Тут был дом, и в нем жил вампир. Не знаешь?
Не-ет, протянул Зайцев и стал вглядываться в кирпич, но там ничего нс было, кирпич был красный и серый.
Он пил кровь, сказал первый.
Зайцев наступил на тесемку кальсон, и опа оборвалась.
Они пролезли под колючей проволокой. За ней был сад. Тут не было мусора, был ровный снег, и, редкие, отдельные, стояли старые деревья. А Зайцев никогда и не слышал, что в нескольких шагах от школы и ее двора, за кучами, был сад, чистый белоснежный сад, с черными деревьями. И прошли-то они совсем немного, но уже не было видно куч и проволоки тоже видно не было. Вокруг, редкие, стояли деревья, все было белым, и снег, и небо, и небо было в двух шагах, вокруг. Нигде не было краев и границ, и было очень тихо. Они тихо проваливались в снег, трое, гуськом. И тихо отлетал ото рта пар, такой же белый, как небо. Было тепло и сыро.
Тогда перед ними появился круглый пруд с круглым островом посредине. На острове, вкруг, подступая к самой воде, стояли те же деревья. Кольцо черной воды было разорвано белыми льдинами. Тут же оказался шест, и сначала первые двое, а затем Зайцев, как во сне, они стояли на льдине, один с шестомотталкивались и плыли к острову. Льдина немного ушла под ними в воду, и ботинки стали мокрые совсем. Зайцеву показалось, что плыли они долгона самом деле они оттолкнулись один раз и уже стояли на берегу. И остров был островок, а за деревьями в центре островка был холм. Они обошли кругом, холм был холмик, а один забрался наверх, и они обнаружили в холме проем, занесенный снегом. Они разгребали снег руками, спеша и задыхаясь, руки их горели, а покраснели так, что, когда они перестали копать, Зайцеву померещилось, что руки в крови, оп вспомнил про вампира, но с них стекала просто талая вода. Под снегом показалась дверь, но она была закрыта на засов, а на засове висел большой замок, и все это очень проржавело. Руки стали краснорыжими, но замок не открылся. Они замаскировали проем снегом и сговорились прийти сюда завтра с инструментом.
За прудом открылось заснеженное голое и ровное пространство, а за ним, слева, какое-то большое ступенчатое строение, тоже занесенное.
Стадион, сказал один.
Трибуны, сказал другой.
Все это были очень неизвестные Зайцеву вещи, он смотрел во все глаза. Они обошли трибунытрибуны оказались высотой с двухэтажный дом. Вся задняя стена была расковырена, и доски во многих местах оторваны. Тут снова были словно бы развалины и кучи. Непонятные сетчатые высокие загородки были рядом. Они стояли ржавые и рваные, с большими неровными дырками, на которых сетка обвисала вниз, как тряпка. Там, где сетка была целой, в одной из ячеек застряла дохлая ворона.
Клетки, сказал Зайцев.
Дурак, это корт, сказали они.
Они пролезли в пролом и очутились под трибунами. Тут было темно и пахло плесенью.
Тихо! громким шепотом сказал первый.
Несколько шагов они прошли согнувшись, почти ползком, хотя тут и было очень просторно. Сердце колотилось, Зайцев крался следом, ловко и бесшумно, зорко вглядываясь в темноту, и вдруг уперся в чей-то живот. Поднял глазаоба стояли выпрямившись и смотрели на него.
Есть папиросы? громко спросил первый.
Зайцев тоже выпрямился и полез в карман.
Они курили, пряча в- кулак огоньки. В щелях между ступенями был виден снег, и лепешки его лежали на земле под ступенями трибун. Тут же была масса всякого хлама: куча каких-то опилок, обрывки фанеры и толя. На столбе прямо перед носом было выцарапано: «Нинка, приходи в восемь». Зайцев вспомнил подвал в его доме, как его послали туда за дровами и как он на-ткнулся А потом пятился. «Извиняюсь, говорил он тогда, извиняюсь» Воспоминание было страшным и сладковатым.
Идите сюда, идите! услыхал он.
Сердце ухнуло вниз, и Зайцев побежал на крик.
Там стоял первый, и перед ним, сваленные большой кучей, лежали противогазы.
Некоторое время они стояли молча, окаменев.
Сколько рогаток! восхищенно сказал один, и тогда они набросились на кучу. Они распаковывали сумки и пытались натянуть маски на голову. Резина была серая, с большими пятнами плесени. Маски не расклеивались и рвались при попытке надеть.
Да уж рогатки сказал один. Гнилье.
Но вот, в глубине кучи, стали попадаться и более приличные маски. Правда, где-нибудь они лопались, но на голове держались. Когда это удалось первомуэто было удивительно и странно на него смотреть: такой маленький серый слон в темном сарае.
