Василий Ильич, слушая, царапал клеенку. Лицо у него жалко сморщилось, нижняя губа, отвиснув, дрожала.
Не верят тебе в Лукашах, продолжал Матвей. Потому и зовут дачником. А ты возьми да переломи себя, Василий. Переломилегче будет!
«Переломи себя! Сколько же можно ломаться?»думал Овсов. И чем больше думал, тем яснее ему становилось, что в Лукашах ему не удержаться. Там, во «дворце полей», он жил незаметно, и никому до него дела не было. А здесь он у всех на виду. И каждого интересуетзачем он приехал, что собирается делать.
Пожар начался на рассвете. Очнувшись, Василий Ильич долго не мог понять, где он и что все это значит. Кони, навострив уши, тревожно ржали. Кто-то вдали беспорядочно колотил по чугунной доске. Небо багровое. Над головойсиние, с накалившимися краями облака и луна, как будто обрызганная грязью.
Пожар! Овсов рванул с головы фуражку и заметался, не спуская глаз с неба. Оно все больше и больше краснело, густой сизый дым с охапками искр висел над Лукашами.
Горим!
Василий Ильич напрямик, по кустам, бросился в Лукаши. Он бежал, как слепой, выставив вперед руки, ощупью раздвигая кусты. Исхлестанный ветками, без фуражки, он выбрался на пригорок.
Горела заречная сторона. Ноги у Овсова подогнулись, он закачался из стороны в сторону.
А-а-а простонал он.
Виновник пожарабывший председатель Алексей Абаринчуть сам не сгорел. Всю ночь он гнал самогон, а под утро уснул, свалившись на пол в сенях Рядом в доме жил Копылов. Он выскочил на улицу в нижнем белье, увидел, что крыша его дома охвачена огнем, бросился в избу и стал выносить сонных ребятишек. Когда хлев полыхал, как стог соломы, Копылов вспомнил о корове. Накинув на голову мокрый мешок, он кинулся в огонь. Но было уже поздно: корова лежала около ворот с выпученными лиловыми-глазами. Раздался истошный крик жены:
Ваня!..
Едва он отбежал, как крыша завалилась. Лохматый, обсыпанный гарью, Иван схватил жену за руку и потащил, крича:
Где дети? Иди к ним!
Там, у реки, у реки
На берегу реки сидели ребятишки и большими от восхищения глазами смотрели, как загорался соседний дом. Огонь добрался до крыши и ошалело забегал по ней, с хрустом пожирая дранку.
Вот галит так галит! кричал, прыгая, беспортошный трехлеток Степка.
Вот дурак, дом сгорел, а он радуется, всхлипывая, тянула его сестренка.
Рядом с ней, завернутый в одеяло, барахтался грудной ребенок. Увидев отца с матерью, дети заревели.
Все здесь? Все, кажется, облегченно вздохнул Конь. Дарья, смотри за ними, я побегу.
Куда ты в кальсонах? На штаны, Дарья развернула ком белья и бросила ему брюки.
Огонь беспрепятственно пожирал дом за домом. Люди спасали все, что можно вытащить. Когда из изб все до горшка было вынесено, начинали выбивать окна, снимать с петель двери. Один только Арсений Журка не заботился о себе. Он носился по деревне, со звоном распахивая окна, а оттуда на землю летели подушки, валенки, с грохотом вываливались тяжелые сундуки. Журка был неутомим. Казалось, что наконец-то и он нашел для себя настоящее дело.
Запылала изба Екима Шилова, и его старуха заголосила: «Милые, спасите боровка!» Арсений бесстрашно бросился в горящий хлев и колом выгнал оттуда девятипудового борова. Сам Еким в это время ходил вокруг дома с иконой Николая Чудотворца.
Задымилась изба Масленкина. Сашок суетился, как пьяный. Он то принимался тыкать багром в стену, то хватался за топор и со всего плеча выбивал. подоконники, то кричал на жену: «Давай воду! Воду давай!», то, опустив руки, говорил: «А ребятишки-то где? За ребятишками смотри!» А когда затрещала крыша и от дома понесло печеной картошкой, Сашок опустился на колени и стал мочить в ведре голову. Из окон покатились смолистые клубки дыма и заволокли все вокруг
На улице валялись разбитые сундуки, кровати, под ногами катались ведра и чугуны. Неподалеку от горящего бревна стояла чья-то корзина с тлеющим боком. Конь на бегу выхватил из нее белье, бросил в сторону, под куст акации. На дороге осталась детская рубашонка. Она пошевелилась, потом подпрыгнула и, прильнув к бревну, сгорела легко и весело.
С расстегнутым воротом, босой, брел Фаддей, прижав к груди валенок. Прикрывая рукой глаза, Конь подбежал к Фаддею.
Где председатель?
Фаддей посмотрел на Коня и прохрипел:
Сгорит все, как порох сгорит.
Петр где?! закричал Конь, встряхивая Фаддея.
А? опомнился старик. Петька побежал в правление пожарных вызывать. Да разве дождешься? Все сгорит. Видишь, сухо как.
