Глава 16. Олег и Ольга
На участке через дорогу от Таси жили художник с женой, оба ровесники Тасиной мамы. У них были одинаковые имена и отчества: Ольга Михайловна и Олег Михайлович. Ольга Михайловна работала кастеляншей в знаменитом в те годы Доме моделей на Кузнецком Мосту. Олег Михайлович, которого все звали Михалычем, имел за плечами Строгановское училище, состоял в Союзе художников и работал по заказам: мастерил шкатулки, вазы и изящные поделки из дерева, ставил дачникам беседки, изготавливал резные наличники на окна и затейливые калитки.
Ольга Михайловна как-то похвасталась, что муж получил заказ от самого патриарха на изготовление церковной алтарной мебели. Тася ей не поверила, но оказалосьправда.
Олег им такие стулья сделал! На спинках ажурная резьба, ножки фигурные, гнутые, обивка из настоящей парчи, вы бы видели! Не стул, а трон! Столы их морёного дуба, а на нём узоры вырезаны Год почти работал не разгибаясь, шутка ли, Московская патриархия заказала! с гордостью рассказывала Ольга Михайловна.
Мастер! восхитилась Тася.
Мастер-то он мастер, а живёт в сараюшке на шести сотках, говорила мудрая Тасина мама. Давно бы дом построил, еслимастер.
Но строить Михалычу было не на что: больших заказов почти не было, а кроме того, Михалыч платил алименты двум жёнам (Ольга была у него третьей) на троих детей. К чести Михалыча, алиментами он не ограничивался, помогал. Детьми Михалыч гордился и отдавал бы им всё, если бы не Ольга.
Зарабатывал Михалыч прилично, хватало и на алименты, и на жизнь, но вот бедаМихалыч пил. Не выпивал, а именнопил, по-настоящему, до белой горячки, пока в доме не кончались все деньгиего и Ольгины При Ольге Михалыч держался. И целыми днями работалстругал, резал, выпиливал, готовое изделие обжигал паяльной лампой, отчего дерево становилось тёмным, под старину. Из-под его рук выходили изумительной красоты вещи!
Но наступал вечер воскресенья, Ольга Михайловна уезжала в Москву, ей утром на работу, а Михалыч тут же бежал за бутылкой. Оттого и ушли от него одна за другой две жены А третья, Ольга Михайловна, страшно гордилась тем, что она замужем за художником, гордилась его работами, его золотыми руками и светлой головой. Мужнины запои Ольга переносила с кротостью монахини, добровольно терпящей муки во имя Бога. И не в пример монахиням, хвасталась напропалую
Ольга на все лады расхваливала мужа, создавая вокруг его беспутной, художнически лохматой головы ореол представителя богемы, самородка-гения от искусства, которому позволено всё, включая забубенно-расхристанный образ жизни, и неумеренное питие, и откровенное хамство. Она не учитывала одногоих с Тасей участки были напротив, и Тася каждый день слышала упрёки, которыми художник осыпал жену, требуя от неё невозможного. Помимо хлопот по дому (домом художнику служил маленький сарайчик с протекающей крышей и в любую погоду настежь распахнутой дверью, заменявшей окно) Помимо работы по дому, в котором не было ещё ни света, ни водыи приготовление обеда становилось подвигом, помимо работы на участке, которую художник целиком свалил на жену, Ольга обязана было помогать ему со строительством.
Дом художник строил сам: ему достался угловой участок, на котором густо поднимался осинник и росли высоченные ёлкик радости Михалыча (лес свой, покупать не надо) и негодованию его жены: деньги за валку леса собрали централизованно, получилось недорого, но Михалыч наотрез отказался платить. Лесорубы быстро и профессионально рубили лес, корчевали пни (вытребовав за корчёвку отдельную плату), и скоро на всех участках возвышались аккуратные штабеля брёвен, которые можно было продать либо оставить на дрова. И только на Ольгином участке зеленел девственный лес.
Как настоящий мужчина, брёвна Михалыч распиливал и ошкуривал сам, после чего разваливал их бензопилой на брус. Брус получался тонкий, но Михалыч уверял, что два этажа он должен выдержать, а третий Михалыч строить не собирался. Их с Ольгой участок был весь завален брёвнами, и Михалыч с женой перетаскивали их с места на место, с целью навести порядок. Тася ужасалась, видя, как они поднималис хрупкой худенькой Ольгой Михайловнойтяжёлые сырые брёвна.
