Так лучше? спросила она.
Да, шепнул он и улыбнулся.
Тине шла рядом, не отнимая руки.
Как пить хочется, прошептал раненый.
Сейчас принесу, сказала Тине и, осторожно опустив его голову, пробежала вдоль изгороди к домику Иенса-хусмена и вынесла оттуда кружку и кувшин с водой.
Ну, полегчало? спросила она. Она снова подложила одну руку ему под голову, в другой же держала пустую кружку.
Да, спасибо.
Он открыл затуманенные глаза.
А остальным? едва слышно спросил он.
Сейчас, ответила Тине, и на глазах у нее снова выступили слезы. Она опустила раненого на прежнее место и пошла вдоль возков. Она улыбалась страдальцам, заглядывала в их лица, поправляла солому, на которой они лежали, говорила с ними, наливала воду из кувшина и передавала наполненную кружку сперва одному, потом другому. Она пробежала мимо всех повозок, добежала до трактира и, приблизясь к двум столбикам на крыльце, громко выкрикнула своим звонким голосом:
Тинка! Тащи воду и стаканы! Стаканы и воду!
Тинка выскочила из трактира, и все служанкиза ней следом. Стаканами и чашками черпали они воду из ведер.
Тине распоряжалась. Тинка подсобляла. Вышла и мадам Бэллинг с фруктовым соком и водой.
Тинка и остальные девушки не раз принуждены были отворачиваться, чтобы скрыть подступающие слезы, когда раненые с благодарностью пожимали им руки.
Процессия медленно тянулась через площадь; ненадолго освеженные водой и лаской, раненые попритихли.
Мадам Бэллинг поднялась к себе и стала рядом с мужем у открытого окна.
Такие молоденькие, такие молоденькие, твердила она, провожая глазами последний возок, медленно сворачивавший за угол.
Тине остановилась посреди площади возле пустых ведер. Она увидела у раскрытого окна своих родителей и вдруг, бросив все, вошла в дом.
Ей не хотелось сегодня ночевать в лесничестве. Ей хотелось побыть дома, провести здесь хотя бы один вечер, постелив па диване, чтобы меньше возни. Бэллинг сидел у себя в углу и держал ее руки в своих. Он был так счастлив, словно увидел дочь после долгой разлуки.
Начало смеркаться. Тине накинула шаль и вышла на крыльцопосидеть на скамеечке. Отгрохотали пушки, воцарилась тишинаблагодатная тишина. Только из кузни доносился привычный и успокоительный стук молота.
Потом и он смолк: подмастерье закрыл кузню и задвинул засов, а кузнец побрел через площадь, и собака шла следом.
Вот и стихло все, йомфру Бэллинг, сказал он, кланяясь Тине.
Да, отвечала она.
Боже, упокой тех, кого уже нет с нами, печально сказал кузнец. Доброй вам ночи.
И вам того же, Кнуд.
Кузнец, а за ним собака свернули в переулок. Тине осталась на скамейке. В наплывающих сумерках шумели высокие ветлы.
У Бэллингов отпили чай. Бэллинг задремал в своем кресле, а мадам занялась надвязыванием чулок. Тине сидела на приступочке у окна, сложив руки на коленях.
Мадам Бэллинг тревожилась: как они тамфру и маленький Херлуф.
Ах как ей, должно быть, тяжко, бедненькой, уехала и не знает, что с ним, ах как ей, должно быть, тяжко.
Да, сказала Тине ласково и грустно!
Она прислонилась головой к старому комоду, стоявшему в простенке, и начала полунапевать-полунаговаривать песенку о маленькой Грете.
Ах, ювелир дражайший, теперь моя песенка спета,
Ведь нынче в Копенгаген от меня уезжает Грета,
И я хотел просить вас, мой мастер дорогой.
Золотое колечко выковать и текст написать такой:
«Прощай, прощай, моя Гретхен».
Мадам Бэллинг подхватила припев, не переставая работать спицами.
Ах, она так красиво пела эту песню, сказала мадам Бэллинг, когда Тине кончила.
Сама Тине молчала, положив на колени стиснутые руки.
Пожалуй, время спать, сказала она и, встав, поцеловала отца.
Тине все еще была дома, в школе, когда часов около шести начали возвращаться на отдых очередные части. Тине начала помогать матери по хозяйствуто там, то тут.
Но, Тине, укоряла ее мать, там ведь полон дом народу. Надобно сказать, что и в школе народу было не меньше. Уж мы как-нибудь и сами управимся, как-нибудь и сами управимся Она хотела поскорей отправить дочь в лесничество.
