка ходит как во сне и похудела, до чего ж похудела».
Вот беда-то, вот беда-то! вздыхала мадам Бэллинг и брела дальше.
По комнатам лесничества она прошлась в носкахчтоб не нанести еще больше грязи. И без того хватает, и без того хватает
Мадам Бэллинг только ахала, глядя на полы и потолки. И на мебели царапины, и на стенах пятна, и все, решительно все сдвинуто с места.
Ах ты, господи, ах ты, господи, причитала мадам Бэллинг, глядя на это разорение, и говорила о том, какой был прекрасный дом в былые дни.
А теперь-то! А теперь-то!.. Мадам Бэллинг остановилась и заплакала.
Вот здесь стоял швейный столик, сказала она и пошла дальше по дрожащим половицам. В каждом углу был какой-нибудь непорядок.
Хоть бы ты малость приглядывала за домом, сказала мадам Бэллинг с некоторым раздражением.
Хорошо, мама, ответила Тине.
Да разве она сама не видит, какая грязь набилась во все углы, не видит, какая кругом мерзость запустения? Видеть видит, но это выше ее сил.
Мадам Бэллинг продолжает ворчать:
Хоть что-нибудь могла бы сделать. И за прислугой могла бы присмотреть.
Да, мама, да-да Но ведь все, и тут голос у нее прервался, словно от слез, ведь все перевернуто вверх дном.
Да, да, доченька, ласково сказала мадам Бэллинг и сама заплакала, поглаживая руки дочери.
Мадам Бэллинг вышла во двор и побрела к калитке.
Тине устало опустилась на чурбак возле печки; какие-то люди что-то говорилиона их не слышала, какие-то люди проходили мимоока этого не сознавала, ибо все ее существо было полно одной мыслью, одной лишь мыслью, вытеснившей все остальное:
А вдруг его принесут домой израненного и окровавленного израненного и окровавленного
Выйдя из калитки, мадам Бэллинг свернула на полевую тропинку. Она решила навестить Пера Эрика. Бедняга стал совсем плох, а у кого нынче есть время заботиться о больном?
Но на пригорке она вдруг увидела своего мужа возле Ларса, старшего батрака, занятого пропашкой.
Это ж надо, куда Бэллинг забрался. Мадам чуть не вприпрыжку побежала по бороздам. С его-то здоровьем торчать на ветру и па холоде!
Бэллинг, Бэллинг! кричала мадам, но не услыхала даже собственного голоса, ибо с каждым ее шагом все усиливался грохот пушек. Наконец она поднялась наверх.
Словно гигантский занавес, изрешеченный вспышками залпов, висела над землей мгла. А на фоне ее вырывались из земли и уходили в небо, подпирая его, могучие черные столбы дыма, оплетенные красными всполохами огня, то горели дома и села.
Мадам Бэллинг не проронила ни звука. Ее затрясло от страха, и в полном молчании она воздела и уронила руки, сложенные как для молитвы.
Бэллинг увидел ее, но не двинулся с места. Он только взял свою палку, дрожащей рукой начал обводить горизонтот одного столба к другомуи заговорил, натужно ворочая языком:
Это Рансгор.
Это Ставгор.
Это Дюббель.
Мадам Бэллинг не могла промолвить ни слова. Плакать она тоже не могла и продолжала все так же беспомощно воздевать и ронять сложенные руки.
Это Дюббель, повторил Бэллинг.
Тебе нельзя тут стоять, сказала мадам Бэллинг и повлекла больного мужа за собой, почти унесла на руках прямо по пахоте. Тебе нельзя тут стоять.
Канонада как будто утихала. Бэллинг шел подергиваясь, и голова у него дрожала. Поддерживая мужа, сама волоча ноги, мадам не находила в своем помраченном мозгу нужных слов и лишь повторяла недавние слова Тине: «Все перевернуто вверх дном все перевернуто вверх дном»
А позади на взгорке Ларс-батрак заворачивал лошадей.
Тине встала с чурбака. Она поднялась по лестнице и заглянула в бывшую спальню: там было грязней всего.
Но она даже не подумала взяться за уборку, она просто села на постель фру и загляделась на подушки.
Во двор въехала карета. Тине узнала голоса барона и его преосвященства.
Оба вошли в дом.
Барон воротился из Сеннерборга. Он был в восторге, в неподдельном восторге от своих англичан.
Ах, ваше преосвященство, под градом пуль они стояли перед шанцами словно бросая вызов смерти.
Барон был вне себя от возбуждения.
Но его преосвященство интересовался англичанами куда меньше. Он говорил лишь о Сеннерборге и о бомбардировке. Он был потрясен, исполнен негодования и отводил душу в страстных восклицаниях:
Это попрание народных прав открытый город позор нашего столетия!..
Тине слышала его раскатистый и властный голос, полный горечи, которую не мог заглушить гром пушек, слышала даже здесь, в спальне фру Берг.
Но мы не останемся в долгу Мы ответим, продолжал он, меряя шагами пол. Уж на море-то наша сила. Мы примем меры наше правительство перейдет к решительным действиям
Он говорил непрерывно, говорил все громче и громче, осыпая угрозами города Балтийского моря, каждое торговое судно, все, что могло стать военной добычей, и мерил и мерил шагами пол, а пушки как бы отвечали на его слова гулом канонады.
Думаете, Европа так это и оставит?.. Чаша переполнилась.
Это была последняя капля Последняя капля Европа поднимается Уж можете мне поверить И, внезапно остановясь перед бароном, его преосвященство спросил:- А англичане ваши что говорят?
Барон подробно живописал возмущение двух джентльменов и полностью привел ругательства облаченных в меха господ.
Его преосвященство молча кивал, он стоял посреди комнаты и глядел прямо перед собой, словно уже видел полки, поспешающие на помощь со всех концов земли.
