Листаю контакты и нахожу новый.
С малюсенькой аватарки на меня глядит обладатель фарфоровых мочек. Даже у серого мальчика в дутом пуховике есть жизнь, в которой точно отыщется приятель для короткой и яростной пьянки. Ну что, Тимур, любишь ролевые игры? Сегодня тымой въедливый редактор Перкинс, а якрасавец Томи Вулф, кажется, его играл Джуд Лоу. Да, отлично, мне нравится Джуд Лоу, а тебе придется потерпеть. Пойдем-ка выпьем с тобой, новый друг, как принято у нас, литературных трутней.
До Чистыхсемь минут в потном метро. У меня еще есть время, чтобы дойти пешком. И я иду. От холодного ветра, хлещущего по щекам, свежеет в голове. И фото, по ощущениям успевшее разъесть бедро до кости, успокаивается, будто его и нет у меня в кармане. Будто вообще ничего нет.
В ресторанном дворике на Кривоколенном развесили огоньки, словно это могло доказать кому-то, что осенью тоже нормально. Что отсутствие солнцаничего. И ветер с мелким ледяным дождем. И липкий снег. И расквасившаяся грязь под ногами. Я старательно не ведусь. Обхожу лужу, смотрю, как меркнут в ней эти самые огонечки, и наступаю в самую жижу. Носок левого кроссовка промокает. Ну, и кому чего доказал, Мишенька? Кому и чего, дружок? Прохожу мимо пахнущего тестом и сыром двора, иду дальше, заруливаю в рюмочнуюстекло, деревянные столы, аккуратно сколоченные под небрежность и умело выкрашенные под старость, фикусы в гигантских горшках на полуприходится лавировать между ними, выискивая место в глубине полупустого зала.
Один будешь?спрашивает бородатый тип возле лестницы.
Качаю головой, поднимаюсь на второй этаж и приземляюсь на одну из мягких зеленых подушектакие раскиданы по всем лавкам, стиль стилем, а выпивающим гостям должно быть мягонько.
У нас сегодня борщ классный,продолжает все тот же бородач и нависает надо мной так, что я снова представляю, как тянутся ко мне чужие сухие губы.Принести?
Есть не хочется, но я соглашаюсь. Тип уходит, унося с собой и бороду, и губы, и вскоре возвращается с эмалированной кружкой на жестяном подносе.
У нас сегодня друг из Киева за стойкой, это настоящий украинский борщ, прикинь!восторженно выдает он и ставит передо мной кружку.
Внутри лениво плещется раскаленное свекольное варево с жилками сала. К горлу подступает тошнота, но я креплюсь, выдавливаю улыбку, даже ложку беру недрогнувшей рукой. Бородач смотрит выжидающе.
«Спасибо, если вы мне понадобитесь, я вас позову»,хочу сказать я, но не говорю, а зачерпываю гущу и тащу ее в рот.
Борщ горячий и жирный, соленый, но сладковатый от проваренной свеклы, очень густой, с толченой картошкой, он чуть горчит луковыми шкварками. Вкусный, какой же он вкусный! Дорогой Бог, если ты есть, то я сегодня в твоих любимчиках.
То-то же,удовлетворенно кивает бородач и растворяется.
А я продолжаю есть. Ложка за ложкой, пока не вычерпываю свекольную амброзию до дна. Внутри становится тепло и сально. Сыто и как-то умиротворенно. До пяти еще полчаса, я делаю из кусочка бородинского хлеба комочек и катаю его по столу, пока выискиваю в почте рассылку с коротенькими рассказами и забавным названием, что-то про выдвижной ящичек на суржике.
В будний вечер рюмочная пуста. Рассказ удивительно хорош и легок. Коротко и емкопро нагрянувшего к престарелой мадам издателя, ее сумасбродную интриганку-дочь и неудачное сватовство. И сам я вдруг становлюсь легким и пустым. Ни тебе Павлинской в анамнезе, ни раннего подъема, ни дождя с ветром. Будто бы я родился на этой лавке, чтобы всю жизнь хлебать борщ и читать чужие истории без единой потуги сочинять свои.
Михаил, добрый вечер! Я, кажется, не опоздал А вы давно здесь?
Я позволяю себе дочитать последний абзацмолодая вертихвостка разыгрывает идеальную партию, топит издателя и сохраняет приличную мину,отбрасываю в сторону бородинский мякиш и возвращаюсь в мир, где можно заказать себе еще кружечку свекольного варева, но и она не спасет. Нет, не спасет.
Я здесь ровно на одну кружку украинского борща дольше вас.