Хорошо, мама, отвечала Тине, хлопоча возле Бэллинга: тот снова почувствовал себя хуже. Хорошо, сейчас пойду. До свиданья, папочка, я пошла, сказала Тине и погладила его по голове. Она была сегодня какая-то тихая и благостная. До свидания. Потом она заглянула на кухню, сказала матери:До свидания, и убежала.
Она открыла садовую калитку, через прачечную прошла в дом и наткнулась в коридоре на Софи, разносившую завтрак.
Господи, увидеть господина лесничего живехоньким-здоровехоньким, это ж такая радость, такая радость. Софи от волнения забыла даже про свои обязанности, Ах, господи, если б фру могла увидеть его хоть одним глазком.
Да? только и спросила Тине и улыбнулась.
Софи входила, выходила, накрывала на стол, в кухне она даже всплакнула.
До чего ж господин лесничий хорош из себя, до чего ж хорош, глаза совсем как у Херлуфа, совсем как у Херлуфа. Но и у Лэвенхьельма, тут она вдруг улыбнулась, и у него фигура очень даже статная. И подумать только, они побывали на поле смерти, а воротились живехоньки и здоровехоньки! Софи входила и выходила Да, да, у Лэвенхьельма очень даже статная фигура, заявила Софи снова. Она и вообще была склонна отыскивать все новые и новые достоинства у тех, кто вернулся «с поля смерти».
Тине не перебивала ее, но ничего не говорила в ответ. Она тихо прошла на кухню и занялась стряпней: когда кто-нибудь открывал дверь, ей время от времени слышался голос Берга.
Потом, растопив печь, она села к окну у себя в каморке и вдруг услышала шаги Берга и еще чьи-то, а затем увидела и самого Берга, стройного и цветущего.
Берг подошел к окошку и спросил:
Где это вы прячетесь? (А сам и не думал ее искать.)
Тине отворила окно, он ненадолго задержался возле нее.
Вам не икалось? спросил он, глядя на нее. Я вас вспоминал.
А сам по-прежнему не сводил с нее глаз. Тине не ответила на его вопрос. Она только проговорила медленно, с нежной улыбкой:
Подумать только, вы вернулись.
Берг вошел к ней, сел возле печки, заговорил о чем-то, но, должно быть, и сам не слышал, о чем. Он неотрывно глядел на нее, а она сидела перед ним крепкая, чистая, цветущая, такая, какой он привык ее видеть и видел теперь, в ночи, в холоде, на шанцах.
Вам передали от меня привет? спросил он, не отводя взгляда.
Да.
Берг, верно, и сам не знал, почему он вскочил так поспешно, когда за дверью послышался шорох, поспешно, словно сидел непозволительно близко к Тине.
Войдите.
Это оказалась просто мадам Бэллинг. Она все-таки улучила минуту, чтобы замесить крендель, и вот сейчас принесла тесто.
Приходится выкраивать время, в доме-то народу полным-полно, а Бэллинг Бэллинг опять плох. И Тине ходит как потерянная, да, да, Тине, я правду говорю, и обмирает от страха, я ж по глазам вижу, когда пушки гремят. Но вы живы и здоровы, завершила мадам Бэллинг и поглядела на Берга своими добрыми глазами. Я скажу Бэллингу, что вы живы и здоровы.
Она продолжала глядеть на него. Берг взял ее руку, чуть торопливо пожал и вышел.
Мадам Бэллинг и Тине заглянули на кухню: там поспевал крендель.
По саду мимо окна прошел Берг с группой офицеров.
Вот смотри, доченька, они не падают духом, сказала мадам Бэллинг, стоя у окна и глядя на ладных, подтянутых офицеров.
Тине ничего не ответила.
Немного спустя она отправилась проводить мадам Бэллинг.
Во дворе трактира мадам Хенриксен громким криком сзывала разбежавшихся служанок, а колокола уже заблаговестили к вечерне.
V
На площади солдаты курили трубки и грелись на солнце. Офицеры глядели из открытых окон трактира и школы.
Тине помогла Бэллингу спуститься с крыльца и не переставала поддерживать его, когда он шел вдоль флигеля.
Бэллинг наш совсем плох, сказала мадам Бэллинг, наблюдая за мужем из дверей трактира: она решила по хорошей погоде заглянуть к мадам Хенриксен.
