Пойдем спать, сказала я Джоку.
Что? Он уставился на меня красными воспаленными глазами, словно читал по губам.
Я устала, произнесла я настойчиво.
Иди, иди, я сейчас приду. Он махнул рукой.
Я прошлась по столовой. На столе стояли загустевшие и покрытые блестящей пленкой блюда, приправленные карри. Слуги топтались у стен, не решаясь убрать их без приказания. Войдя в ванную, я легла в воду, разглядывая рисунки на плитках. На одной был изображен тигркогда-то рыжий, но поблекший от времени и теперь всего лишь горчично-бежевый. Где-то здесь, в Индии, настоящие тигры, пробираясь по джунглям в поисках добычи, грозно ревели в темноте, как когда-то Пэдди. Мысль, пронзившая меня, была ужасна, но я скорее желала бы оказаться сейчас с этими тиграми или хотя бы в той темной кабаньей норе, где я пряталась, убежав из школы, чем здесь, с Джоком и его родственниками. Тогда я, по крайней мере, знала, против чего я восставала и ради чего. Лежа в воде, я ожидала Джока. Но вода остыла, а он так и не пришел. Я набрала воду сноваона снова остыла, но он не появился. В конце концов я встала и, завернувшись в полотенце, отправилась спать. Свернувшись клубком на прохладных атласных простынях, я чувствовала, что меня бьет дрожь. На следующее утро я решила послать открытку Дос в Кению.
«Дорогая Дос! Бомбей восхитителен, написала я. Здесь очень насыщенная светская жизнь. Мы почти каждый день посещаем Терф-клуб, где Джок и другие участники играют в поло. Надеюсь, ты сама когда-нибудь убедишься в этом».
Закончив письмо, я перечитала его, чувствуя острую необходимость признаться, насколько на самом деле я несчастна, как все вокруг ужасно. Но я не знала, как сказать об этом, как решиться. Да и раскрой я душу, что это изменит? Прикусив ручку, я несколько мгновений размышляла, что же еще добавить. Добавить было нечего. В конце концов я подписалась своей новой фамилиейПервс и отослала открытку по почте.
Глава 14
Мы провели в Бомбее четыре месяца. Когда же вернулись назад, оказалось, что Британской Восточной Африки больше не существует. Наконец-то были исполнены условия перемирия после войны, и земли, где мы проживали, получили название Кенияв честь нашей самой высокой горы. Бывший протекторат немалым пожертвовал Империидесятки тысяч солдат, белых и черных, сложили головы на полях сражений. Кладбища в наших местах разрослись безмерно. Тысячи жизней унесла засуха, к ней добавилась испанка, которая тоже не пощадила. Страшным мором пронеслась она по городам и деревням, забирая всех без разбору: детей, юношей, стариков, новобрачных, как я. Фермеры и скотоводы возвращались в свои дома с войны в отчаянии, не зная, что их ждет и как жить дальше. Примерно те же чувства обуревали и меня. Приехав в Грин Хиллс, я была уверена, что отец и Эмма уже готовы к отъезду. В этом частично состоял мой планпережить в Бомбее самые тяжелые минуты прощания с фермой. Но оказалось, что она еще не продана. Отец даже не начинал заниматься этим.
Я постараюсь продержаться здесь как можно дольше, оправдывался он. Если мне удастся выиграть еще несколько скачек, я найду более выгодных покупателей.
Вот как, только и смогла произнести я, вдруг с пугающей ясностью осознав, что я зря поторопилась дать согласие на брак с Джоком и напрасно поверила, что другого выхода нет. А теперь стало очевидно, что у меня впереди еще был год, не меньше. Целый под я могла бы прожить дома, как-то свыкнуться с мыслью о замужестве, узнать Джока получше, и, вполне возможно, за это время подвернулся бы вариант получше. Почему нет? Я ощутила глубокое разочарование, размышляя об этом. Ну почему я не подождала, зачем ринулась в омут очертя голову?
Вы с Джоком приедете на ужин? спросил отец без особого интереса. Его равнодушие было равноценно пощечине. Стало ясно, что теперь я в своем родном доме не больше, чем приглашенный гость. Мой собственный дом находился в другом месте.
Несколько месяцев, последовавших за нашим возвращением, стали едва ли не самыми тяжелыми в моей жизни. Ферма Джока располагалась недалеко от нашей, и с нее открывался практически тот же вид на саванну и горы. Все вокруг было знакомоприрода, воздух, ландшафт. Вот только я никак не могла убедить себя, что я имею ко всему этому отношение.