Он стоит возле лестницыстранно длинный, но невысокий. Кромешно серый, только горло обмотано горчичным шарфом. Неумело обмотано, хочется подойти, развязать и завязать снова, но правильно. Так, чтобы не удавка и не ком. Даже пальцы ломит. Но я остаюсь на месте, только добавляю в голос дружелюбия:
Очень рекомендую борщ, кстати. За стойкой сегодня друг заведения, он из Киева, это, как вы понимаете, обязывает
Когда мне неловко, я говорю. Забалтываю себя, чтобы не начать до крови отковыривать ногти. Мальчишка от моего словесного потока теряется. Пока он мнется, я успеваю подозвать услужливого бородача, заказываю две клюквенные настойки и прошу повторить борщ.
Тимур, чего вы стоите-то?Он вздрагивает.Садитесь.
Медленно опускается на скамейку, комкает шарф, эту свою горчичную нелепость, и смотрит на меня. Смотрит и молчит. И я молчу. И это так бессмысленно, что тянет захохотать. Меня снова спасает бородач, благослови рюмочный боженька его душу.
Угощайтесь,улыбаюсь я, как заправский хозяин, а сам тянусь к рюмке и опрокидываю в себя ее содержимое.
Перехватывает дух, становится горячо и в носу щиплет. Вдыхаю глубоко, выдыхаю шумно. Открываю заслезившиеся глаза. Тимур смотрит на меня испуганно и изумленно. Какого черта я вообще его позвал? Можно было отлично выпить у барной стойки. А теперь куда его? Не прогонять же.
Как борщ?
Тимур замечает, наконец, что перед ним стоит кружка, и улыбается. «Клюковка» во мне начинает свою благостную работу, я улыбаюсь в ответ и выпиваю вторую. Проходящий мимо нас бородач подхватывает пустую стопку из моих рук, я киваю ему, мол, повтори. Он машет растопыренной пятернейсколько? Киваю в ответ на его пятерню и добавляю к ней свой вытянутый палецшесть. Остается ждать, наблюдая, как мальчишка расправляется с борщом. Это самая странная встреча из всех, мною назначенных. Но снаружи темно и мокро, а внутри наливают огненную воду с болотной ягодой. Выбор очевиден.
У вас с рукописью проблемы?осторожно пробует почву Тимур.
К уголку его губ прилипла палочка укропа. Стараюсь на нее не смотреть и тут же выпадаю из реальности, потому что от холода улицы и жара рюмочной любые мочки любых ушей обязательно розовеют. Титаническим усилием отворачиваюсь.
Нет.
Лаконично и коротко, самое-то, когда на стол водружается деревянная подставочка с шестью порциями «клюковки». Тимур замолкает. Я прямо вижу, как судорожно проносятся в его голове дальнейшие варианты развития беседы.
Значит, проблем нет?
Нет.
Верчу в пальцах рюмку, в глубине ее тревожно дрейфует темная ягодка. От скорой встречи с ней у меня сводит зубы. Наверное, Катюша права, привязанность к алкоголю у меня от Павлинской. Нужно за это выпить.
Миша, у вас точно все хорошо?спрашивает Тимур и накрывает мою руку своей.
Я вздрагиваю, настойка выходит из берегов.
Нет.Пока я промокаю пролитое салфеткой, речевой аппарат совершает саботаж: ответ сам собой выскальзывает изо рта, и его уже не отменить.
Я отставляю полупустую рюмку в сторону, чтобы повернуть беседу в безопасное русло, но кто-то другой берет на себя управление моим чуть захмелевшим телом. Этот кто-то роется в кармане, вытаскивает фото и осторожно выкладывает его на стол. Обратной стороной вверх, хоть на этом спасибо.
Вот. Я хочу, чтобы вы взяли это на хранение,говорит он, который я, но совсем нет, я бы никогда не отдал фотографию случайному мальчику в сером свитере с катышками на локтях.
Тимур замирает, смотрит на меня испытующе, но быстро сдается и тянется к карточке. Я успеваю перехватить его руку.
Нет, смотреть не надо. Просто спрячьте. Отдадите, когда я попрошу, хорошо?
Пальцы у него холодные, с мягкими подушечками и крупными суставами, я держу их чуть дольше, чем следовало бы, но все-таки отпускаю. Слишком много прикосновений для встречи с редактором за кружкой борща. Что-то ты совсем сдаешь, Мишенька. Вали-ка домой.
Это связано с книгой?Он даже голос понизил, чтобы соответствовать уровню конспирации.
Киваю. И, в общем-то, не вру. Если бы не открытый Катюшей текстовый файл, я бы ни за что не поперся к Павлинской. Тимур понимающе молчит, потом осторожно забирает фото и прячет его во внутренний карман куртки. Я старательно смотрю в окнотам такая темень, что на деле я разглядываю себя. Волосы надо бы подстричь. Свитер хороший, но провонял немощью и валерьянкой, так что и его долой. А так ничего, довольно упаднически, самое то для квазиписателя. В отражении я вижу, как ерзает на скамейке Тимур, но не спешу ему на помощь. Говорить мне нечего, затягивать встречу, назначенную в сердцах, не хочется совершенно. Тимур из темного зазеркалья двигает к себе дощечку с рюмками, берет одну, пробует настойку на язык и тут же выпивает. Не дает себе вдохнуть и опрокидывает вторую.
