Я «скорую» из области вызову.
Не надо, Лиза, твердо сказала она. Ты уж извини. Но что-то я не доверяю здешним эскулапам Нет, нам немедленно в Москву надо. Ее постоянный врач ведет. И в больнице уже изучили. Машину свою дадите, Лиза? У меня права с собой
Без вопросов, Люда. Только с бензином не знаю как
Да есть у меня в загашнике Аж две канистры. Я залилась еще, когда он на два рубля дешевле был, призналась Гаша.
Ну, очередной спазм я, кажется, сняла. Кажется Как бы опять не садануло
Мы с Гашей забегали как сумасшедшие. Закутали девочку в одеяло, вынесли к машине.
А ваши вещи, Люд?
Пригоню назад машинузаберу. Вот не повезло. Мы же у вас и пробыли всего ничего. Ты уж прости
О чем ты? Слушай, там в машине куртка моя. Если что, накинь
Мы бережно укладываем Машуню на заднем сиденье. Целуемся.
Только ты звони мне. Сразу же.
А как же
Гаша крестит в дорогу мой «фиатик».
Машина сдает чуть назад, выбирается из ворот и тут же сворачивает в проулоктут прямой выход на мост и трассу
И никто из нас не обращает внимания, что в конце улицы у своего мотоцикла согнулся какой-то стриженный наголо сопляк и усиленно полирует тряпицей надколотую фару.
Я так устала, что даже на улицу не выхожу, и ворота закрывает Агриппина Ивановна.
Господи!
Знать бы мне тогда, что бормочет моторизованный сопляк в свою «трубу»!
Дед, Лизавета с города на своей тачке линяет! Да нет, Фрол Максимыч, я с вечера тут Как приказано! Никто к ней не заезжал Она сама Только что в сторону моста вырулила Ладно, провожу
А на территории агрофирмы Серафимы пригашены все заводские огни. В полутемени мечутся гастарбайтеры, забрасывая в громадную фуру картонные короба с сигаретами.
Рядом с фурой стоит Серафима в рабочем халате и ведет счет коробам, делая пометки в блокноте.
Фрол Максимыч сидит на корточках у проходной и с рук кормит собак, раздумывая. Когда звонит его мобила, он долго утирает руки платком от требухи и вынимает аппаратик.
Ну? Точно? На Москву пошла? Тогда возвращайся, сынок. Это уже не твоего ума дело.
Старик долго стоит, чертя на песке своей клюкой загогулины, и, вздохнув, решается.
Неспешно натыкивает номер, говорит глухо:
Карьер? Пашенька? Проснулся, золотой мой? Да, дедушка, дедушка. А подними-ка ты своего родителя. Ничего, раз дедушка проситон проснется. Данила? Точно, ты? Тогда слушай Только что из Сомова на Москву ушла одна тачка. Сколько до тебя? Значит, минут через сорок проследует через ваш переезд. Ну да, где-то полпервого ночи. Скоростной «фиат-палио». Цвет желтый. Да будет, будет он. Другого переезда на Москву нету. Номер 013 АР. За рулем женщина. Займись ею. Нет, моим пацанам я ее не доверю. Только тебе. Прими ее. По варианту четыре. Нет, никакого леса. И жечь не вздумай. А вот это правильно. Ну, с Богом, Данилушка. У них свой пиар, а у меня свой. Не понял? А и не надо
Я не знаю точно, как это было.
И где Люду застрелили. Под ухо, прямо за баранкой.
На переезде тормознули?
Или позже?
Уже над Волгой, на том обрыве?
Потом сынок в своих показаниях сказал, что предлагал папаше:
Пап, может, хоть приемник выдернем?
Я тебе выдерну!
Слушай, там же пацанка. По-моему, еще живая.
Заткнись! Покатили.
«Фиат» медленно прополз к обрыву, пофыркивая мотором. Они помогали ему, толкая сзади.
Он рухнул с высоты в черную ночную воду. Тут была мощная карьерная ямина-промоина, из которой когда-то лет десять сосали строительный песок.
Потом они закуривают.
А мы с Ташей и не знаем ничего.
И еще очень долго не узнаем.
Долго.
Очень.
Пуля-то назначалась мне
Моя она была.
Та пулька
Глава десятая«ВСЮДУ ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ»
Я всегда пыталась понять, как ведет себя и что чувствует человек, который убил. Или приказал убить. Что, в общем, почти одно и то же.
Это у меня началось еще с первых покушений на Туманского.
Про старца я точно знаю, что наутро он отправился в храм.
Я пару раз наблюдала, как он ходит в нашу церковь.