Лес Михалыч валил сам, и дом собирался строить сам, не желая платить строителям. Эскизы этого необыкновенного домас островерхими башенками, двумя полукруглыми верандами и овальными окнамиОльга Михайловна показывала всем желающим. Соседи восхищённо цокали языками и качали головами, понимая, что вероятнее всего, эскиз так и останется эскизом.
Поставили бы себе бытовку на первое время, советовали Ольге. Всё лучше, чем в сарае без окон жить. Бытовка потом сгодится, а в сарайчике стаффа вашего держать можно, в конуре-то он вряд ли поместиться, это ж какую надо конуру
Что вы! Он не захочет один, он с нами привык спать, не соглашалась на уговоры Ольга Михайловна. Да и не хочет Олег бытовку, зачем она нам, через год дом поставим, говорила соседям Ольга, но никто ей не верил.
Тасина мама смотрела, как Ольга с мужем ворочают тяжеленные брёвна, и качала головой«Не приведи господь такого мужа!»
Что ты как неживая, шевелись быстрей! Поворачивайся! покрикивал на жену художник.
Да не получается у меня быстрей, я устала!
Ну и я устал, так что? Кто за нас работать будет? Я один не смогу, а ты даже помочь не хочешь! гремел Олег на всю округу. Сын твой ни разу не приехал, работать не любит, на готовенькое заявится!
Да он всю неделю работает, вступалась Ольга за двадцатилетнего сына, который и в самом деле не появлялся на участке. Да и зачем ему приезжать? Брёвна таскать? злословили соседи. И дружно осуждали художника и его жену. И собаку егоосуждали.
Тася не осуждала: не судите, и не судимы будете. С Ольгой Михайловной они приятельствовали, обмениваясь семенами цветов и рассадой. Тася с мамой были добрыми соседями, не позволяли себе сплетен и не лезли в чужие дела. Олег Михайлович замечал соседей только когда был под шофе. Трезвый жене здоровался с Тасей, словно они и не были соседями. Тася на него не обижалась, такие отношения с «гением от искусства» её вполне устраивали.
В начале осени садовое товарищество закупило гравийвосстанавливать разбитые тяжёлыми грузовиками дороги, на которых образовались ямы и колдобины. На грузовиках дачникам привозили стройматериалы, так что жаловаться было не на кого. На Тасину улицу тоже привезли гравийнесколько машин. Сгрузили прямо на дорогу и уехали. Тася наивно думала, что кучи разровняют бульдозером. Но выяснилось, что раскидывать гравий должны они самикаждый напротив своего участка.
Безобразие какое! Да разве ж эти кучи раскидаешь? Он тяжёлый, гравий-то, сказала Тасина мама. Тася взяла совковую лопату и пошла раскидывать. Напротив их участка гравия было две кучи. Возле одной уже суетился Михалыч, который с утра был трезвым и едва кивнул Тасе, таким образом здороваясь. Надо же, сам взялся! Как же он жену послать не догадался? Тася кивнула в ответ и взялась за лопату.
Она почти закончила со своей кучей, а сосед всё ковырял свою, смешно семеня вдоль дороги с лопатой на вытянутых руках. С лопаты тонким ручейком сыпался гравий Тася не выдержала и улыбнулась.
Это потому, что у тебя лопата удобная, совковая, а у меня обыкновенная, с обидой сказал художник.
Так возьмите, Тася протянула ему лопату.
Ну, теперь дело пойдёт, объявил Михалыч, зачерпнув полную лопату гравия. А ты иди, отдыхай, я тут сам закончу. Ты устала, наверное? улыбнулся художник. А он ничего когда не пьяный. Высоченный, импозантный, и улыбка хорошая, добрая
На следующее утро Михалыч принёс лопату и долго, путано благодарил, обещая помочь, если им будет нужно«Вы, если что, меня зовите, не стесняйтесь! Я завсегда» И в доказательство двумя ударами молотка поправил на крыльце расшатавшиеся перильца. Тасина мама расцвела улыбкой и смущённо пробормотала: «Так у нас водки нет, платить нечем». Тася прыснула. Михалыч густо покраснел и стал прощаться: «Да мне не надо, я так, по-соседски зашёл».
На другой день Михалыч опять стучался к ним в дверьпринёс подарок: маленькое круглое зеркальце в деревянной резной оправе. Оправа была из тёмного, обожжённого особым способом дерева, а ручкафигурная, ажурно-резная, удобно легла в ладонь, словно зеркальцу хотелось, чтобы она взяла и посмотрелась.