Хобот, хобот! закричали они.
Тогда тот, в противогазе, стал неуклюже прыгать, растопырив руки. На это уже было невозможно смотретьтак смешно. Но ему надоело прыгать: тяжелая банка болталась на кишке и била по ногам. Он внезапно сел, словно упал, и стал отковыривать банку. Тогда и они нашли подходящие маски и тоже надели. Теперь первый тыкал в их сторону пальцем и сидя раскачивался взад и вперед. Нелепое болботанье было слышно из- под маски. Он смеялся. И все они, открутив банки, прыгали, и хоботы их раскачивались.
И тут первый, сорвав маску, весь красный, закричал:
Слоны! Мыслоны!
И стал раскручивать кишку над головой. От этого шуршал воздух.
И все сорвали маскии тогда все кончилось: противогазы были пережиты. Пережиты, как дверь на острове. Но тут первый
Мы будем кататься! воскликнул он.
Как? сказали они.
По столбам!
Они прошли под трибунами и вскоре обнаружили лестницу. Вскарабкавшись по ней, они очутились на полке из двух досок. Отсюда, под углом, уходили вниз гладкие круглые столбы. Первый, ловко перекинув ногу, очутился верхом на столбе. Так он сидел, крепко обняв руками и ногами столб. Потом слегка разжал и быстро и плавно соскользнул до самого низа. За нимвторой.
Зайцев остался последним. Посмотрел внизчто-то замерло внутри.
Давай! Давай! кричали внизу ребята. А первый уже карабкался по лестнице, и вот он рядом.
Трусишь?
Ничего не оставалось. Зайцев перелез и судорожно сжал столб. Попытался устроиться поудобнееи вдруг поехал вниз. Быстрее, быстрее. И вот он внизуему стало весело. Это оказалось так просто! Что-то припрыгивало внутри. Съехали остальные, и он первый снова полез наверх.
Теперь-то он съедет! Лучше всех. Он смело перекинул ногу и сел на бревно. И тут же понял, что сидит он плохо. Его кренит все сильнее, и он судорожно сжимает бревно, но все съезжает, съезжает на сторону. И тутодин миги он висит на руках, ноги болтаютсяи он летит.
Он подвернул ногу, когда падал, это было очень больно. Но заплакал он от досады, что свалился, не от боли. Сверху, придерживаясь за столб, смотрели ребята. Он сидел, обхватив ногу, раскачивалсябаюкал ногу. На ребят он старался не. смотретьстыдился. Они съехали вниз.
Что с тобой? сказал первый.
Он хотел вскочить, сказать: ничего, ничего страшного. Вскочилчуть не закричал от боли.
Б-больно, только и сумел сказать он.
Ну вот, сказал второй.
Я же говорил, сказал первый, не надо было брать его с собой.
Тюфяк, сказал второй.
Это было невозможно слышать, да и боль вдруг стала таять.
Это пустяки, сказал Зайцев. Ему было стыдно, и он не смотрел на товарищей. Слезы всегда его подводили. От боли ведь он никогда не плакал. Только от обиды. Будто не он сам, а кто-то в нем плакал.
Не глядя на товарищей, он повернулся и направился к лестнице.
Опять упадет, сказал первый.
Не-е, сказал Зайцев, теперь не упаду.
Упастьведь это пустяки.
Теперь все шло благополучно. Он съезжал и съезжал, и легкое замирание внутри, перед ним скользило гладкое, полированное бревно, и удалялись стоявшие наверху ребята. Он забирался и забирался по лестнице, и это было гораздо дольше, чем миг полета. Так они катались, и сначала он чувствовал себя как во сне, потомсловно бы сон стал явью, потом летчиком, потом акробатом, и наконец это стало просто скучным занятием: ничего сложного, увлекательного или опасного в этом уже не было, а карабкаться каждый раз по лестниценадоело. К тому же на лестнице он уже стал чувствовать боль в ноге: сначала слабую, потом сильнее.
Мысль о том, что, наверно, уже поздно, шевельнулась в нем, и чем больше приедалось катание и сильнее болела нога, тем настойчивей стучалась мысль о доме, что родители волнуются и папин день рождения, он не сделал уроки. и перемазал пальто, чувство вины. И ощущение неизбежности расплаты за всю эту свободувсе росло. Но он не мог первый сказать, что пора возвращаться, и потому, что боялся новых насмешек, и потому, что ненавидел себя за все это, как за слабость, боялся проявить ее. И потом, так здорово было все, что произошло сегодня, ему хотелось удержать этоно это уходило и таяло. И все мучительней стучалась мысль о доме, жалко маму, и папа, который сердится и будет кричать и, может, стукнет, а потом заплачет от этого.
