Он не видел ничего вокруг, ни по сторонам, ни сверху, но в какой-то момент вдруг обнаружил, что небо над головой буквально раскрашено звёздами.
Они там везде, падла! Вот ни сантиметра нет, чтобы звёзд не было, понял? Я даже забыл про себя. Лежу и пялюсь такой, как пацан. Красиво, сука! И полоса через все небо белая. Млечный путь, понял? И тут лиса эта шакал она как начала выть. Как по покойнику.
Шакалу, видимо, надоело ждать, когда вкусно пахнущего мясом и страхом человека покинут последние силы. И он решил, что правильнее будет ускорить этот процесс. Но поскольку в одиночку справиться с умирающим могло и не получиться, а голод терзал впавший живот шакала сильнее, чем жадность, он призвал на подмогу сородичей.
Шакалий вой разозлил Афганца. Собрав остатки сил, а скорее всего, просто подстёгиваемый гневом, страхом и болью, он начал бросать в зверя камни, пару раз даже попал и отогнал шакала, а потом пошёл вниз по склону, выкрикивая ругательства.
Я, сука, иду и ору: «Вы все пидорасы, чтоб вы сдохли, твари!» И тут рассвет, опять это солнце. А я уже другой человек стал, понял? Ночью я умер, сука И теперь мне все пох. Не пашет, не колышит. Вообще!
К десяти утра Афганец добрался до дороги, по которой медленно ползла пропылённая колонна БТР, десяток бортовых «Уралов», два бензовоза и замыкающей «маталыга», то бишь бронетягач «МТ-ЛБ».
Афганец не удивился и не обрадовался. Он просто пошёл наперерез колонне и остановился только тогда, когда с головного БТР по странному духу, идущему прямо под колеса, начали стрелять на поражение.
Не попали, суки. Я на дорогу сел, руками машу. А они ссат подойти, показывают уходи, падла. И я тогда лёг. Прямо посреди дороги. Чтобы не объехали. И тогда они слезли с брони и подошли. Ты кто, спрашивают. А я не могу ответить. Смеюсь только и на цепь показываю. Она размоталась и в пыли лежит, сука. Как змея из железа
В конечном итоге Афганца подобрали, расковали, дали воды, расспросили и привезли в военный городок рядом с Кундузом, в штаб 149-ого гвардейского мотострелкового полка. Там его данные записали, переодели, помыли, определили в полковой медпункт, и начальник особого отдела отправил запрос по рядовому Андрею Полякову в штаб 40-вой армии.
Ну и всё, Афганец скалил в улыбке прокуренные зубы. Отъелся я, рука подзажила. А потом комиссия. Полкан такой кричит мне: «Чё, сынок, ты снова в строю. Горишь желанием выполнить интернациональный долг? Мы тебя к званию сержанта представили и медали «ЗБЗ». А я ему, суке усатой: «Да пошёл ты на хер, чма кусок!» Мне ж пох, я ж умер там В горах. Короче, комиссовали меня в итоге, по дурке. Майор из больнички написал: «органическое повреждение ЦНС». Короче, с башкой что-то типа. Но я думаю, они поняли там, что служить в их этой армии я больше не стану да и всё. И отправили меня домой, падла
Домой это означало в Средневолжск. Медаль «За боевые заслуги» Афганец все таки получил и оказался первым награждённым на той войне из всех средневолжцев. За это его пригласили в горком, пожали руку, предложили работу в райкоме комсомола и выделили однокомнатную квартиру в новом доме на «Тридцатке», то есть на Тридцатом квартале. Это был восемьдесят седьмой год, Серый как раз собирался в армию. Сейчас на дворе был девяносто второй, Афганец разменял четвёртый десяток и выглядел так, словно ему уже было под пятьдесят.
Афганские горы вытянули из его и без того не очень крепкого тела все здоровье, рыжий шакал со впалыми боками выпил душу, а водка довершила разгром, превратив Афганца в ходячего мертвеца. Серый не любил, боялся и ненавидел его, но при этом жалел и считал кем-то вроде дяди или старшего брата, хотя жалеть было не за что, а по факту Афганец приходился ему отчимом.
Пока Афганец ходил в героях, а Серый был в армии, его мать умудрилась сойтись с «героем Кандагара», выйти за него замуж, пожить год семейной жизнью, со скандалом развестись и уехать к первому мужу, отцу Серого, на Кубань.