Вот теперь я вас догнал,говорит он, немного отдышавшись.
И вечер перестает быть томным.
Вы заметили, сколько здесь цветов в горшках?
Пугающе много.
Интересно, они с какой-то функциональной целью?
Это же рюмочная Думаю, в них блюют те, кто не успевает к раковине на первом этаже.
Смеемся, выпиваем еще, смотрим, как неодобрительно поблескивают нам круглые плотные листочки, лаковые настолько, что я встаю и трогаю их.
Настоящие?
К сожалению, да.
Собираетесь воспользоваться?
Воздержусь. Еще какое-то время.
Клюквенная настойка сменяется облепиховой. Она горчит и немного вяжет.
Это же фикусы?
Вон тотфикус Бенджамина. Видите, сплетенный ствол и листья заостренные. А этот, если не ошибаюсь, бенгальский. Он выше, и листья у него широкие. Если не мешать ему расти, вымахает в целое дерево.
Я провожу пальцем по краю рюмки, собираю крупинки сахара и тяну их в рот.
Если не мешать расти, любой может вымахать.
Не знаю, зачем это сказал. Пустая глупость. Еще бы стихи процитировал, болван. Сиди себе и пей. Но Тимур задумчиво кивает. Видимо, ему фальшивая философия заходит лучше, чем мне. Вот и ладушки.
Откуда такие познания, Тимур?
О фикусах? Бабушка выращивает. Сколько себя помню, постоянно возилась с ними. То поливает, то пересаживает. Ну и мы вместе с ней.
У вас большая семья?
Не очень. Мама с бабушкой. И мы с сестрой. Она еще студентка, учится в первом «меде».
А у меня только матушка,говорю я и запиваю сахар, горечь облепихи переходит в пьяную терпкость.
Тимур не отвечает, только смотрит настороженно. Знаю, о чем ему хочется спросить. Всем хочется. Каждый норовит вызнать: какова мера биографичности вашего дебютного романа, Михаэль? Сколько грязи из-под кровати вашей матушки пришлось выгрести, чтобы заслужить семь дополнительных тиражей? Найдется ли еще немного для повторения триумфа? Нет, не найдется. В этом-то и загвоздка, дорогой мой редактор. Потому мы и бухаем тут посреди недели. Потому ты и смотришь на меня так испытующе. И вот-вот спросишь. А я встану, расплачусь за выпивку и свалю. Хрен тебе, а не исповедь.
А что вы читали?спрашивает Тимур, не давая мне повода разыграть сценку по ролям.Когда я пришел, вы же что-то читали?
Это было рюмок восемь назад. Мысли стали медленными и густыми. Вязкими, как облепиха, сладковатыми, как клюква. С острыми крупинками сахара.
Да, рассказ Знаете, есть такая платформадважды в неделю они присылают короткие рассказы. Классику всякую. И не классику тоже. На большую форму меня не хватает, а читануть три страничкисамое то.
Говорят, полезнее всего читать чужое и короткое. Там концентрация стиля, сюжета, ну, вся эта лабуда, которая складывается в хороший текст. Да чего я вам рассказываю. Вы сами это прекрасно знаете
Не знаю. Потому что сам ничегошеньки не пишу. А Катюше стабильно плевать на чужую «лабуду», она и нашей-то не слишком озабочена. Но киваю одобряюще: говори, дорогой мой человек, побеседуем с тобой как два литератора, что еще остается.
На прошлой неделе прислали «Лотерею». Ширли Джексон, кажется. Прочитал перед сном на свою голову.
Это где камнями?..
Ими, родимыми. Это же надо, правда? Вся эта трава яркая, дети, блин, в ней возятся.
И камни! Камешки собирают в карманы!Тимур хлопает ладонью о стол, звенят рюмки, но он не замечает, он раскраснелся и захмелел, даже блеклым быть перестал.Там в самом начале, помните ведь, они собирают гладкие камешки. Это же уму непостижимо!
И обсуждают учителей.
Я легко могу представить себе этих мальчишек. Точно такие же решали логарифмические уравнения на алгебре, а потом пинали меня за спортивным залом до первых, самых позорных соплей. Мне больше не хочется обсуждать ни рассказ, ни психологию мальчишек, собирающихся в группы от семи человек.
Человеку вообще бывает очень весело бросаться камнями в другого человека.