И нога болела довольно сильно. Но ребята словно бы не замечали, и он, уже отчаявшись, все лез и лез по лестнице и съезжал вниз и вниз, уже молча.
Но и ребята уже не были возбуждены и тоже молчали.
И вдруг первый сказал, словно бы через силу:
Ну, хватит.
Все сразу оживились и заговорили, и снова все стало необычным и радостным
Когда они выбрались из-под трибун, то увидели, что сильно стемнело. Белое стало серым и сгущалось на глазах. Все стало ощутимо: и позднее время, голод и усталость, и промокшие ноги стыли.
Теперь Зайцев увидел, что и товарищи его обеспокоены тем же, чем он. Это его подбодрило. Они пошли, но не тем путем, что шли из школы, а в обход трибун, к белевшему вдали зданию: там, как говорил первый, была улица, а по ней уже легко добраться докуда угодно.
А как же мне дойти до Аптекарского? спросил Зайцев.
Дурак, мы и выйдем на Аптекарский, сказал первый.
Это нам переть, а тебе прямо домой, с досадой сказал второй.
Не знать, где собственная улица! сказал первый. Это же надо!
Они шли впереди, а Зайцев хромал сзади. Если сначала идти было еще ничегоболь была только ноющей, тающей, то теперь это было уже очень тяжело. Он старался не наступать на больную ногу, но- это никак не удавалось. Его даже удивляло, что никак не шагнуть только одной, здоровой, ногой. Однойи снова ею. Вот ведь как странно: одна нога вперед и другая впередэто уже два шага А если один шаг и один шаг?.. Все как-то путалось. Он никак не мог понять, почему ему не удается идти одной ногой. Вдруг получилось. Но это было тоже не то. Он подтаскивал больную, а шаг делал здоровой. Это было не то, но так было легче. Так он шел некоторое время, пока не стало так же больно, пока он снова не задумался, как же идти одной ногой. Он вдруг запутался, как же ему идти, бессмысленно передернул ногами, словно желая попасть с кем-то в ногу, и сделал полный шаг больной ногой.
Когда он очнулся, то стоял около белого дома, который видел вдали еще у трибун. Было совсем темно, и рёбят рядом не было. Ничего вроде не болело. Он стоял на одной ноге. Надо было шагнуть, ведь больно не было, но он боялся делать шаг. Он просто не представлял, что сможет его сделать. Вроде бы не знал, как это сделать. Он попытался было перенести тяжесть на больную ногувся боль вернулась. Словно бы стало светлеетак это было больно. Как же, как же поду-мал он и вдруг понял, что он один. А где же они? Они ведь не могли?.. «Эй! Эй!»закричал он и сам удивился, как жалобно это у него получилось. «Ребята! Послушайте!» закричал он как можно бодрее, даже весело.
Тут из темноты выплыли две фигуры. Сначала первый, потом второй У первого было надутое, злое лицо.
Ну что? Хнычешь? сказал он.
Ребята, сказал Зайцев, и ему показалось, что сказал он удивительно просто и браво, нога-то что-то того
Распустил нюнисмотри, прыгают, сказал первый. Заплачь мне еще, гогочка
У второго было жалобное лицо.
Поздно уже вдруг заныл он. Все из-за тебя.
Возись тут с тобой, сказал первый. Давно были бы дома. И шепнул что-то на ухо второму.
Ну, ты так и будешь тут стоять? Мы тебя ждать не намерены.
Я пойду, пойду. Сейчас пойду, сказал Зайцев. Вы только не уходите
Ну же, нога Ну шагни. Ну пожалуйста, подумал он. И вдруг шагнул. У него потемнело, но это быстро прошло. И он сделал еще шаг.
Давай, давай, оборачивался первый.
Нога, ну что тебе стоит? Осталось ведь совсем немного. Не подводи меня. Ребят постыдись Ну же!
Так он шагал, все время одной ногой, больную подтаскивал за собой. Ребята то уходили вперед и исчезали, то он видел их прямо перед собой, ждущих, переминающихся. Когда он подходил вплотпую, первый говорил ему что-нибудь:
Ну, помедленнее не можешь, а?
А второй стучал зубами и ныл:
Зам-мерз Попаде-ет
И они снова уходили вперед.
Когда он опять увидел их перед собойэто была арка. Две большие каменные тумбы стояли с двух сторон, и было светло. Странный фонарь висел под аркой и раскачивался чуть-чуть. Впереди была пустынная улица, и фонари на ней горели через один.
Ну вот, сказал первый.
Ты уже дома, а нам еще идти далеко-о-о, сказал второй, и жалобное его «о-о» показалось бесконечным.
Зайцев понял, что остается один.
А как же мне пройти на мою улицу? сказал он, стараясь как можно спокойней.
А это и есть твоя улица, сказал первый.
Моя?..
