На миг воцарилась тишина. Потом раввин спрятал лицо в ладонях, забормотал. Он то ли молился, то ли призывал высшую мудрость. Когда же в конце концов поднял глаза и заговорил, в его словах звучали вновь обретенные скорбь и смирение. И словно успокоенный его словами или успокаивая себя, чтобы правильно их перевести, Со Лей глубоко вздохнул.
В иудейской вере, проговорил он наконец, не нужно становиться евреем, чтобы обрести место в грядущем мире.
Нет, этот раввин разговаривал с нею не так, как бирманцы; бирманцы, общаясь с каренами, всегда занимали позицию превосходстваинтеллектуального, духовного, расового. Нет, этот раввин не снисходил до нее, но просто относился к ней как к чему-то чужеродному. Он сражался за то, чтобы сохранить прошлое своего народа в стране, непрерывно уничтожавшей ее народ. И Кхин поняла, что сколько бы ни мечтала обрести место, где они с Бенни смогут пустить корни, она никогда не станет заблудшей каренкой. Не странствовать ей по пустыне, лишенной дома, никому не нужнойкроме своего народа. И такому же безродному Бенни.
Ей внезапно отчаянно захотелось к мужу, она резко отодвинула стул и встала.
Пожалуйста, поблагодари раввина за потраченное время, попросила она Со Лея. Спасибо, сказала раввину по-английски.
Оба мужчины медлили. Потом старик улыбнулся ей, его глаза просветлели. Он подвинул к ней лежавшее на столе письмо, произнеся слова, прозвучавшиенесмотря на его хриплый голосдля нее почти нежно.
Один из заветов человекустремиться жить в радости, перевел Со Лей. Перед лицом страшных войн, идущих вокруг, когда и нашему миру угрожает опасность, мы должны найти способ радоваться, в любых обстоятельствах. Мы не должны просто выживать.
Через несколько недель, в сентябре 1940-го, она собралась с духом и рассказала Бенни о своей тайной встрече. Бенни вовсе не взбеленился, напротив, растрогался и обнял ее, едва взглянув на письмо от тетушки, которое Кхин ему протянула. Они должны пригласить в гости Со Лея, чтобы откровенно все обсудить, сказал он ей на уже вполне уверенном бирманском. И еще следует подождать с распечатыванием письма, пока Со Лей к ним не присоединится.
Кхин никогда не забудет вечер, когда они наконец открыли конвертза несколько дней до рождения ребенка. Они до отвала наелись сытной бирманской едой, которую она начала готовить, чтобы подкормить Бенни, суп с лапшой и свининой на кокосовом молоке, жареная тыква, мясное карри в кунжутном масле; следом десерт, сигареты и щедрая порция скотча для мужчин. Когда они перешли в гостиную, Бенни сыто рыгнул и на английском, который она по-прежнему едва понимала, сказал:
Похоже, время пришло, а?
Он тяжело опустился на тростниковый диван, взял с кофейного столика новые очки, пристроил на кончик носа, а Кхин принесла письмо и маленький ножик. Они с Со Леем сели напротив, и она заметила, как изменился Бенни. Ему всего двадцать с небольшим, но волосы уже седеют, торснесмотря на все ее усилия подкормить мужатеряет мускулистость. Бенни нервно распечатал конверт, отложил нож на кофейный столик и извлек из конверта единственный листок.
Посмотрим, посмотрим бормотал он, разворачивая листок и откидываясь на спинку дивана. И начал читать, слегка прищурившись.
Ну? не вытерпел Со Лей.
Бенни? встревожилась Кхин.
Он посмотрел на нее, опустил руку с письмом, снял очки.
Сделаешь мне одолжение, дорогая? обратился он к ней по-бирмански. Сожги его в печке, ради меня.
Он чуть дрожащей рукой приподнял письмо, взглядом попросив ее забрать и избавиться от него поскорее. И когда она с грустью выполнила просьбу, он схватил ее за руку, улыбнулся, глядя в глаза, и сказал то, что Со Лей позже пересказал ей на каренском:
Нельзя совершать ошибку, судя об отношениях с человеком по тому, как эти отношения закончились. Нет, следует смотреть на картину в целом. Когда я думаю о женщине, которая написала это письмо, о моей тетушке Луизе, я думаю о своем детстве. О той доброте, которой она окружила меня после смерти мамы и папы Она была по-своему воином, тетушка Луиза, ты знаешь, что означает ее имя? «Великий воин» И вот она уж точно была бойцом! Наверное, если бы это считалось пристойным, она мутузила бы меня за каждую драку в школьном дворе Если у нас родится девочка, мы назовем ее в честь тетушки. Луизой. Великим воином.