Тася покрутилась, глядя в зеркальце, из которого на неё смотрели зелёные смеющиеся глаза, и осталась довольна собой.
Прямо как в «Сказке о мёртвой царевне и о семи богатырях»! Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи! Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее? держа зеркальце за тонкую ручку и картинно отставив мизинец, Тася чувствовала себя царевной-королевной из сказки Пушкина. Неужели вы это сами сделали?!
Нет, в магазине купил, выдал Михалыч и захохотал
Это Оля моя как мёртвая царевна, за что ни возьмётся, всё из рук валится, с досадой сказал Михалыч. А у вас, я смотрю, и грядки выполоты, и яблоньки-вишенки побелены, и смородина крупная, будто вишня. А у нас
Тася могла бы возразить: они с мамой работают на участке вдвоём, в четыре руки, а Ольге Михайловне всё приходится делать одной, муж работает по заказам, ему не до огорода. Ольга Михайловна копала, сажала, полола, поливала, разводила костёр, готовила еду, мыла посуду и гуляла с собакой. Воду для полива она носила из пруда вёдрами, Михалыч мог сделать тележку, но не сделал, зачем ему, не он жетаскает тяжёлые вёдра
Тася могла бы сказать но не сказала. Учить взрослого человека, который, к тому же, намного её старше, и упрекать его в чём-либо она не имела права. Она ему не мать и не жена.
Пока Михалыч ходил с Тасей по их участку, расспрашивая что где растёт и пробуя с куста пузатый крыжовник сорта «финик» (малоурожайный, крупный и очень сладкий), Тасина мама потчевала на террасе нового гостя. Соскучившись по хозяину, к ним пришёл соседский стафф, которого Михалыч назвал Рональдом, в честь американского президента, которого он очень не уважал (да и кто его уважал-то, разве что американцы?). Президенту повезло: он об этом так и не узнал
Рональдэто когда вырастет, а покаРоник или Рон (пёс оказался смышлёным и отзывался на все три имени). Роник был бойцовской страшной породы, американский стаффордширский терьер, собака-убийца. Но он об этом не знал, никого пока не убил и не собирался. Хотя наводил ужас на всю округу, когда Ольга Михайловна выводила его на прогулку. Ронику было десять месяцев и всё у него было впереди, как шутила Тася.
Ольга Михайловна ухаживала за щенком как за ребёнком. Кормила кашей с мясом, которую предварительно требовалось остудить, чтобы Рон не обжёгся. Купала в корыте, согрев на костре ведро воды. Спящего укрывала одеялом: простудится, лечить замучаешься. А как ещё прикажете обращаться с десятимесячным щенком?
Как у всех собак в его возрасте, у Роника были любимые игрушки. Впрочем, игрушками их можно было назвать с большой натяжкой: увесистое еловое бревно, которое Роник как пёрышко таскал по участку, грызя пахучую древесину. И автомобильная покрышка, которую он с упоением грыз (у него резались зубки, если можно назвать «зубками» страшные и длинные клыки чистопородного боевого стаффордшира). Наигравшись, он засыпал с этой покрышкой, положив на неё лобастую башку и сладко посапывая.
С Ольгой Михайловной щенку жилось, как у Христа за пазухой. Оставаясь с Олегом Михайловичем, Рон отчаянно скучал и тосковал. Уединившись в сарае с вожделенной бутылкой, Михалыч забывал о щенке. Рон перегрызал толстую верёвку, на которую был привязан, и уходил к Тасиной мамежаловаться. Мама жалела Рона, говорила, что он попал «не в те руки», что не надо пьянице заводить стаффорда и что Роник его когда-нибудь загрызёт.
Роник не знал, что он стаффордшир, и никого не собирался загрызать, лизал Тасиной маме руки, шумно пил из миски молоко и блаженно покряхтывал, когда мама чесала его за ушами. Терпеливо переносил, пока ему вытирали кухонной тряпкой вымазанную в молоке мордаху. Радостно хрустел сухарями, которые были его любимым лакомством. Тася с мамой сушили сухари в духовке и каждый раз привозили большой пакет. Покончив с сухарями, Роник ел всё, что давалисуп так суп, макароны так макароны. В еде он был неприхотлив (справедливости ради хочу сказать, что макароны были с баночной тушёнкой).
Наевшись, Роник опрокидывался на спину, чтобы ему почесали пузо. И наконец засыпална спине, подрагивая мощными как у рыси лапами и вздыхая во сне. Смотреть на него, когда он спал, было забавно и смешно.
