Нам есть кого бояться? усмехнулся Жан. Уверяю вас, я соблюдаю крайнюю осторожность, и, помедлив, добавил:Уж коли мы с вами познакомились в одном доме, а это мои друзья, то вам можно доверять?
Наверное, это логично. Но у нас береженого Бог бережет, да не вам рассказывать, но хочу сразу к делу, и вы поймете, что
Высокие, почти одного роста, они стояли друг против друга, и их лица, такие разные, освещала табличка с надписью «актерский вход». Жан беспечно попыхивал трубкой, а Ленчик вскинул голову к небу и, бросая слова как вызов, закончил фразу:
Тамара Николаевна в опасности.
Видно, такого славист не ожидал и пять секунд думал, что это шутка, но в следующее мгновение он схватил Ленчика за грудки, да так сильно, что чуть не оторвал все пуговицы на рубашке.
Ты соображаешь, что говоришь?! Это что, моя вина?
Отпустите меня! И дайте объяснить все по порядку, он решительно высвободился из мускулистых рук француза. Я знаю от Тамары Николаевны, что вы привезли ей деньги, гонорар за книгу, и что это валюта.
Да, это так, но мне ничего не стоит их обменять на рубли, я знаю и предупреждал ее, что хранить франки, даже малую сумму, в вашей стране опасно, что она не сможет ими пользоваться. Но она человек упрямый и легкомысленный, ее переубедить трудно, но в конце концов она согласилась и сказала, что у нее есть знакомый и он сможет ей обменять валюту. Но сейчас она хочет всю сумму сразу Ах, как же я не сообразил? Вы и есть тот человек, который поможет ей?
Он не договорил, осекся и замолчал.
Нет, это не я, и совершенно не знаю, кого Тамара Николаевна имела в виду, в том-то и дело, что фарцовщик может ее подставить. Это может быть провокацией, и тогда ее арестуют за спекуляцию валютой, а второй вариантее просто облапошат. Вот почему я вызвал вас, чтобы сказать предупредить по-дружески, что вся эта история с изданием книги в Париже и деньгами может плохо для нее кончиться. И для вас, кстати, тоже. Вы не боитесь?
Кто вы такой, что позволяете себе мне говорить подобное, я свободный человек, я не боюсь угроз!
Вы неправильно меня поняли, я пытался намекнуть, поговорить с Тамарой, чтобы она не брала у вас денег, но она ничего не слышит, у нее от славы крыша поехала. Жан, вы ведь не первый раз в СССР и знаете, что за такими, как вы, следят постоянно и что наверняка за ней тоже. У нее отец академик, он государственная ценность. Вы понимаете, чем это пахнет?
Я предупреждал ее, обо всем предупреждал! Славист распалился не на шутку, от его выдержки не осталось и следа. Может, вы думаете обо мне как о провокаторе, как об искателе скандалов и приключений? Ошибаетесь! Послушайте, а вы сами-то, Лео, не стукач?
Он ждал этого вопроса, он знал, что именно в этот крючкотворный момент должен выйти победителем, и, собравшись, совершенно спокойно, понизив голос, сказал:
Если вы считаете меня провокатором, то мы с вами сейчас расстанемся, вы забудете наш разговор и никогда меня не увидите. Но учтите, что дальше вы будете действовать самостоятельно, а если с Тамарой что-нибудь случится, то пеняйте на себя. Вы-то действительно укатите в свой Париж, а она здесь останется.
Их беседа достигла пика, дальше ей предстояло или плавно скатиться в мирную долину слепого доверия, или ввергнуться в непредсказуемую пучину подозрений. Славист насторожился, он просчитывал всевозможные последствия. Он, несомненно, потрясен разговором, колеблется, готов немедленно уйти, но ноги словно приросли к этому поганому месту, а ведь он старался ее убедить, да и сам много раз сомневался, но что не сделаешь, когда женщина просит!
Предлагаю вам от чистого сердца или не давать ей валюту, или передать ее мне. Я обменяю ее. Завтра к вечеру или, самое позднее, послезавтра, она получит деньги. Понимаете, за вами следят и за ней тоже, большего я вам сказать не могу поверьте мне.
Но она сама просила фраза Жана завязла, он усмехнулся и, повернув руль разговора, неожиданно спросил:А вам ее стихи нравятся?
А вам, если не секрет?
Напряжение спало.
Скажу вам откровенно, что стихисамые обыкновенные, да теперь мало кто заботится о качестве, но не я решался их публиковать, меня попросили, я взял, отвез, передал. Помню, Тамара меня пригласила на дачу, долго читала вслух, она ведь жалкая какая-то, ужасно потерянная.