Отстояв службу, хромает со своей клюкой на выход, не замечая прочих низменных молящихся, возле служки со свечами, иконками и прочим неизменно останавливается, бросает на поднос деньги, вынимая из затертого, как лапоть, бумажника
Ну и как на этот раз было?
Тоже отслюнил?
Конечно!
На подаяния скорбным. Убогим тож. Отцу Паисию передай, чтоб зашел ко мне Насчет колоколов.
Спаси вас Господь, Фрол Максимыч.
Сам себя не спасешьГосподь не озаботится. Запиши там Во здравие Мое Всех моих, ныне при мне пребывающих. Симки, Серафимы то есть. КыськиКристины, Зиновия, отпрыска Григория Гришки Все своя кровь. Остальных Ты же знаешь. По тому же списку.
За упокой будем?
А как же. Родителей Максима да Пелагею, супругу мою Розу, Маргариту, дочечку нашу незабвенную. Ну, по старому прейскуранту. Добавь только новопреставленную Лизавету.
Это которую Лизавету?
Там разберутся, которую
Ткнув в небеса перстом, он крестится на иконы и, как и положено, пятясь задом, покидает церковь.
Там я его и вижу.
Как он выходит на паперть, надевает беретик, берет свой неизменный потертый чемоданчик, палку, вскидывает голову и столбенеет.
Я-то к нему не приглядываюсь поначалу, у меня свои разговор с молодым священником.
А вот он первым и видит, что со стариком Щеколдиным что-то не так.
Тот бочком-бочком, как-то косо, как краб, сходит со ступенек, ловя воздух широко раскрытым ртом, и падает вверх лицом, взирая на небо мутнеющими глазами.
Мы со священником бежим к нему, приседаем.
Кажется, меня он узнает, но не говорит, а мычит и булькает горлом.
Я разбираю странные слова с трудом:
Кто же тебе ворожит?..
Фрол Максимыч, вы меня видите? Узнаете? Как вы, а? Я расстегиваю ворот его застиранной рубашки. Ну нельзя же так пугать. Как же мы без вас-то? Без вас никак.
Про что он?
Бредит. Только бы опять не отключился. У вас тут телефон есть? «Скорую» вызовите. Зовите Лохматова.
Уберись
Фрол Максимыч, собравшись с силами, отталкивает меня. И даже поднимается, пошатываясь. Но хватается за сердце и присаживается на корточки, тупо глядя в землю.
Ну что вы стоите? Я же сказала «скорую», ору я на попика.
Днем доктор Лохматов, стоя на подоконнике, заканчивает стеклить выбитое окно, шуруя замазкой. Гаша помогает ему. Я стучу на дедовом «ундервуде».
Ну и что с этим крокодилом случилось? злорадничает Гаша. Чем этот подлюк заболел?
Для врача крокодилов нет. Все пациенты одинаковы. А в его возрасте есть одна болезнь, Агриппина Ивановна, называетсястарость. Хотя к нему это почти не относится: крепкий старикан. Но, похоже, его достал какой-то мощный шок. Как мешком по голове. Я ему вкатил в задницу дозу как на слона. Пусть в палате отоспится.
Мог бы и не просыпаться. Невелика потеря. А тебя чего в церкву понесло, Лизка?
Спрашивала, нельзя ли мне у них на паперти прием населения вести. Оказывается, нельзя. Мирское дело. Богу Богово, а мне выкручивайся как можешь. Не мешай. Мне еще штук двадцать под копирку объявлений шлепать.
Ты что? И впрямь машину продашь? Она молчит чего-то. И не позвонила даже.
Ну не до нас Людмиле, вот и молчит. Да черт с нею, с машиной. Ничего! Я все продумала. Сделаю я бабки! Подумаешь!
Я даже хохочу, а они уставились на меня обалдело, и я вижудумают, что я свихнутая уже
К полудню мой Сим-Сим после очередного загульного взбрыка добирается до своего рабочего места в офисе корпорации «Т». Утро давно прошло, но к нему прибывает сама Белла Львовна Зоркис с алка-зельцером и завтраком на подносе.
Твой завтрак, Туманский. Я тут кое-что изобразила.
Почему ты, Белла? А где Карловна? Она ничего Насобачилась стряпать На Кузьме!
Входит Чичерюкин, несет большую пачку корреспонденции.
Ваша почта, сэр.
Вы что? Опупели? А почему Элга не на месте? Кузя?!