Серый мать не осуждал. С отцом они расстались лет семь как, а афганская тема с середины восьмидесятых была у всех на слуху. По телевизору показывали как Кобзон и Розенбаум поют перед запылёнными парнями в шляпах, стоя на броне БМП, а в журнале «Парус» печатали стихи солдата, взорвавшего себя вместе с окружившими его душманами:
Ближе и ближе чужие халаты.
Все позабудь, мои письма порви,
Как я себя порываю гранатой
В память моей неизвестной любви
По курилкам и прокуренным кухням ходили слухи о цинковых гробах с убитыми, в которых какие-то офицеры тайно переправляют из Афгана оружие «чтобы сделать в СССР переворот и остановить войну». Ещё рассказывали о гашише, о пленных, которым агенты ЦРУ предлагают дом в Америке, машину «Кадиллак» и миллион долларов, если они откажутся от советского гражданства, и о том, что скоро в Афганистан будут посылать только русских, потому что туркмены и узбеки там сразу дезертируют и переходят на сторону «духов».
Школьники тоже не остались в стороне Серый сам рассказывал одноклассникам байки про афганских дембелей, которые при звуке отбойного молотка залегли на газоне, посчитав, что начался обстрел и показывал друзьям «афганский пальчик».
Это делалось так: вырезаешь лезвием бритвенным в спичечном коробке снизу овальную дырку, и в поддончике для спичек тоже, только там круглую. Спички убираешь, кладёшь туда ватку, просовываешь палец, которым сейчас фак показывают, внутрь и делаешь так, чтобы казалось, что он там отдельно лежит. Йодом ещё хорошо немного помазать и накапать по типу это запёкшаяся кровь. Засовываешь руку, у которой палец в коробке, в карман и идёшь в школу. Подходишь такой к кому-нибудь и говоришь: «Брат из Афгана душманский палец прислал. Снайперский! Сам отрезал. Трофей!» Ну, тебе в ответ, конечно же, говорят: «Да фигня это, кто станет палец присылать?» И тогда ты такой с серьёзным лицом достаёшь из кармана коробок с просунутым пальцем, а со стороны кажется, что ты его всеми пальцами держишь. И вот ты открываешь коробок, а там там настоящий палец. Его ещё испачкать в пыли можно перед показом, для достоверности. И у того, кому ты это всё показываешь, реально округляются глаза и голос понижается до хриплого шепотка: «Ни хрена себе!» А ты ещё для правдоподобия наклоняешься к коробку, принюхиваешься: «Вроде не воняет пока Я его в холодильнике храню, в морозилке» И вокруг собираются люди, девчонки кривятся: «Ой, фу», а сами лезут с круглыми глазами в первые ряды интересно же! И начинаются вопросы: «А брат где служит? А кем? А как там вообще?» И вот тут важно не перегнуть, не переусердствовать. Потому что, во-первых, на полном серьёзе уже неинтересно становится, а во-вторых, обязательно найдётся какой-нибудь дундук, который вспомнит, что никакого брата у тебя нет. Поэтому после вопроса, где служит брат, нужно небрежно ответить: «В Джелалабаде, в ДШБ», и пошевелить пальцем в коробке. И заорать: «А-а-а, он ожил!»
Серый слышал, что в «Г» классе один пацан обоссался, когда Матвеев им «афганский пальчик» показывал, а девчонку какую-то на «Скорой» увезли у неё сердце слабое оказалось.
Вот на фоне всего этого «афганского синдрома» мать Серого и вышла замуж за «героя Урузгана». А когда поняла, какую совершила ошибку, в отчаянии написала бывшему мужу. Отец Серого не стал поминать прошлое он всегда любил её и жил бобылём в небольшом городке на Краснодарщине. Мать уехала к отцу, о чем сообщила Серому в письме.
Когда Серый собрался на дембель, «Союз нерушимый республик свободных» внезапно треснул по швам, как старая подушка, которую вынесли во двор просушить на солнце. Треснул а потом лопнул, запорошив все вокруг свалявшимся пером и жёлтым от времени пухом.
Серый вернулся домой и обнаружил, что мир изменился, причём так, как это бывает только во сне. Наступил капитализм, и все стали говорить о деньгах.
И только о деньгах.
Возможно, когда они были детьми, маленькими мальчиками в шортиках поверх колготок, и ходили в детский сад, каждый из них и их ровесников мечтал совсем о другом. Они хотели стать космонавтами или даже капитанами межзвёздных кораблей, они мечтали покорять моря и океаны, зимовать на полярных станциях, опускаться в таинственные глубины пещер, находить месторождения полезных ископаемых, или защищать свою Родину в самой непобедимой и легендарной Советской армии.