Откровенность на откровенность, хочу вам признаться. Мне на Тамару Николаевну глубоко наплевать, да ее жалко, мужа ее еще жальче, но их жизнь сложилась, как сложилась, а вот кто действительно может пострадать, так это их дочь. Я ее люблю. И если у матери будут проблемы сами знаете какие, то Марусе будет очень плохо. Теперь вам понятно, почему я предложил свои услуги?
Видно, такого оборота Жан не ожидал.
Ого, ну и ну! Хорошо, я подумаю над вашим предложением, но должен буду поговорить об этом с Тамарой и позвонить в Париж.
Глупостей-то не делайте! Ведь вас прослушивают. Забудьте вы об этом телефоне, вы ведь не в Париже. Давайте здесь сейчас и решим, когда мы встретимся, а уж поверьте, я найду способ увидеть Тамару Николаевну и все ей рассказать. И мой вам совет: уезжайте поскорее.
Окончательное решение, видимо, никак не выстраивалось в голове француза. Да и как тут быть? Свалился этот парень неожиданно, вроде бы все правильно рассказывает, убедительно, ну, а вдруг он сам провокатор, и стоит ему передать деньги из рук в руки, как из соседних кустов на них бросятся стражи порядка. Нужно навести о нем справки, хотя бы у общих друзей, в конце концов, поговорить с Тамарой. Вызвать через знакомых, погулять по городу и расспросить об этом Лео. А с другой стороны, не такие уж миллионы он привез, не стоит из-за них копья ломать, ну пропадут, так ничего. Всего-то какие-то три тысячи франков. А неприятностей может возникнуть в сотни раз больше, и, кстати, непредсказуемых. Завтра он уедет в Москву, а оттуда в Париж.
Так как мы с вами договоримся на завтра, утром?
Слушайте, я решил, славист сунул руку в задний карман брюк и вынул довольно толстый конверт, вот деньги, будь что будет, может, вы вор, может, сейчас меня загребут Эй, там, в кустах, хватит прятаться!
Перестаньте валять дурака! Ленчик ловко сунул конверт под рубашку, а больше было некуда. Идемте!
Завернув за угол, они вышли на лобное место перед театром. Ленчик обнял слависта за плечи, и, как два загулявших друга, они дошли до конца аллеи.
Теперь вам нечего бояться. Вам направо, а мне налево. Прощайте, наверное, мы никогда не увидимся. Спасибо. Вы даже не представляете, как я вам благодарен.
И он крепко пожал руку Жану.
Уже пройдя метров сто, Ленчик оглянулся, и странным образом, это, конечно, была чистая фантазия и перемигивание фонарей, но тем не менее ему показалось, что в той стороне, где растворилась в ночи фигура слависта, мелькнула плоская тень сеттера.
* * *
Она знала, что застать Жана, хоть по одному из трех имеющихся у нее номеров телефона, было трудно. Он, как заяц, все заметал следы. Звонить в гостиницудело безнадежное, там он появлялся только, чтобы переодеться, а потом опять исчезнуть. На этот раз он приехал почти на две недели под предлогом работы в научной библиотеке и составления словаря, но настоящая цель, конечно, другая. Уже в третий раз он приезжал в СССР, и с каждым разом все труднее ему выдавали визу. Но он любил Москву, обожал Ленинград, а знание русского помогло завести кучу знакомых: писателей, художников, инакомыслящих.
Где его черти носят почти сутки? И утром, и вечером по всем номерам телефон гнусно молчал. А так нужно поделиться сомнениями, страхами, ведь книжка-то ее пропала. Она четко помнила, как положила книжку в сумочку, потом ее синяя обложка мелькала под абажуром на столике у кровати. А может, на письменном столе, на полу?
Она еще раз перебрала каждую бумажку, выдвинула ящики, заглянула в третий раз под кровать и тут без всякого самообмана поняла, что книжку утащил этот парень. Может быть, он вернет? Почитает и вернет. Тамара Николаевна прошлась по комнатам, распахнула все окна, сквозняк загулял по квартире, любимая пластинка Шуберта окончательно очистила атмосферу, она прибавила звук и, накладывая на лицо и шею клубничную маску, а на глаза ватные лепешечки, пропитанные специальным лосьоном, который ей из Парижа привез Жан, улеглась на кровать, и в этот момент ей послышалось треньканье. Из-за громкой музыки она не сразу поняла, что это звонок.