И маленькая Луиза оказалась тем еще воином. Кхин родила еедома, с помощью акушеркив полной тишине, и раздавшиеся безудержные вопли Луизы прозвучали протестом против стоического терпения Кхин. У девочки были густые волосы Бенни, и крепкие сердитые кулачки Бенни, и жадная, как у Бенни, потребность в теле Кхингруди Кхин. И в какую же ярость впадала Луиза, когда пищеварение вызывало у нее дискомфорт! Как пронзительно она визжала! И как горьки были слезы Кхин, которой малейшие страдания ее ребенка казались страшнее всех мучений мира со дня творения. Луиза гневно вопила, если, проснувшись, моментально не обнаруживала Кхин в поле зрения. Билась в истерике, если Кхин не сразу подскакивала к ней. Недовольно выпячивала нижнюю губууже двух недель от роду! если приближался кто-нибудь, кроме матери или отца, как будто отчетливо осознавала свою уязвимость и проверяла, как держит оборону ее персональная гвардия.
В два месяца Луиза начала, очень трогательно, пытаться общаться, издавая серии жалобных, напевных, округлых звуков, которые явно должны были поведать о невыносимом страдании. Какие кошмары из прошлых воплощений ее терзают? недоумевала Кхин. Неужели ее смерть разрушила чьи-то жизни? Кхин надеялась, что ребенок станет целительным бальзамом для ее духа, зараженным смертным тлением, но это дитя! В прошлой жизни малышка, похоже, была генералом, который погубил своих воинов, бабушкой, у которой вырезали всех до единого внуков. А единственным спасением от ее врожденных мучений определенно был Бенни. Разумеется, грудь Кхин утешала девочку (по крайней мере, пока не начались колики), как и руки Кхин, как и ее песни о страданиях их народа. Но только Бенни мог облегчить бремя, с которым она приковыляла в этот мир. Он умел таки за это Кхин влюбилась в него еще сильнееподойти к малышке, полузаинтересованно, полуотстраненно, воркуя и лепеча английские ласковые словечки («голубка моя!», «ангелочек мой золотенький!», «папочкино маленькое сокровище!»), что, вот удивительно, Луиза уже радостно гукала в ответ и даже улыбалась, как обычный ребенок. «Па-па!» сказала она ему в три месяца. «Хочу па-па!» произнесла в семнадцать недель.
Это нормально, что ребенок так рано заговорил? гордо спросил Бенни у Кхин.
Странно, с упреком прокомментировала детское лопотание мать Кхин в свой единственный визит к ним.
Спасаясь от жары, которая усиливалась по мере того, как росли ораторские успехи Луизы, Кхин часто гуляла с дочерью по шумной Спаркс-стритуличные торговцы едой и лоточники, вслух читавшие Коран, завораживали младенцадо самого Стрэнда, куда доносился легкий речной ветерок. Река повергала ребенка в созерцательное настроение. «Хочу другую лодку», уже скоро говорила она, крохотным пухлым указательным пальчиком тыча в корабли, стоящие в бухте. Хочу другую лодку, на каренском для Кхин и по-английски для папы, когда у них с Со Леем находилась минутка присоединиться к ним на пристани. Бенни снимал шляпу перед Луизой, торжественно заявляя, что он сделает все, что в его силах, дабы удовлетворить ее желание.
Правда же, она самая умненькая девочка во всей Бирме? то и дело спрашивал он Со Лея, который, смущенно краснея, стоял рядом, пристально глядя в широко посаженные глазки Луизы.
Она действительно необыкновенная, неизменно подтверждал Со Лей. Его признание было, по мнению Кхин, своеобразным коктейлем из одной части любезности и двух частей тревоги.
О да, ясно как день, что Луиза необыкновенна, но необыкновенна в том смысле, что ей судьбой дарована всяческая слава или всяческие невзгоды из-за ее гениальности?
Никогда в жизни не видел таких глаз, еще один из рефренов Со Лея.
И это правда: глаза у Луизы были поразительные. Не только из-за необычной формыгибрид лани и змеи. Не только потому, что необычно широко расставлены и грозно сверкали над фарфоровыми щечками. Невероятными эти глаза делал взглядобезоруживающий, в упор, проникающий вглубь, требовательный, почти угрожающий. Да уж, от таких глаз хочется сбежать и спрятаться подальше.