Но вот все закончилось. Внезапно, по щелчку. И предоставленные сами себе, как сорняки на заброшенном огороде, люди начали жить. Жить так, как могли и умели. И виноваты ли сорняки в том, что они в итоге захватили весь огород? «Может, и виноваты, размышлял Серый. Но тогда виновата и вода, затапливающая город, а не тот, кто допустил прорыва дамбы».
Квартира, в которой он вырос, ушла на обмен и там жили другие люди, а его самого мать перед отъездом временно прописала в однушку Афганца. Это было странно, страшно и как-то нелепо узнать, что твоя квартира занята, и жить тебе придётся теперь с вечно бухим, нищим, косорылым от паленой водки, психованным и хватающимся за нож человеком, о котором ты до этого ничего не знал.
* * *
Так чё за работа? повторил Серый, в упор глядя на Афганца. Тот пьяно засмеялся, но тут же стал серьёзным. Поскребя короткими пальцами с жёлтыми плитками ногтей ржавую щетину на подбородке, Афганец кивнул на застеленную клеёнкой тумбочку у окна.
Вон, наряд.
Серый взял помятый лист бумаги, на котором косо были указаны параметры будущей могилы и место.
Ни хрена себе, невольно вырвалось у Серого, когда он дочитал наряд до конца. Клиент почему-то хотел не просто ямку, чтобы упокоить там свою чи-хуа-хуа, а полноценную могилу, словно он собирался хоронить человека.
А-атставить! заорал Афганец. Кругом Шагом марш выполнять задание партии и правительства! Интернациональный долг превыше всего!
Сколько? хмуро спросил Серый, возвращая наряд на место.
Две тыщи! Понял?
Мало, привычно сказал Серый, хотя цена была хороша. Работы дофига.
А-а-тставить! Афганец сел, нашаривая ногами калоши. Ты чё, боец, припух? Хочешь грести деньги лопатой бросай лопату, понял? Бего-ом! Бегом, я сказал!
Серый повернулся и вышел. Он знал ругаться, доказывать, спорить, торговаться бесполезно.
* * *
Земля она разная. Не просто грунт, порода, четыре кубометра и все. Нет, молодые люди, все гораздо сложнее. Земля это плоть Земли, если можно так выразиться, простите за тавтологию. Кожа, мышцы, сухожилия, жилы всевозможные, вены. Кости, кровь, лимфа, внутренние органы все тут есть. Поэтому настоящий копарь он вроде патологоанатома. Вскрывает, препарирует, извлекает Да, ребятушки, да. И земля требует уважения как покойник. Любовь к отеческим гробам это наше всё. Потому, когда на копку идёшь, и инструмент в порядке должен быть, и голова, и мозги в ней. Ну, и работать нужно культурно, без надрыва. На два штыка втыкать это не наш метод. «Лучше меньше, да лучше», кто сказал? Не знаете? Эх, ребятушки, что ж вы такие ничего-то вы не знаете, ничего не
Челло глубоко затянулся, задержал в себе колючий сизый дым, блаженно закрыл глаза, но тут же заперхал, выталкивая из синюшного кольца губ мутные дымные кляксы. Курил он обычно дерьмовые сигареты без фильтра, но делал это так, как будто у него в дрожащих пальцах был косяк с «рабочей» травой.
Челло, как он сам про себя рассказывал из олдовых хипарей крутого питерского замеса. Ходил когда-то на рыбацком сейнере, отстал по-пьяни в голландском порту от своей посудины, забичевал и всю Европу «стопом» проехал, чтобы вернуться в Союз. У Челло жёлтые глаза, а в ксивнике на шее хранятся шесть человеческих зубов и высушенный человеческий же палец. Челло говорит, что это его. Зубы ему выбили немецкие полицейские в Нюрнберге «мстили за Сталинград», а палец откусил сумасшедший приходяга на хипповской «блат-хате» в Челябе.
Omnia mea mecum porto, заканчивая рассказ о себе, неизменно смеётся пустым ртом Челло, машет четырехпалой рукой и, завывая, плюётся словами:
Все своё ношу с собой: этажи в пружинных сетках,
Вечное отчаянье, ежедневное житье.
Только тень в стране теней все яснее и плотней,
И сгущается над нею прежний иней новых дней.