Звонок отдаленно потренькал и угас, потом повторился. Теперь она сообразила, что кто-то звонил в дверь. Старики на даче, Муся с ними, у домработницы свой ключ. Кто же, кроме Жана, мог приходить? Хоть она его и выискивала, но между ними был уговор: если что-то срочное, он приходит прямо к ней домой. Да, конечно, это был он! Тамара Николаевна все-таки вскочила, неуклюже пытаясь на ходу подтереть сползающую на грудь клубнику, подбежала к окну, заглянула во двор, может, успеет окликнуть, но фигура исчезла под аркой. Бежать за ним в одном халате и в столь непристойном виде она не могла, но больше по инерции, думая спасти положение, заторопилась, чуть не растянулась в темноте коридора всем своим грузным телом на скользком паркете, привычным движением нащупала выключатель и, прежде чем открыть дверь, увидела торчащую бумажку. Записка, сложенная пополам, гласила: «Дорогая Тамара, твои родители сказали, что ты в городе, я много раз тебе звонил, но не застал. Срочно нужно встретиться и поговорить о важном деле, оно касается тебя». ПодписьМиша Скляров.
Тамара Николаевна была разочарована, но, с другой стороны, ее успокоило, что она прозевала не Жана. Последний раз они виделись с Мишей на юбилейном вечере в Доме ученых, где с речами, цветами и роскошным банкетом чествовали ее отца-академика. Миша был его любимым учеником. Еще в далекие годы эвакуации, в Куйбышеве, начинающий талантливый аспирант, активист-комсомолец ухаживал за ней. Миша Скляров ненавязчиво помогал в самых простых делах, с легкостью выполнял академические капризы, порой глупые и привередливые поручения, постепенно он так сумел себя поставить, что родители Тамары стали называть его «сынулей». В шутку, конечно, но ей это было неприятно, а потому почти назло им она отказала ему и завела роман с Толиком. А когда через четыре месяца она с гордостью объявила им, что беременна и не собирается выходить замуж, тут уж скандал разразился небывалый, и Миша опять пришел на помощь. Он сумел успокоить ее родителей, совершенно не обиделся на нее, а, напротив, убедил зарегистрироваться с Толиком, который неожиданно оказался любящим мужем, хорошим отцом, и лет десять они прожили в любви да согласии.
Сам же Михаил Скляров женился почти сразу по возвращении в Ленинград на дочери какого-то видного военного врача, но жена оказалась слабого здоровья, часто болела, вечно ездила в санатории и не могла иметь детей.
Миша быстро сделал научную карьеру. Теперь он завлабораторией, много бывает за границей и всегда привозит им подарки. «Ну, Мишенька, ты нас балуешь, не надо, притворно отмахивалась Анастасия Георгиевна и в следующий момент кричала академику:Посмотри, Николенька, что нам привезли!»
Николай Владимирович ждал подарки и знал заранее, что это будет или очередная пластинка классической музыки, или редкие ноты.
Тамара помнила, как на том юбилейном вечере, захмелев, она подошла к Мише взяла его под руку, а он ей вдруг сказал: «Ты, наверное, слышала, что твой приятель, великий поэт, ну, тот, который бывал у вас на даче в Комарово, теперь в ссылке, и говорят, что его посадят за тунеядство. Я об этом твоим старикам не говорил, не хотел расстраивать, да они вряд ли узнают: «вражьи голоса» они не слушают. А ты должна знать и запомни, что бы с тобой ни случилось, я всегда рядом».
Тамару удивило не то, что поэта сослали за тунеядство, а то, что ей сообщает об этом Скляров. Насколько ей было известно, никогда Миша поэзией не интересовался, да еще диссидентской. Скоро события понеслись, словно сапоги-скороходы, встреча на банкете забылась, а после того, как жизнь выбросила за борт Толика, она настолько погрузилась в свои проблемы, в свою поэзию, в совершенно другой круг знакомств, что этот человек, казалось бы, так естественно и всегда находящийся поблизости и так любящий ее, перестал для нее существовать. И вдруг эта странная записка. Что же нужно было от нее Мише?
Женское любопытство взяло верх, и, окончательно приведя лицо в порядок, переодевшись, она набрала его номер. Обычно если Скляров не работал, то копался в библиотеке и приходил домой поздно. Но тут он сразу взял трубку.
Ох, не ожидал, что ты позвонишь.
Тамара сразу поняла что врет, очень даже ждал, и с большим нетерпением.
Мишуня, времени на разные глупости у меня нет. О чем хотел говорить? Опять о руке и сердце? Я ведь теперь соломенная вдова.