Отсюда она наблюдала за мужем и дочерью и высказала опасение, что Тине тоже «долго не продержится», она ведь так много времени проводит с Бэллингом, над ним хлопочет.
В обед приходит, вечером приходит, говорила мадам Бэллинг, а уж до чего она у нас душевная и до чего добрая, никто не умеет поправить Бэллингу подушку так хорошо, как это делает Тине.
А там, продолжала мадам Бэллинг, заслышав голос Берга (он теперь частенько наведывался к офицерам, расквартированным в школе, и все больше после обеда), там, горестно повторила она, уже все потолки от грязи почернели.
Мадам Хенриксен ничего не отвечала, вся уйдя в слух: в трактире смеялась и напропалую кокетничала Тинка.
Да еще говорит, что уйдет в лазарет, сказала мадам Бэллинг после некоторого молчания, господи, это ж надо выдумать, в лазарет, будто здесь, у нас господи, спаси и помилуй здесь у нас не лазарет.
Мадам Бэллинг покачала головой, словно отказываясь понимать свою дочь.
Будто ей надо перебираться в Аугустенборг, чтобы было за кем ходить. Впрочем, все мы теперь малость не в себе.
Да, согласилась и мадам Хенриксен, по-прежнему думая о своем и слушая, что делает Тинка в зале трактира. Да, нынче у кого котелок послабее, тому не выдержать.
Вот я и говорю, продолжала мадам Бэллинг, чьи мысли перепархивали с одного на другое и не могли остановиться, вот я и говорю, господин лесничий ходит сюда потому, что дома у него сплошное разорение. А Тине нынче такая молчаливая стала, словно замок на губы навесила.
Обе женщины умолкли, глядя прямо перед собой. В трактире Тинка со смехом захлопнула дверь перед носом у каких-то лейтенантов.
За площадью начало медленно садиться солнце. Артиллеристы в замызганных мундирах повели лошадей на водопой к пруду. Мадам Бэллинг вернулась к себе.
Берг сидел у окна, что поближе к крыльцу, отсюда видна была стена флигеля, вдоль которой в предзакатном солнышке прогуливался Бэллинг, поддерживаемый Тине.
Да, ползает помаленечку, сказала мадам, поднявшись на крыльцо и перехватив взгляд Берга. Пусть хоть немножечко погреется.
Берг вышел, пересек площадь и приблизился к гулявшим.
Да, господин лесничий, здесь тепло, сказал Бэллинг, беря его руки в свои. Тепло здесь. И Тине меня поддерживает.
Она у нас сильная, Тине-то.
Они продолжили свою прогулку уже втроем: Берг рядом с Бэллингом. Старик из последних сил ворочал коснеющим языком. Он толковал про былые времена.
Нет, нет вы этого не помните, это еще до вас случилось за год до смерти госпожи советницы и Тине была еще во-о-от такусенькая Как раз когда новый трактир сгорел, помнишь. Тине, у тебя были голуби белые, два белых голубя, они в огонь полетели, два голубя, ели прямо с руки и полетели в огонь а ты была еще вот такусенькая
Да, папочка, да, повторила Тине, как бы пытаясь унять отца, ее округлая рука легла на отцовские плечи, и, повернув обратно, они медленно побрели по площадь.
Но Бэллинг знай твердил свое, и с чего бы он ни начинал, любая его тирада кончалась словами о Тине. Ежедневно наведываясь после обеда в школу, Берг мало-помалу узнал подробности всей ее жизни.
Да, Тине у нас сильная, сказал Бэллинг, когда Тине почти внесла его на ступеньки крыльца, очень даже сильная. Красивой ее, конечно, не назовешь, он остановился и оглядел дочь, но зато она у нас крепкая, крепкая и здоровая.
Ах, папочка, ну что ты, папочка, говорила Тине.
И еще она у нас добрая. Он погладил дочь по голове. Звонарь пересек площадь, и солдаты большой толпой сгрудились у церковных ворот. Зазвонили колокола. Старого Бэллинга завели в дом. Тине и Берг остались вдвоем на крыльце.
На площади все стихло, некоторые солдаты молитвенно сложили руки при первых ударах колокола. Только из трактира слышался голос Тинки, она бегала по всему дому, словно играла в нескончаемые пятнашки.
Колокола смолкли, и солдаты начали маленькими группками расходиться по домам.
Вы здесь останетесь? с неожиданной горячностью спросил Берг, спускаясь по ступенькам.
Нет я, пожалуй, приду.