Челло он не потом что «чел», ну, «человек», а потому что у него на шее под серой бородой татуировка «chello». Челло говорит, что по-испански это означает «белокурый». При этом оттенок вечно всклокоченных волос и бороды Челло вовсе не блондинистый. Он ближе всего к цвету мартовского оттепельного снега.
Челло любит латинские выражения, которых знает бесчисленное количество, он не дурак выпить, потрендеть, но вообще странный и Серому иногда кажется, что Челло все время играет роль, как в кино.
Поднялся ветер. Зашелестели остатками листвы деревья за линией ЛЭП, потом к их шуму присоединилось басовитое гудение проводов. Распятые скелеты гигантских боевых человекоподобных роботов держали в обрубленных руках гирлянды изоляторов и потряхивали ими, как цыганки монисто.
Серый вышел из будки, увидел друзей. Малой заметил его первым, улыбнулся.
О, наш шеф, сообщил он остальным. Пахать будем.
Челло медленно и обстоятельно затушил сигарету черными пальцами, спрятал чинарик за отворот выцветшего джинсового кепи.
У забора, сказал Серый, подойдя ближе. Большая, два на два. К вечеру надо сделать. Афганец платит по пятихатке.
У, круто! восторженно воскликнул Малой, поднимаясь. На его серых штанах виднелись жирные пятна, похожие на камуфляжные вчера Малой сел на недоеденный Серым хлеб, политый подсолнечным маслом, за что получил по толстой красной шее. А чё за собака? Чья?
Не знаю, Серый пожал плечами. Да и какая на хрен разница? Пошли.
«Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики; они продолжают ремесло Адама», сказал Челло, медленно, в несколько приёмов, выпрямляя длинное туловище.
А он был дворянин? удивился Малой.
Челло довольно захихикал, затряс похожей на стекловату бородой и ответил непонятно:
Он первый из всех ходил вооружённый.
Третий приятель Серого, Индус, монументально повернул голову и его тяжёлый взгляд упёрся в Челло. Несколько мгновений Индус размышлял, стоит ли, потом все же вступил в разговор.
Ну-у у него не было оружия, прогудел он.
Челло откровенно обрадовался, едва не подпрыгнул. Начинался спектакль. Серый скривился. Челло вкрадчиво спросил у Индуса:
«Да ты кто? Язычник, что ли? Как ты понимаешь писание? В писании сказано: «Адам копал»; как бы он копал, ничем для этого не вооружась»?
Индус засопел. Он уже понял, что Челло опять его развёл со своими цитатами из никому, в чем Индус был уверен, неизвестных книг, но, как обычно, не понял, в чем прикол. В другой раз тяжёлый, словно бы покрытый коркой глины, кулак Индуса уже врезался бы в бороду Челло, но сегодня Индус маялся с тяжкого похмелья и ему было банально лень «ставить этого чмыря на место».
Козел! бросил Индус.
Челло досадливо крякнул и тоскливо пробормотал, ловя «волну»:
«Не ломай себе над этим мозги, дружок; потому что глупый осел от колотушек скорей не пойдёт, а ежели тебе в другой раз зададут такой вопрос, скажи: «могильщик»; дома, которые он строит, простоят до судного дня. Вот что, сходи-ка к Иогену, принеси мне скляницу водки»
А в ладошки тебе не посерить? мрачно поинтересовался Индус. Водки ему В рог ща дам и забалдеешь, чмо.
Хорош, остановил его Серый. Он не любил, когда Индус начинал «быковать». Работать надо.
Серый работал на Ёриках не потому, что так надо или что он надеялся заработать тут много денег. Много заработать нельзя, это все знают, много можно только «сделать» или «хапнуть». Но как-то надо жить, чем-то заниматься. И потом Клюква.
Девушка Серого, которая живёт на «Двенашке» с сыном Флинта.
Девушка это деньги. Много. В Средневолжске, чтобы иметь девушку, нужно тысячу каждый день. Или две. А для такой, как Надюха-Клюква и пяти будет мало. Правда, чтобы заработать пять тысяч в день, нужно выкопать десять таких могил, как предстоит сегодня.
А это невозможно
* * *
Индус, самый здоровый из землекопов, выкидывал мокрую глину из могилы; Малой и Серый, отработав своё, сидели на сложенных крест-накрест лопатах и курили одну сигарету на двоих. Серый прятал сигарету в кулак, выпуская дым. Челло маячил в стороне, глядя в небо. Он называл это «пятиминуткой медитации».
Все, хорош, давай! Малой протянул руку за сигаретой.