Не знаю. Я дрыхнул еще. Кто-то позвонил кажется. Пошел бритьсяее нигде, только запискачего лопать
Черт знает что! взрывается Туманский. Когда-нибудь этот бардак на фирме закончится?
Семен, Семен!
Да вы не на меня, вы на себя смотрите! Белла Львовна, второе лицо в корпорации, рука моя правая, головка бесценная, мне жратву готовит! Потому что какая-то кухонная Машка заскучала, видите ли! Лизочки нету. Не с кем ей тут языком чесать! Начальник охраны газеточки подает, а? Потому что, видите ли, его бесценная Элгочка просто на работу не явилась! Молчи, Кузьма!
Звонит один из телефонов, Туманский срывает трубку:
Да, я! Элга? Вы где, черт бы вас. Что? Что?! Ха! Ага! А я что говорил, Кузя? Приползет! Сама приползет! На коленочках! И приползла!
Кто? удивляется Чич.
Минут через двадцать караван из «мерса» и джипа врывается во двор нашего дома на проспекте Мира.
Туманский нервничает.
Но орхидеи по дороге успел прихватить.
Пока они бегут к лифту, шепотом спрашивает:
Как я, Кузя? Слушай, мне бы постричься надо, а?
Сойдет.
Видишь, видишь Чует кошка, чье мясо съела. А я ведь говорил ей. Говорил. Ни хрена она без Москвы не сможет. Без меня ликует Сим-Сим.
Минут через пять он уже не ликует.
Нелепо смотрится наша гостиная без штор на окнах, с ковром, поставленным торчком в углу, без стульев. Двери в другие комнаты распахнуты, на одной из створок висит мужской галстук. На полу в ряд выстроены пар двадцать мужских туфель и ботинок. На голом подоконнике лежат штук шесть новых и ношеных мужских шляп. Элга сидит на круглом столе без скатерти, свесив ножки, и курит.
Кузьма чешет затылок.
М-да
Прости, я не хотела беспокоить твой сон. Когда она мне позвонила, я не имела никакого понимания, что она собирается делать.
Из кухни доносится грохот битой посуды.
Что это?
По-моему, юбилейный сервиз Симона.
Сим-Сим входит в гостиную, присаживается на корточки у дверей и закуривает, ломая сигареты:
Ну и что все это значит, Элга?
Ей понадобился объективный независимый свидетель, Симон, который бы подтвердил, что ничего из принадлежащих лично вам предметов из этой квартиры она не изъяла. Только лично ее имущество, приобретенное некогда на ее, заработанные в корпорации, средства. Она поимела необходимость составить официальную опись, чтобы вы не имели к ней претензий. Здесь все. Взгляните!
Элга вынимает из кармана исписанный листок.
Карловна, ну хотя бы вот этогоне надо.
Почему не надо? Хлебать так хлебать. Читай, Элгочка.
Лизавета Юрьевна полагает, что эта квартира куплена на ваши суммы и ей не принадлежит. Автомобиль ей подарен коллективом корпорации на день рождения, и она вынуждена считать его своим. Она изъяла только предметы ее одеяния. Прежде она оставила здесь почти все. Предъявила претензии на занавеси и шторы, скатерти, постельное белье. Из мебели только стулья. Она их притащила с какой-то распродажи. Все остальное ваше.
Очень мне нужно это поганое барахло!
У вас слишком много шляп, Симон. Это почти неприлично.
Забери. Для Кузьмы.
Еще чего? Да я шляпу под расстрелом не напялю. Значит, говоришь, все уволокла? Даже с антресолек? И сама таскала?
Были какие-то сельские мужики. И большой, не очень чистый грузовик. Собственно говоря, я не имела с нею значительного разговора. Оказалось, я была нужна ей всего лишь как агент с противоположной стороны.
И она ничего не спрашивала?
Вы имеете в виду себя, Симон? Нет. Ни одного слова.
Спрашивалане спрашивала. Ну некогда было, чего там спрашивать? Только на Лизку это совершенно не похоже. Барахло и она? Дележка эта? Да она с себя последнее снимет и любой бомжихе всучит.
Я тоже была малоприятственно удивлена, Михайлович. И она это поняла.
Ну и хрен с нею! Пошли отсюда.
Да погоди ты. Элга, как она хотя бы выглядит?
Как всегда! Победоносно, несокрушимо и опасно. Как торпеда!
А в Сомове под вечер Степан Иваныч вызвал Зюньку на набережную, на конспиративное пиво.
Зиновий снял парадный галстук (я знаю, он их не выносит), добивает пятую кружку.
Степан Иваныч непривычно злобен и странно невесел.