Не дури, есть серьезный разговор. Но долго рассказывать. Понимаешь, у меня есть один очень хороший знакомый, он редактор «Нового мира», и они хотят напечатать твои стихи.
Сегодня не первое апреля, и я шуток не понимаю, особливо когда дело касается моего творчества!
Подожди, не бросай трубку! Я сейчас к тебе примчусь и все расскажу!
Ей показалось, что Миша выглядит озабоченным, суетливым. К делу сразу не приступил, все о погоде да о ее стариках, в кресло не сел, по комнате расхаживает, чай на ходу прихлебывает, а она закурила и с усмешкой наблюдает.
Успокойся, что с тобой? Будто это тебя собираются издавать.
Мне трудно начать этот разговор. Издательство попросило меня с тобой связаться. Ты многого не понимаешь.
Так объясни, в конце концов. Тебя что, редакция «Нового мира» просила мне позвонить? При чем здесь ты, почему они сами не связались со мной?
Не знаю, как это случилось, но я действительно знаком очень давно с одним из редакторов, и он мне вдруг сам позвонил из Москвы и сказал, что читал твои стихи и что они ему очень понравились. Он показал их главному, и тот не возражает, только тут есть маленькая закавыка условие.
Какое же условие? Они что, перекроят мои стихи до неузнаваемости? Я в такой публикации не нуждаюсь, тем более Тамара помедлила и решилась, тем более что у меня только что вышла книга в Париже!
Ты дура, ты не соображаешь, что творишь! взорвался Скляров. Вот именно об этом и идет речь! Твои стихи издадут у нас, только ты должна будешь отказаться от этой французской книжки публично, сказать, написать в прессе, в нашей прессе, что тебя обманули, что тебя издали «там» без твоего согласия. Ты должна выступить и покаяться, заявить об этом как о провокации против тебя и твоей семьи. Подумай о Николае Владимировиче, о своей матери, о Мусеньке, наконец, да и своей жизни. Ты ведь не хочешь их погубить?!
В комнате воцарилась такая гробовая тишина, что мирное раскачивание маятника больших настенных часов казалось боем курантов.
Миша, это что, «Новый мир» предложил мне такую сделку с совестью? И откуда же они все знают о Париже? И при чем здесь ты?
Твой бедный Толик, как к нему ни относиться, но он уже пострадал из-за твоих выкрутасов.
Его ответ поразил Тамару.
При чем здесь Толик? Просто ему все надоело, и он меня бросил. И правильно сделал.
Нет, дорогая, ничего ты не знаешь. По моим сведениям, он сейчас на излечении. Хорошо, что нашлись добрые люди, не бросили его на произвол судьбы.
Голос его дрожал от волнения, он то вскакивал, то подбегал к окну, то садился на вертящийся стул перед роялем, открывал и закрывал крышку, сморкался в мятый носовой платок, хотя никакого насморка у него не наблюдалось. Цепко держа в руке фарфоровую чашку и пытаясь ее раздавить, маленькими глотками отхлебывая уже давно остывший чай, он был далек от знакомого ей, обычно сдержанного и флегматичного Миши Склярова. Казалось, что не ей, а ему предстояло сделать выбор.
Миша, ну-ка скажи честно, кто тебя попросил со мной поговорить? Неужели ты и слово «стукач» почти сорвалось с ее языка, неужели «они» попросили? А может, ты уже давно
Вот номер телефона, времени осталось очень мало, но еще можно кое-что спасти. Позвони, тебя не съедят, посоветуют, помогут
Пошел вон! И чтобы ноги твоей больше не было в моем доме!
Он усмехнулся, аккуратно поставил чашку на стол, вплотную подошел к ней и тихо сквозь зубы процедил:
Пока еще это твой дом, но может так случиться, что ты увидишь другие стены.
Конечно, она представляла, что может наступить такой день, когда у нее возникнут неприятности. Войдя в писательскую тусовку, все эти разговоры о западных публикациях, о разных арестах и судах Синявского и Даниэля, о Солженицыне, да и о Бродском она знала, но ей казалось, что она как бы в тени и никого особенно не интересует. Слава грезилась ей давно, но и с этим ей удалось справиться, на каком-то этапе она поняла, что можно писать «в стол». Не она первая, не она последняя, но когда-нибудь, а этот момент наступит обязательно, ее издадут и о ней заговорят. Однажды в Переделкине, когда у нее был роман со Ступалиным, он ей небрежно заметил: «Тебе нечего бояться, твой отец так знаменит, что его имя прикроет все твои грешки, даже если тебя напечатают на Западе, тебе все простят. Таскать не будут».