Однажды, когда художник ушёл в очередной запой и совершенно забыл о собаке, Рон отвязался и убежал. И заблудился, запутавшись в бесконечных дачных перекрёстках. Ронику было плохо: хотелось домой, хотелось пить и есть, а где его дом, он не знал Завидев громадного стаффордшира, который бестолково метался по улицам, горестно взлаивая и оглашая окрестности жутким воем (это он так плакал), насмерть перепуганные дачники решили, что он взбесился. Уводили в дом детей, запирали калитки, у кого они были. Кто-то догадался вызвать милицию, чтобы они поймали и застрелили «пса-людоеда».
Милицейский наряд приехал на удивление быстро. Но ловить пса не пришлось: Роник сам подбежал к милицейской машине, уткнулся милиционеру в колени лобастой башкой и радостно замолотил хвостом: ведь теперь он был не один, его наконец нашли! У приятеля Михалыча была похожая машина, Роник запомнил, и теперь решил, что его отвезут домой. Он распахнул в улыбке широкую пасть (стаффы, как и ротвейлеры, умеют «улыбаться» и благодарно лизал руку милиционера. И пистолет, зажатый в руке, тоже облизал, смешно фыркнувпистолет был невкусным.
Молодой милиционер улыбнулся, отчего сразу стал ещё моложесовсем мальчишка. Вытер о брючину наган, весь в собачьих слюнях, и убрал в кобуру. Просмотрел суровым взглядом на собравшийся народ и сказал с укором: «Что же вы наряд вызвали? Какая же это собака-убийца? Это всего лишь щенок, он маленькой совсем, вы не смотрите, что такой здоровый, это порода такая Намучился, бедняга, наплакался И на солнце перегрелся, к тому же, добавил милиционер, потрогав сухой и горячий собачий нос. Его бы в тенёчек, водички налить А вы наряд вызвали. Кто мне скажет, с какого участка собака? Где живёт?»
Это художника собака, на другом конце они живут, несмело ответили из толпы.
Милиционер посадил Рона в машину и отвёз домой. Михалычу он сказал, что если ещё раз То собаку у него заберут. Михалыч клялся, что не будет пить, даже заплакал.
Эх, выбрезгливо отодвинув от себя пьяненького Олега Михайловича, сказал милиционер. Собаку жалко. Не повезло ей с хозяином. И потрепав Роника по ушам, сел в машину и уехал, не простившись. Михалыч стоял и смотрел вслед машине. Потом словно очнулся, взял за ошейник Роника и увёл в дом.
После визита милиции Михалыч не пил полгода. Держался. Рональд вырос в страшного пса и никого к себе не подпускал, признавая только хозяев. Тасю с мамой он считал членами семьи и запросто бывал в гостях, съедая всё что ему предлагали. «Вот прорва, и куда в тебя лезет столько А ну слазь, охламон, куда лезешь?! и бесцеремонно стаскивала Рона со стола, куда он вознамерился было залезть Рональд для порядка ворчал, показывая зубы, и виновато вилял хвостом.
Глава 17. Пересуды
Сын Ольги Михайловны был «на даче» (как она именовала свои азимутно-непроходимые шесть соток) всего один раз и с тех пор не появлялся: Рональд рычал на него по-звериному и рвался с цепи. Тася бояласьвдруг сорвётся? Сын Ольги Михайловны тоже боялся и больше не приезжал. Сама Тася стаффорда не боялась и закармливала его любимыми ванильными баранками. Вдвоём с Ольгой Михайловной они брали Рона на строгий ошейник и отправлялись в лесгулять. Рональд носился по лесу в стиле «как с цепи сорвался», а Тася с Ольгой собирали малину и землянику. И орехи собирали.
А за грибами Тася любила ходить с Олегом Михайловичем. У него было фантастическое чутьё на грибы, и они всегда приносили полные корзины. Эти походы нравились обоим, и Тасина мама была довольна: дочка в лесу не одна, никто не обидит.
С Михалычем было легко, они давно перешли на ты, и Михалыч по-свойски жаловался Тасе на жену, зная, что она не расскажет Ольге. Однажды Тася не выдержала:
Да на месте Ольги я не стала бы терпеть твои выходки. Характер характером, а совесть иметь надо. Я бы давно тебя с лестницы спустила, с вещами! выпалила Тася Михалычу. Ты же ей нашею сел и едешь, и собаку свою посадил. А она вас обоих обслуживает, да ещё работает. А ты воды принести ленишься! И как она до сих пор не ушла от тебя? Ты на неё молиться должен, на руках её носить, а ты знай покрикиваешь