Так что там с дедом стряслось? Серафима к нему уже бегала?
Мне не до старикана. Извини, Зиновий, но что-то надо делать с твоей Ираидой.
Делайте. Мне-то что? А что она еще выкинула?
Она же ни за что не платит! Красоту наводитьна халяву. В духане своем Гоги уже дал ей отлуп. Так она и в ресторане на вокзале уже наелабудь здоров. И все больше цыплята табака с ликером. На базаре что видит, то у черноты и берет за бесплатно.
Значит, дают.
Так это как бы уже хозяйке города. «Слюшай, какие деньги, дарагая?» Я, конечно, на Серафимины монеты втихую затыкаю главные дырки, Зюнь. Как бы Иркин негласный финансовый агент Замыливаю Но ведь нарвется на скандал Нарвется. Тебе оно надо?
А мне, дядя Степан, уже ничего не надо. Вы мне ее нашли, в койку подложили, вот и терпите. Я же терплю.
Неужто так уж плохо?
Да нет, почти ничего. Старается нехотя признается Зюнька. Как ни крути, дядя Степан Она меня распечатала. Первая она у меня. Такое не забывается. Да и Гришка же
Ты смотри! Легка на помине!
В кафе, задыхаясь, врывается Горохова. Ухватив кружку у Зюньки, жадно пьет, отходя от бега.
Пивком развлекаетесь, да? Под воблочку, да? А эта падла академическая там такой цирк устроила! Все на ушах стоят! А ну-ка, пошли, Зиновий.
Ни фига! Меня пиарщик так и предупредил! Никаких прямых контактов и дискуссий с Лизаветой. Тем более на публике!
Боится, значит, наш Юлик, чтобы она из тебя дурачка не сделала. Правильно боится! Дядя Степан, ну хоть вы заткните ей глотку! Наведите там порядок!
Где «там»?
А «там»это на главной площади прямо перед мэрией.
Я выпросила у Нины Васильевны школьный радиоматюгальник для уроков физкультуры и веду прямую трансляцию с борта грузовика.
Сомовские аборигены, которые все еще сбегаются на мои торги, балдеют.
Это мой звездный час.
Грузовик, откинув борта, я с девчонками приспособила под торговую площадку.
На грузовике я разместила большую часть моего московского барахла: вешалки с платьями, шляпами, шубами и прочим. Прямо на асфальте перед грузовиком выставлена посуда, электрочайник, кофеварка, телевизор, музцентрвсе высшего класса. С картонками с номерами лотов.
Лотыэто я сама, писая со смеху, придумала.
В толпе перед грузовикомвзволнованные куаферши, Котикова и еще какие-то дамы из избирательной комиссии, молодые мамы с колясками, бабки и конечно же южный человек Гоги, восседающий на двух табуретках, одна его тушу не выдержит. Поодаль толкутся парни, прибежавшие с рынка, кое-кто в нарукавниках и фартуках. За ними у машины «скорой помощи» стоит явно развлекающийся Лохматов в зеленой медробе.
Роль обслуги и манекенок, выходящих на обозрение из-за вешалок, исполняют мои девчонки.
Гаша с кошелем ходит среди публики и, передавая картонки с проданными лотами покупателям, принимает деньги. Артур Адамыч сидит с аккордеоном, на котором исполняет туш по случаю каждой продажи.
На грузовике стою конечно же я, вся красивая и молодая, в драных джинсах, топике, бейсболке, с матюгальником и деревянной киянкой-молотком в руках.
Я ору что есть мочи:
Леди и джентльмены! Дамы и господа! А также просто товарищи! Павтаррряю! Сервиз почти саксонского фарфорараз! Сервиздва! Ну что ты там? Заснул, Гоги?!
Бэру!
Сервизтри! Продано!
Я, как заядлая аукционистка, стучу молотком по ящику. Артур Адамыч играет туш на аккордеоне.
Агриппина Ивановна, получите деньги с инвестора. Продолжаем наш аукцион! Лот номер девять!
Артур Адамыч играет марш, из-за вешалок выходит Рыжая, но, несмотря на манекенную походку, роскошное вечернее платье с ярлыком «9» несет не на себе, а перед собой, не дыша, на плечиках.
А я выдаю в рупор:
Платье вечернее, от-кутюр, авторская работа. Надевалось всего два раза. Не Юдашкин, конечно, но, по-моему, звучит. Я его на Кузнецком на выставке лондонской моды себе отобрала. Ну чего вы не телитесь?
И не жалко, Лизавета? хихикает какая-то бабка в толпе.
Жалко, Никитична. А куда денешься?