Непрошеный румянец залил их щеки; теперь это случалось весьма часто, когда они разговаривали друг с другом, а разговаривать они стали тише, чем прежде, и как-то боязливоособенно если при разговоре присутствовал кто-нибудь посторонний.
Благодарю, только и сказал Берг и ушел.
По дороге Тине забежала в трактир, чтобы прихватить с собой в лесничество и Тинку.
Пойду, и даже с удовольствием, сказала Тинка, набрасывая шаль. Если вдуматься, сейчас трактир в любом доме, но у вас всего веселей.
Вот так, сказала Софи, попавшаяся им навстречу в дверях прачечной и сопровождаемая каким-то сержантом. Наше делосохранять спокойствие. Огонь не повредил наших укреплений Софи совершенно ошалела от всех двусмысленностей, которых наслушалась среди унтер-офицеров.
Тинка весело захохотала над ее остротой и проследовала в каморку к Тине.
Я вижу, сказала она, тебя караулит все семейство.
Над кроватью Тине рядом с портретом фру Берг прибавился еще один: Херлуф на коленях у лесничего. Но Тинка не могла долго усидеть на одном месте. Она услышала, что Лэвенхьельм прошел в кладовую вместе с Тине, чтобы снять с потолочного крюка копченый окорок. Поэтому она вышла из комнаты и добежала вверх по лестнице, а лейтенант, разумеется, последовал за ней.
Тине сновала по всему дому, хозяйничала, приносила, уносила. Через открытую дверь она увидела лесничего, тот сидел и что-то писал при свете лампы.
Один из офицеров сзывал остальных к столу, ударяя в старый поднос, стоявший в коридоре. Тинка стремглав бросилась вниз с окороком и загашенной свечой. Стоило Тинке задержаться где-нибудь в укромном углу, она неизменно выходила оттуда запыхавшаяся и разгоряченная и отряхивалась, словно утка после купанья.
В комнату вошел майор и отечески пощекотал у Тине под подбородкомдальше его стариковские пальцы не доставали.
Ах какая мягкая шейка, какая мягкая шейка, сказал он и сел к столу, а Тине стала громко звать Софи, запропастившуюся, по обыкновению, где-то в людской, где обедали унтер-офицеры.
От воинов так легко не вырвешься, заявила Софи, внося наконец еду.
Тинка села, скрестив моги, на чурбак, я начала отдуваться.
Да, девонька, тебе здесь нелегко приходится, сказала она Тине, должно быть смутно чувствуя, что ей следует как-то объяснить свое поведение.
После обеда Тине ушла в свою каморку вместе с Тинкой, Туда же заявился и Берг. Сперва он стоял в дверях, прислонясь к дверному косяку, и курил, потом Тине сказала, потупившись:
Не желаете ли присесть, господин лесничий? и поднялась со стула.
Но Берг торопливо опустился перед ней на край ее постели.
Зачем вы встали? спросил он.
Разговор шел между ним и Тинкой, причем больше говорил он. В последнее время он почти всякий раз вспоминал свою молодость, как он учился в школе, а потом стал лейтенантом, о «первых годах» и о «счастливой поре».
Когда в груди билось горячее сердце, верно, господин лесничий? и Тинка с хохотом похлопала себя по левой стороне груди.
Берг тоже рассмеялся и продолжал рассказывать.
Тине молчала, проворно водила иголкой в свете маленькой лампочки, счастливая сознанием, что он говорит для нее.
Потом она встала, принесла молочный пунш и три стакана, и они выпили за маленьким столиком, покрытым белой гипюровой скатертью, под неумолчную болтовню Берга и Тинки.
На весь дом разнеслись звуки рояляиграл Лэвенхьельми голос майора.
Подумать только, все это так близко, сказал Берг. Они помолчали.
А здесь царит мир, добавил он, обводя комнату взглядом.
Да, здесь благодать, сказала Тинка, хлопая ладошками но своим коленям.
Берг снова встал, но задержался в дверях и ушел не сразу.
Вот теперь с ним можно иметь дело, сказала Тинка, когда Берг наконец скрылся. Война всех мужчин научит хорошим манерам. Вот только грязищи они наносятневпроворот. И Тинка отряхнула то место на покрывале, где сидел Берг.
Тине достала из кармана письмо от фру Берг. Последнее время, когда приходили письма, она читала их так бегло и тревожно, она словно летала глазами по строчкам, а потом засовывала письмо в карман и ждала, пока представится случай прочесть его в спокойной обстановке. Поэтому чаще всего письма перечитывались вслух, при Тинке.