Солнце в нашей долине заходило раноровно в шесть часов наступала темнота. И точно в этаже время каждый вечер, невзирая ни на что, ни на какие обстоятельства или происшествия, Джок принимал душ и усаживался за барную стойку, чтобы отдать все свое внимание виски. Пока мы находились в Бомбее, я убеждала себя, что постоянные возлиянияэто часть жизни его семьи, что-то неотъемлемое от их существования вроде противных галок на заборе или кисловатых тамариндов. «Вот когда мы вернемся назад, в Кению, думала я, он изменится, все это бросит». Но не тут-то было. Каждый вечер, как только убирали ужин со стола, Джок зажигал сигару и наливал себе стаканчик. Было что-то почти трогательное в его движенияхс какой нежностью он обращался с этим стаканом, поглаживал его, похлопывал, точно старого дружка. Было совершенно ясно, что благодаря этому «дружку» он попадает в приятное состояние, переносится А вот куда? Нет, я и представления не имела, что у Джока в голове, о чем он думает. Работал он упорно. Настолько упорно и самоотверженно, что даже отцу за ним не угнаться. Но он был сам по себесосредоточен и углублен только в себя. Когда наши взгляды встречались, я словно натыкалась на занавес. Его взгляд ничего не выражалздесь не было места для меня. И через этот заслон невозможно было пробиться. Нельзя сказать, что мой отец был эмоциональным человеком, он тоже был замкнут. «Возможно, думала я, все мужчины таковы, онизакрытая книга, которую невозможно прочесть». Но куда деваться мне? Я вынуждена была проводить с Джоком долгие вечерав полном молчании, и это молчание убивало. А если я пыталась завести разговор, не дай бог, попросить его пить поменьше, тут же начиналась буря!
Отвяжись, Берил! кипятился он. У тебя ведь все просто!
Как это «просто»? пробовала уточнить я.
Но он только отворачивался от меня, махнув рукой.
Нет, ну если есть какие-то трудности Я пыталась выяснить, в чем дело, и аккуратно подбирала слова, чтобы он сразу не вздыбился.
Да что ты знаешь об этом!
Да, я не знаю. Не знаю
Я намеренно делала паузы, давая ему возможность высказать, что накипело. Но видимо, у него не находилось достаточно решительности и нужных слов. Я тоже замолкала, не зная, как продолжить, что сказать дальше. Всей душой я желала, чтобы в этот момент рядом со мной оказалась леди Ди, которая придала бы мне уверенности в себе или что-то посоветовала. Дос тоже бы не помешала. Она бы подтолкнула меня под локоть и шепнула: «Ну, давай, давай, не молчи. Тебе надо разговорить его. Постарайся». Но никого из них не было, я была одна. Отчаявшись завести разговор с собственным супругом, я принималась ворошить угли в камине, или усаживалась с книгой в кресло, или просматривала расписание тренировок, прикидывая, чем заняться завтра. Я старалась с головой уйти в работу, надеясь, что это поможет заглушить сомнения и тревогу. А тревогу, даже раздражение, вызывал не только Джок. Все вокруг мне не нравилось. Мебель в доме, необходимость вести счета и готовить еду, неизменный поцелуй перед тем, как лечь спать. Я убеждала себя: такова семейная жизнь, сотни, тысячи людей делают то же самое каждый день. Почему мне все это противно, все это не по мне? Почему?
Нельзя сказать, что я не пыталась наладить наши отношения. Не раз ночью, в темноте, превозмогая скованность, я прижималась к Джоку, с нежностью гладя его плечи. Стараясь не смотреть на тени от москитной сетки, грузными чудовищами скользящие по стенам, я целовала его шею и пыталась прикоснуться к губам, осторожно гладя ногой по его ноге. Мне с трудом удавалось проникнуть языком за его сжатые зубы, и я чувствовала привкус виски на его языке. Язык был теплый и какой-то мягкий, точно размятая каша. Это внушало мне панику, но я не сдаваласьобхватив его тело, я старалась проникнуть глубже, целуя его. Он же лежал неподвижно, закрыв глаза, словно ничего не чувствовал. Я целовала его лицо, его глаза. Отдернув ночную рубашку, целовала густые волосы на груди и отважно спускалась нижеживот, пупок. Мое дыхание щекотало пах, и я замечала, что член его шевелился, в нем вроде пробуждалось желание. Кожа покрывалась испариной, он даже пытался отвечать на мои ласки. Затаив дыхание, я садилась сверху, осторожно опускаясь на его член, даже помогая рукой. Мне казалось, еще немного, и все получится. Но Слишком поздно. Не успевала я совершить ни одного движения, как замечала, что его член обмяк и все опять сорвалось. Наклонившись, я целовала его, чтобы как-то возбудить, но он отворачивался, отводил глаза. В конце концов, отчаявшись, я соскальзывала с него и укладывалась рядом, одернув рубашку. Я чувствовала себя униженной, просто сгорала от стыда. Я уверена, то же самое чувствовал и он, только не мог показать этого.