Тьфу, черт!.. Твояа то чья же? Аптекарский ведь.
Да сказал Зайцев, А мой дом?
Туда, махнул рукой первый. Ты тут доберешься Это он уже сказал глухо и неясно и еще что- то добавил, совсем уж неразборчиво.
Их не стало. Они перебежали улицуи вот их нет.
Зайцев обернулся и удивился: белый дом был в двух шагах. Посмотрел на улицу: это Аптекарский проспект? Его он не узнавал. Название показалось ему странным. ПочемуАптекарский? Аптек на нем не было. Может, потому, что на Аптекарском острове? Но остров уж по-чемуАптекарский!.. Правда, лекарством тут действительно пахло. Откуда?.. На той стороне темнели дома, окна их не горели. Выше фонарей дома уже сливались с ночью. По его стороне была высокая с капустами решетка, она уходила вдаль и не кончалась, сколько он видел.
Он почувствовал даже облегчение, когда ребята ушли. Теперь он ни от кого не зависит. Он знает дорогу домой, и тут уже недалеко. Он прекрасно доберется сам. Еще и не так поздно. Скажет, что задержали в школе.
Сердиться долго они не будут, потому что гости. А он, конечно, не покажет виду. Никто и не заметит, что у него с ногой. Его пошлют спать, и он пойдет сразу же. И ляжет. Он будет лежать в своей постели. Ему будет легко и мягко. Будет смотреть на узор обоев. И тогда он уснет. А во сне, как всегда, все пройдет. А завтра он придет домой сразу после школыникто и но вспомнит
Вдруг он понял, что по-прежнему стоит на месте. «Что же это я?.. сказал он себе. Размечтался. Так я никогда не доберусь. Давно был бы дома. Что ж это я!»
И опять он поймал себя на том, что стоит на месте. Давно уже ругает себяи стоит.
Ну, пошли Ну давай, нога. Сделаем это вместе. Я пойдуи ты пойди. Очень тебя прошу
Первый шаг почти лишил его сознания, но потом, как уже было около белого здания, все прояснилось и почти можно было идти. Во всяком случае, держась за решетку, он делал шаг за шагом.
Молодец, нога. Ты у меня очень хорошая нога. Ты изумительно прекрасная, любимая нога. Ты идешь вместе со мной. Не отстаешь, хотя тебе очень больно. Спасибо, нога.
Боль нарастала, но он уже понял, что останавливаться нельзя. И действительно, боль перестала вроде расти. Такая и оставалась.
Милая, славная, превосходная нога. Зачем ты так болишь? Ты нарочно? Ведь и тебе больно, не только мне? Неужели ты не понимаешь, что сегодня день папиного рождения и мы обязательно должны быть дома Мы и так опаздываем. Неужели ты хочешь огорчить папу в день рождения? Не верю, ты прикидываешься злой Неужели ты не хочешь поздравить его? Он к тебе всегда так хорошо относился. Нельзя быть такой неблагодарной. И я тоже всегда был с тобой: никогда тебя не бросал. А ты? Как ты отвечаешь на все это?! Как ты ведешь себя сегодня? Я тебя не узнаю. Моя ли ты нога? Ты чья-то чужая, не моя нога. У меня никогда не было такой паршивой ноги. Ты дрянная вонючая нога, и куда ты только дела мою хорошую ногу! Ты завидовала ей, и отравила ее, и потом сожгла в печке, потому что боялась меня. Но я тебя нашел Вот как двину сейчас тобой о решеткуи дух из тебя вон!
Кривоногая нога
захотела пирога,
пирога с рисами,
с тухлыми крысами!
Тухлая крысавот ты кто, а не нога ты мне вовсе. Вот погоди, только дотащу тебя домой Знаешь, > что с тобой будет?! Лучше тебе исправиться. Это ведь тебе нужно, не мне. Ты меня сама потом благодарить будешь. Будь хорошей, моя милая, любимая нога Ну не боли, ну пожалуйста, не боли! Ну хочешь, я встану на колени. Ну не боли Я подарю тебе три дворцасе-ребряный, золотой и бриллиантовый Я тебе их все отдам. Там тебя будут кормить лучшими блюдами и винами! Неужели тебе мало всего этого?.. Славная нога, ты самая умная и сильная нога на свете, тебя все боятся, неужели ты не можешь пожалеть меня, маленького, жалкого раба? Я был груб с тобой, я очень виноват перед тобой. Ну извини меня, пожалуйста, моя величайшая и высочайшая нога! Я больше никогда не буду. Тыогромная нога: ты больше этого дома. Ты так болишь, такая большая. Неужели тебе так трудно немного потерпеть? Посмотри, как много ты уже прошла! Теперь уже совсем не осталось ничего, а ты так плохо себя ведешь.