Да, сказал он, свободолюбивые народы еще восстанут, либеральные силы еще соберутся вокруг нас.
Барон поддакивал, говорил о верховном командовании, об ответственности и размахивал своей единственной рукой.
Не след удерживаться от критики, сказал его преосвященство, она не повредит. Если они не решаются, мы вдохнем в них энергию. Речь шла о наступлении.
Инициативы у нас нет, сказал барон. Что мы делаем? Что мы, спрашивается, делаем? И барон, словно знаки вопроса, растопырил своп пять пальцев:Мы стоим на месте. Ждем, пока нас обстреляют и это наш способ ведения войны, когда нужно лишь одно: наступление.
У барона захватило дух от негодования, и он умолк.
Да, сказал его преосвященство, не правительству не достает энергии, не в Копенгагене иссякло мужество. Но, голос его стал резким, но одно нельзя отрицать: правительство рассчитывало на другую армию
Тине слышала, как распахнулась входная дверь и Софи промчалась по коридору с криком;
Едут! Едут!
Кто? криком же ответила Тине.
Раненые, раненые едут, зарыдала Софи, бегая взад и вперед по коридору, О господи, о господи, раненые едут, да как много, да как много!
Где? Тине схватила ее за руку.
Ох, господи, ах, господи, подвывала Софи, ведь если лесничего тоже ранили, если лесничего тоже убили, значит, Херлуф (она завыла во весь голос) останется без отца
Тине ее больше не слушала, она сбежала с крыльца и припустилась по дороге, барон что-то кричал ей вслед.
Она не оглянулась, она бежала по Сеннерборгской дороге, мимо вестовых, мимо кареты епископа, мимо, мимо, тут за холмом раздался тяжелый стук колес, это они! и Тине остановилась возле дома Андреаса-Кровельщика, но отсюда их не было видно, а стоять на месте она не могла.
И тогда она повернулась и вошла в дом Андреаса со словами:
Раненых везут.
Ане встала, держа на руках обоих малышей.
Наверно, в Херупхав, протяжно ответила Ане и обмахнула передником табурет.
Да, вот и они отвоевались, сказал калека. Он сидел возле печки, за спиной у Тине.
Тине поспешно обернулась и боязливо поглядела на него; на его лицо, ссохшееся, словно лицо гнома, на обрубки ног, которые култышками свисали вниз.
Ох, господи, ох, господи, застонала она и опустилась на табурет.
Они слышали, как приближаются повозки, грохоча, словно тяжелогруженые подводы. Калека на костылях подобрался к окну и выглянул.
Вот и они, сказал он, гляньте, возницы-то идут пеши
Тине подняла голову, бледная, в лице ни кровинки. Ломовые лошади протащили мимо первую повозку. Тине встала, раздвинула лакфиоли на подоконнике. Ей почудилось, будто сквозь мерцающую перед глазами красноту она видит бледные лица бледные лица но незнакомые, сплошь незнакомые
Раздавались тихие стоны. Калека решил поглядеть вблизи и заковылял к своему камню у дороги.
Тине все стояла у окна, придерживая руками листья лакфиолей; боже мой, как они стонут! А мимо катил возок за возком, возок за возком.
Ане подошла с малышами на руках;
Ай-яй-яй какое горе их ждет, какое горе! Охти, господи! Вы гляньте, вы только гляньте, как кровь-то капает
Тине и глядела, возок за возком
Ане стояла позади и толковала о своем девере; хорошо бы пристроить его торговать теплым пивомежели торговать вразвоз теплым пивом, можно бог весть сколько заработать.
А уж такой калека наверняка сбудет весь товар, говорила Ане. И тут же:- Охти, господи, охти, господи. Ане переметнулась к другому окну. А вот тяжелораненые Они укрытые
Но Тине уже не было в комнате. Она налетела на калеку, сидевшего у дороги, она ничего больше не видела. Почти не сознавая, что делает, она подбежала к крытой повозке и крикнула кучеру:
Их можно уложить поудобнее, давайте уложим их поудобнее, лишь ради того, чтобы приподнять шинели и одно за другим заглянуть в эти землисто-бледные лица.
Им, поди-кась, уже все едино, как они лежат, задумчиво сказал кучер.
Тине немножко приотстала и бесцельно брела следом, а слезы бежали у нее по щекам.
Позади Тине услышала смех англичан и вздрогнула всем телом, когда они пробежали мимо. Они суетились вокруг повозок, останавливали каждую, чтобы обменяться рукопожатием с кем-нибудь из раненых, заглядывали стонущим в лица и твердили без умолку:
О, храбрый народ, о, храбрые парни!
Издали Тине углядела барона и его преосвященство на вершине холма, в саду лесничества. Здесь печальная процессия остановиласьангличане вступили в переговоры с одноруким, и протяжный стон, вызванный внезапной остановкой, прокатился от возка к возку. Его преосвященство воздел свою крупную руку, сказал:
Да, эти храбрецы отдали свою кровь за отчизну.
Возки тронулись снова. Тине машинально последовала за ними, но тут барон закричал со своего места;
Йомфру Бэллинг, йомфру Бэллинг! Есть записка от лейтенанта Берга Он жив и невредим Мистер Эрбоун привез ее
Тине замедлила шаг, не сразу поняв его слова. Затем она осторожно провела рукой по глазам и остановилась. Казалось, она лишь теперь увидела и раненых, и оборванных возчиков, и взмыленных лошадей и, увидев, улыбнулась.
Торопливовсе с той же улыбкойподошла она к ближайшему возку: там едва слышно стонал тяжелораненый, откинувшись головой на дощатый борт возка; Тине побрела рядом, приподняла его голову и ласково поддержала рукой.