Прости, я не совсем в порядке, Берил, говорил он сбивчиво. У меня так много проблем.
Каких проблем? спрашивала я недоуменно. Скажи мне.
Ты не поймешь, отвечал он, отвернувшись кетене.
Нет, Джок, я в самом деле хочу знать, настаивала я.
Управлять фермойэто большая нагрузка, Берил, ты должна понять, отвечал он вяло. Если у нас ничего не получится, если мы не будем успешны, это будет моя вина. Он вздохнул. Я отдаю последние силы.
Но я тоже не сижу без дела, возражала я, Я стараюсь.
Ну да. Мы делаем все, что можем, не правда ли? Повернувшись, он быстро поцеловал меня сухими губами, царапнул и снова отвернулся к стене. Спокойной ночи, дорогая.
Спокойной ночи
Я же тщетно пыталась заснуть. Джок храпел рядом, закрывшись в собственном отдельном мирке. А я Глядя на танцующие на стене тени, я, как никогда остро, ощущала желание вернуться домой, в Грин Хиллс, в мою хижину со старой мебелью, где все было знакомым до болидаже тени были другими, родными, я узнавала каждую, как старого друга Мне хотелось убежать из этого неуютного чужого дома, вернуться к себе, в прошлое, повернуть вспять время.
Клянусь, я представления не имею, что делать с Джоком, призналась я Дос, когда мы встретились с ней в городе спустя несколько месяцев после моего возвращения. Она была очень занята школьными делами, но я уговорила ее уделить мне несколько минут, чтобы выпить чаю с сэндвичами в Норфолке.
Прежде я думала, что сексэто самая легкая часть семейной жизни.
Не скажу, что я сильно разбираюсь в этом. Ты сама знаешь, мальчиков в школе мисс Секкомб нет. Дос хихикнула. Те же, с которыми я знакомилась на танцах, щипались и лапали, но дальше это не шло.
Мы с ним совершенно чужие и никак не можем сблизиться, вот что я имею в виду, объяснила я. С ним даже нельзя поговорить об этом, он не хочет. И мне кажется, это заботит только меня, егонисколько.
Но может быть, он не любит заниматься сексом? Дос пожала плечами.
А мне откуда знать? Он молчит.
Я смотрела, как Дос аккуратно снимает вилкой хлебные корочки, оставляя только мякоть с бледно-желтым маслом и ветчиной, и думала, какая же она счастливая, что ей не о чем волноваться, кроме экзаменов в школе.
У тебя никогда не возникало желания, чтобы вернулось время, когда нам было по тринадцать? спросила я.
Нет, слава богу. Дос скорчила гримасу. А ты хотела бы этого? удивилась она. И сама ответила:Вряд ли.
Все тогда было куда проще. Я вздохнула. Джок в два раза меня старше, он прошел войну. Он же должен отдавать себе отчет, брать на себя ответственность, инициативу. Разве нет? Я снова вздохнула, чувствуя, как разочарование подкатывает к горлу горьким комком. Это ведь делают мужчины, это их прерогатива.
Я не эксперт. Дос снова пожала печами. И я совсем не знаю Джока.
Послушай, приезжай, поживи у нас, почти умоляла я. Мне нужна хоть какая-то поддержка. Да и было бы весело. Как в былые времена.
У меня экзамены, ты забыла? Дос широко распахнула глаза. А когда я сдам экзамены, я уезжаю в Дублин, к родственникам матери, и буду жить там целый год. Я же тебе говорила об этом.
Нет, но ты не можешь уехать! воскликнула я с отчаянием. Ты мой единственный друг.
Но, Бер, может, все не так плохо, а? И ты продолжить она не смогла. Взявшись за руки, мы вдруг обе разревелись.
В последующие месяцы я была занята тем, что следила за выступлениями отца на скачках. Хотя сама я уже не принимала участие в подготовке лошадей, я внимательно просматривала газеты и читала все отчеты. Отец выиграл Военно-морской и Военный кубки соревнования Майберг-Хидделл, а также престижнейший Восточно-Африканский «Золотой стандарт». Как он и предполагал, несколько очень выгодных покупателей с толстыми кошельками обратили внимание на его ферму, точно мухи слетелись на падаль. Новостные же колонки уже трубили о том, что Грин Хиллс лежит на лопатках, дела ее плохи. Никто уже не вспоминал, что отец был одним из первых поселенцев в наших землях, думать не думал о высочайшей репутации, которую он заработал тяжким трудом. Те же самые газеты, которые еще недавно восхваляли его за победы, теперь с удовольствием мусолили слухи о банкротстве. Редакторы наперебой обсуждали причины, а «Найроби Лидер» даже опубликовала язвительное стихотвореньице:
Взгляну на небо, и станет тепло,
Клаттербак, которому так везло,
Продает конюшни,
Выносит столы
И завершает свои труды.