Неужто именно это им и придется делатьбежать и прятаться? думала Кхин к концу 1941-го, когда Аун Сан, по слухам, ушел в подполье и получил помощь от японцев, а в их квартиру буквально хлынул поток сослуживцев Бенни, которые находили здесь сток для опасных водоворотов их бесконечных разговоров. Вполне возможно, говорили некоторые из них, что в японцах бирманцы обрели потенциальных освободителей. Даже когда случилась бомбардировка Пёрл-Харбора, а затем японцы совершили и вовсе невозможноевысадились на северо-востоке Малайи, эти англичане все равно не пытались умерить свой почти религиозный оптимизм: Сингапур неприступен, война никогда не достигнет бирманских берегов.
Зачем беспокоиться о такой пошлой ерунде, как система воздушной тревоги, бомбоубежища, нормальная воздушная оборона и наземные войска? поддразнивал приятелей Бенни. Зачем отказываться от вечеринок, танцев и прелестей клубной жизни, когда военные действия так далеко?
Конечно, Британия не воюет сейчас с Японией, соглашались англичане, но поговаривают, что Черчилль направил в Индийский океан четыре непотопляемых миноносца. А то, что два из этих миноносцев тут же затонули, унеся с собой более тысячи жизней, разве не свидетельство того, что над великим Pax Britannica нависла угроза? недоумевала Кхин.
К тому времени Кхин была снова беременна, Луиза уже вполне уверенно перемещалась, а также с готовностью принимала восторги незнакомцев, но Бенни Кхин не могла отогнать мысль, что усталое безразличие, накрывшее, как маской, его лицо, было проявлением страха, с каждым днем охватывавшего мужа все сильнее и сильнее. Предчувствие войны проникло в него и теперь давило изнутри. И пока он сдерживал это давление, их маленькая семья оставалась защищеннойот внешних распрей и от внутренних раздоров.
Неприятности начались однажды вечером, когда в гости явился человек по имени Даксворт. Бенни столкнулся с ним на улице и пригласил этого бледного, чересчур болтливого парня в дом, выпить. Пока мужчины беседовали за коньяком (их «старым приятелем», как пошутил Бенни), Луиза бегала между ними, а Даксворт неодобрительно поглядывал на малышку, откровенно недовольный ее претензиями на внимание Бенни.
Говорят, Аун Сан всплыл в Бангкоке! внезапно выпалил Даксворт, как будто хотел достучаться до Бенни, который качал Луизу на коленях, щекоча ее под подбородком, к пущему восторгу малышки.
Даксворт говорил по-английски, но Кхин уже понимала язык слишком хорошо, чтобы исключать ее из беседы (говорить она, правда, почти не отваживалась). И она была потрясена откровением Даксворта даже раньше, чем отреагировал Бенни, прошло несколько секунд, прежде чем его колени замерли и Луиза захныкала.
Кхин поднялась, чтобы подхватить малышку, а Бенни с недоверием все смотрел на приятеля.
Аун Сан, говоришь? медленно переспросил он.
Ясно как день, продолжил Даксворт жизнерадостно, с кривой хитроватой ухмылкой. Все это время торчал в Японии, учился у джапов, тоже мне освободителимелкие заморыши. Говорят, он стал настоящим самураем. И сейчас собирает всех, до кого может дотянуться, в свою прояпонскую Армию независимости. Держу пари, дакойты и прочая политическая сволочь уже в строю.
А ты когда собираешься? спросил Бенни.
Кхин сначала подумала, что Бенни намеренно оскорбил друга, предположив, будто Даксворт встанет в строй с мерзавцами. Даксворт тоже на миг остолбенел. Оторопело уставился на Бенни, но тут же расплылся в подчеркнуто дружеской улыбке, за которой последовал несколько вымученный смешок.
Нет нужды спасаться бегством, проворчал он и залпом допил остатки коньяка. Я никогда не сомневался в британцах.
Единственным признаком того, что Бенни встревожен, была едва заметная морщинка у него между бровей. Зато к следующему утру, в канун Рождества, эмоции захлестнули его, он носился по гостиной из угла в угол, склоняя на все лады Даксворта«будь прокляты британцы вместе с бирманцами» и настаивая, что им надо прислушаться к голосу здравого смысла и бежать из страны.
Если джапы заявятся сюда или вторгнется армия Аун Сана, мы погибли, взывал он к Кхин, которая готовила на кухне завтрак для Луизы. Не только все, кто работал на британцев, не только белые. Все, кого британцы привечали. Все, кого бирманцы ненавидят.
Кхин старательно выпаривала воду из вареного ямса, толкла его в пюре, потом усадила Луизу за стол в гостиной, принялась совать стряпню в жадно раскрытый детский ротиквсе это лишь для того, чтобы заставить Бенни замолчать. Ей казалось, что он подталкивает ее к обрыву, за которым бесконечные скитания и бесконечное горе.