Тимур считывает мой тон на лету. Румянец сходит с его щек. Надо же, какой эмпатичный нашелся. Наверное, и с бабушкой своей фикусовой ладит. И с сестрой. И со всем ее первым «медом». Я злюсь, и сам не могу понять, почему. Осиротевший без фото карман тянет меня к полу. Времени натикало восьмой час. Надо подрываться и мчать домой.
Вам уже пора?спрашивает Тимур и послушно тянется к шарфу, брошенному на лавочке рядом со мной.
На среднем пальце правой руки у него мозоль. Трогательная детская натертость. Так бывает, если часто пишешь карандашом или ручкой.
Работаете с бумагой?
Он отдергивает руку, трет покрасневшие от выпивки глаза.
Стараюсь. От экранов зрение ужасно садится. Скоро на мой «минус» линз не найти будет.
И обезоруживающе улыбается, как умеют только близорукие книжные задроты.
Надо с собой побережней.
И вам тоже,говорит он тихо-тихо, неслышно почти, так, что кажется, будто мне послышалось.У вас вид человека, в которого камнями уже бросали. И не раз.
Заставляю себя скорчить насмешливую мину, развожу руками, дескать, виновен по всем статьям.
Образ такой, сами понимаете, надо соответствовать.
И все. На этом хватит. И так затянул донельзя. Вон как понесло бедолагу. Еще навоображает, что мы теперь друзья сердца и беседовать нам на душещипательные темы до утра.
Вы собирайтесь, я спущусь к бару, оплачу.
И пока он возится с курткой и шарфом, успеваю сбежать по лестнице. Голову ведет, углы становятся мягче. Все углы. Внутренние и внешние.
Посчитай нас,прошу бородача.
Разделить?уточняет он.
Вспоминаю катышки на редакторских локтях. Качаю головой.
Мы выходим наружу. Пахнет сыростью и концом всего, что еще недавно было живым. В осенних сумерках нет ничего томительного, ничего предвкушающего. Даже тоска не красива, даже уныние не привлекает своей упаднической красотой. Только грязь и затухание с единственным условиемсдохнуть в тепле и сухости.
Сколько с меня?спрашивает Тимур.
Это я вас пригласил, так что нисколько.
Значит, в следующий раз с меня.
Надо же. В следующий раз. Какой шустрый мальчик. Пожимаю плечами и иду. Меня плавно покачивает. Нужно брать такси. Никогда не умел рассчитывать степень опьянения, подходящую для возвращения домой без лишних затрат. Останавливаюсь возле подземного перехода. Какая-то жалкая старуха мнется перед ступенями, лопочет неразборчиво, смотрит из вороха грязного тряпья водянистыми глазами. Тимур что-то говорит, но я не слушаю. Я смотрю на бабку, на пыльные складки ее морщин, на волосатую родинку под носом, на прозрачные волосенки, торчащие из впалых щек, и не понимаюзачем она живет? Какой в ней смысл? Если всем этим руководит незыблемый закон энтропии, то как онанищая старуха у перехода через Чистопрудный бульварпомогает этому миру рассеивать энергию? Чем? Вот этими жамкающими челюстями? Трясущимися пальцами? Сгорбленной спиной? Зачем она мирозданию? А если даже она нужна, то почему я не нужен совершенно? Я же лучше, моложе, сильнее. Почему в ее жизни смысла все равно больше, чем в моей?
Миша!Тимур трясет меня за руку.
Я с трудом фокусирую на нем взгляд. Бабка отступает, но смотрит на нас пустыми глазами.
Миша, давайте я вызову вам такси?
Я сам. Не волнуйтесь, со мной все хорошо.Я улыбаюсь ему из последних сил.Немного повело, но уже нормально. Езжайте домой. Я тоже сейчас поеду.
Он настолько трогательно обеспокоен, так искренне встревожен, что хочется ударить его по свежему гладкому лицу человека, не обремененного особыми тяготами. Катюшей, например.
Хорошо,говорит Тимур, но не уходит.
Бабка начинает причитать:
Матушка Ксения, просим прощения, просим прощения, матушка Ксения.
Мимо проносится «скорая», сирена выключена, но маячок вспыхивает бликами на мокром асфальте. Красные и синие. Синие и красные.
Матушка Ксения, просим прощения, матушка Ксения, ты нас прости.
Все это начинает походить на дешевый артхаус, снятый по большой пьянке в общаге ВГИКа. Даже Тимур это чувствует и пятится к спуску в подземку.
Спасибо, что пригласили,бормочет он.
На связи.
Стоит его горчичному шарфу скрыться в переходе, до меня наконец доходит, что фотографию я так и не забрал. Действительно оставил ее случайному мальчишке-редактору, главная задача которогобыть облапошенным мною по предварительному сговору с Катюшей.