Отец старался встречать все нападки с гордо поднятой головойили, по крайней мере, делал вид, что его это не касается. Но я ощущала почти физическую боль в сердце, читая отвратительные статейки, в которых название «Грин Хиллс» полоскали, как грязное белье в луже сплетен. Мне хотелось крикнуть им всем: вспомните, какой она была, наша ферма! Ведь отец построил ее на голом месте, с нуля, он все создал своими руками! Мы счастливо прожили там не один год! Но никому не было дела. Шестнадцать лет ежедневного, упорного труда, следование самым высочайшим стандартам, все прошлые заслугиничто теперь не имело значения. Все болтали о банкротстве, и было ясно: это доставляет им удовольствие. Грин Хиллс превратилась в повод для дурных, язвительных шуток, в объект издевательства, а отец стал жалким неудачником, которого только и можно, что пожалеть. Никому и в голову не приходило протянуть руку помощи, поддержать. Это было страшно обидно и унизительно.
Процесс продажи занял еще несколько месяцевдолгих, мучительных, полных переживаний. Покупатели приезжали, долго торговались о цене повозок, вил, прочего инвентаря. Строения, казавшиеся неотъемлемой частью фермы, ее живые жилы, демонтировались и исчезали одно за другимдомик грумов, конюшни и, в конце концов, наш дом. Лошадей продали с ошеломительной скидкойпрактически отдали даром. У меня просто все перевернулось внутри от такой несправедливостиведь это были великолепные племенные лошади, какую ни возьми. Мы с Джоком забрали на ферму шестнадцать скакунов, самых лучших, самых знаменитых, в том числе, конечно же, Пегаса.
Не вздумай продавать Кэма меньше чем за пятьсот фунтов, твердил мне отец в день отъезда, когда я провожала его на поезд в Найроби, откуда он должен был ехать в Кейптаун. На вокзале чернокожие носильщики сгибались пополам, перенося огромные чемоданы, покрытые толстым слоем красной пыли, это был их с Эммой багаж. Один из них все время спотыкался, таща в руках огромный пожелтевший бивень слона, так что казалось, он с ним танцует. А Эмма суетилась вокруг, ежесекундно поправляя шляпку.
Многие годы Эмма бесконечно поучала меня, что надо делать, как себя вести. Сейчас ей нечего было мне сказать. Да и мне ей тоже. Казалось странным, что мы так долго противоборствовали с ней. В день отъезда она выглядела такой же растерянной, как и я. Садясь в вагон, она на несколько мгновений сжала мою руку, и я почувствовала, что она дрожит. Не оглядываясь, Эмма поднялась по трем покрытым сажей ступенькам и исчезла.
Обязательно сообщи нам, если тебе что-то понадобится, произнес отец. Я заметила, что он как-то непроизвольно хватался за края шляпы, словно она ему жала, и все поворачивал, поворачивал ее.
Не волнуйся, со мной все будет в порядке! пообещала я, хотя сама вовсе не была в этом уверена.
В крайнем случае ты можешь устроиться тренером к кому-нибудь из владельцев конюшен, наставлял отец, хотя бы к Деламеру. У тебя хватит подготовки и навыков, больше того, у тебя есть нюх на выигрышную лошадь. Ты справишься.
Ты думаешь, мне надо получить тренерскую лицензию? спросила я. А женщинам их дают?
Вполне возможно, ответил он. Это не запрещается. Просто не было желающих.
Я попытаюсь, произнесла я не очень уверенно.
Береги себя. И не бойся работы. Главное, упорно работать. Его голос дрогнул против воли.
Я постараюсь, папочка, пообещала я.
Ни он, ни я не знали, как выразить то, что чувствовали в момент расставания. Я сказала, что буду скучать. А потом молча смотрела, как он поднимается в вагон, он старался держаться прямо, не сутулиться. Мало ли кто увидит. Я чувствовала полное смятение. Я давно знала о том, что он уезжает, что нам придется расстаться. Но это было как будто далеко, не сейчас. И вот этот день настал. Я едва сдерживала слезы от отчаяния. Знал ли он, как сильно я его люблю? Как тяжело, невыносимо тяжело мне было потерять все, что мы с ним вместе создавали, что составляло нашу жизнь.