Ах ты, грязнуля! подтрунивала она над Луизой, чьи замурзанные щечки и счастливый смех словно подтверждали мамину идею: если упорно держаться привычной жизни, грозовые тучи непременно рассеются.
Ты меня слушаешь? Бенни внезапно вырос прямо перед ней. Потому что у меня такое чувство, что ты все это не принимаешь всерьез.
У нее же было чувствоили так настроены ее каренские уши, что в последнем признании звенело эхо беззвучного крика отчаяния. В его тоне отчетливо звучало обвинение, словно угроза, нависшая над ними, напрямую связана с ее нежеланием признать это.
Ей захотелось отбросить ложку и выскочить вон. Но вместо этого Кхин схватила салфетку и начала ожесточенно вытирать измазанное ямсом лицо дочери.
Послушай меня, сказал Бенни все так же решительно, хотя уже без обвиняющих интонаций. Моя мать родом из Калькутты. Мы можем уехать туда, и мои тетки нам не указ.
Те самые тетки, которые хотели, чтобы ты умер, если станешь христианином?
Я точно умру, если сюда заявятся джапы.
Тогда тебе нужно уехать.
Смысл своих слов она осознала, лишь когда отвернулась от гримасничающей малышки и увидела округлившиеся глаза мужа. Если бы только его попытки спастись, спасти их всехразумные и мудрые, наверное, не казались предательством предательством того, в чем она и сама не была уверена. Но Кхин отчаянно хотела заставить его почувствовать именно этот болезненный, ядовитый укол измены.
Ты хочешь сказатьбез вас? уточнил он.
Ну разумеется, ответила она, не обращая внимания на начавшую буянить Луизу. Возмущение малышки словно подарило голос чувствам самой Кхин. Ты сомневаешься, что я буду верна тебе до твоего возвращения?
Бенни недоуменно скривился. Вплоть до этого момента у него не было причин сомневаться в ее верности. Но, не выказав готовности бежать с ним, заговорив о доверии, Кхин заронила подозрения в его сердцевозможно, намеренно, чтобы он страдал, как и она.
Но это же глупо, сказал он. Ты должна уехать, потому что ты тоже станешь мишеньюнеужели не понимаешь?
Ты считаешь меня дешевой женщиной, отрезала она, уже подхваченная волной саморазрушения.
Если уж их случайной любви отпущен определенный срок, то она постарается ускорить конец, и если он намерен их чувства спасти, то она сначала их утопит. Разве не пыталась она вот так же спасти свою семью на глазах у гогочущих дакойтов, а в итоге они просто оплевали ее, когда она обнимала умирающего отца? И все последующие годы Кхин расплачивалась за ту попытку. Уж лучше было сдаться, умереть.
Дешевкой-каренкой. Женщиной низшей расы
Остановись, попросил Бенни.
Почему ты не женился на белой?
Я сказал, остановись
Разве ты не знаешь, что карены такие тупые, что их верность можно купить за цену пары коров?
Словно для того, чтобы вынудить ее замолчатьили чтобы помешать себе сделать то, о чем пожалеет, он потянулся к Луизе, которая уже затихла и молча наблюдала за родителями испуганными, внимательными, оценивающими глазами.
Иди сюда, мое дорогое сокровище, проворковал Бенни, подхватывая девочку на руки.
Луиза приникла к его шее, размазав по плечу белого пиджака остатки пюре, и Бенни направился к выходу.
Куда мы идем, папочка?
Куда ты идешь? закричала Кхин.
Он распахнул дверь и резко захлопнул ее за собой. Через пару минут она услышала его шаги на крыше, где они держали крупные игрушки и трехколесный велосипед, хотя Луиза пока не умела на нем кататься.
Кхин в отчаянии осела на пол и уставилась на узоры своего саронга, как будто среди них скрывалась причина ее дикой выходки. Вот бы просто лечь и умереть. Но разве она не должна житьхотя бы ради ребенка? Возможно, в глубине души Кхин и в самом деле предпочла бы остаться и положить конец цепи случайностей, из-за которых оказалась здесь, с этим мужчиной и этим ребенком. Но разум уже вовсю погрузился в излюбленную игру, дурацкую угадайку: если Бенни останется с ней и его убьют если он уедет, а она останется и погибнет если ребенок осиротеет если они все вместе сбегут в Индию, где она наверняка будет еще более чужой Чем больше она думала, тем отчетливей понимала, что если Бенни уедет один, то она освободится от бремени выбора, а если они уедут вместе, то она превратится в обузу для него, а если он останется, то сам превратится в обузу. Она оттолкнула его, велела спасаться без нее, потому что хотела, чтобы судьба сама определила, как им жить и как умирать.