Не дослушав Фаддея, Конь побежал дальше. Поймав Журку с Сашком, он потащил их к пожарному сараю. Втроем приволокли они ручную водопомпукачалку, похожую на самовар. Но дотянуться до воды не хватало рукавов. Сбегался народ из ближних деревень. Привезли еще три таких качалки и кое-как из них собрали одну. Но сбить огонь не так-то было легко. И Конь скомандовал разбирать дома. Группа парней с Журкой во главе взобрались на крышу какого-то дома, вмиг взломали ее и с грохотом спустили на землю. Мужики бросились к дому с баграми.
Первое, что увидел Василий Ильич, когда вбежал в деревню, свой дом.
Стоит! Стоит!
Василий Ильич беззвучно засмеялся и, обхватив шершавый столб крыльца, погладил его, приговаривая:
А что? Стоишь, стои-и-и-ишь!
Марью Антоновну с вещами он нашел далеко на задворках. Она сидела на чемодане, среди узлов. Увидев мужа, Марья Антоновна заплакала.
Зачем ты меня сюда завез?..
Все вынесла? А где зеркало, шкаф?
На что они нам сдались?
По улице пробежало трое колхозников, среди них был старый Кожин.
Матвей! окликнул Василий Ильич.
Давай, давай! не оборачиваясь, замахал рукой Кожин.
Туча искр металась над Лукашами, ветер нес красные хлопья, усыпая ими крыши. Овсов оглянулся и, видя что никто не обращает на него внимания, сгорбился и быстро пошел к дому. Здесь он вынес со двора лестницу, сунул в ведро с водою веник и полез с ними на крышу.
Только сейчас он увидел, как стар его дом, истлевшая дрань крошилась под ногами. Он ползал по крыше, хватаясь за трухлявые жерди, которые трещали и качались. Оторопь сковала Овсова, когда над домом Масленкина взметнулось оранжевое с черной каймой пламя и захлопало, как огромное полотнище Сверху посыпался пепел. Тополь, стоявший около дома Сашка, задрожал, листья зашуршали, как бумага, и вдруг он вспыхнул сразу со всех сторон, как факел. Огонь в минуту взломал тесовую кровлю и, провалившись в темный от копоти сруб, заклокотал в нем.
Раз, два, взяли!! услышал Василий Ильич надрывный голос.
Внизу мужики баграми раскачивали крышу соседнего дома.
Голубчики мои, спасители, не дайте погибнуть, бормотал Василий Ильич, ползая по крыше своего дома и махая мокрым веником.
Раскаленный сруб Сашка продолжал стоять, грозя вот-вот рухнуть и завалить горящими бревнами все вокруг.
Давай сюда!..
Овсов увидел, как мужики кинулись к его дому.
Разрушат Конец всему, прошептал Василий Ильич и визгливым голосом закричал:
Не сметь!
Внизу притихли.
Не сметь разорять!
Овсов это, сказал кто-то и крепко, с вывертом, выругался.
Не сметь! в исступлении повторил Василий Ильич и сжал над головой кулаки, но покачнулся и, потеряв равновесие, упал. Почувствовав, как ползет под ним дранка, он с силой ухватился за оголенную жердь, но обломал ее и покатился вниз с обломком в руках. В последний момент, когда ноги уже ощутили пустоту, он услышал громыхание пустого ведра. Оно обогнало Овсова
Глава двенадцатаяИз Лукашей
Палата 3, где лежал Василий Ильич, мало чем отличалась от других палат. Была она светлая, с желтыми полами, тумбочками и желтыми панельками на стенах. Тишина, скука и карболовый с примесью нашатыря запах не покидал ее даже при открытых окнах.
Но Василий Ильич быстро привык и к тишине, и к тупой боли в груди. Гораздо труднее было привыкать к шороху накрахмаленного, халата сестры и надрывному кашлю соседа по койке. На ней лежал пчеловод из дальнего колхозамужчина одних лет с Овсовым, с впалыми щеками и лихорадочным блеском в глазах. У него были длинные, тонкие ноги с большими, плоскими, как доски, ступнями. Когда пчеловод кашлял, то пятки у него стучали о прутья кровати, как деревянные, и Василий Ильич каждый раз боялся, как бы он не задохнулся. Откашлявшись, пчеловод, хватая воздух частыми и мелкими глотками, говорил:
А ведь не выживу, умру Да, умру.
Потом он закрывал глаза и лежал неподвижно, теребя крючковатыми пальцами байковое одеяло.
Пчеловода аккуратно два раза в неделю навещала внучкаголенастый подросток с круглыми испуганными глазами. Входила она в палату на носках, с узелком, и боязливо оглядывалась. Тихонько поставив к кровати стул, она садилась спиной к Василию Ильичу и, развязав платок, выкладывала на тумбочку банки с вареньем и медом, лепешки с творогом, печенье. Пчеловод ее спрашивал о домашних делах. Отвечала девочка торопливо, не спуская глаз с окон, и поминутно повторяла:
Дедушка, поправляйся скорее
После ее ухода пчеловод угощал Овсова.
На, говорил он, подавая лепешку, попробуй, должно быть вкусная Ты не бойся. Моя болезнь не пристанет.
Василий Ильич, чтобы не обидеть больного, брал лепешку и, отломив крохотный кусочек, проглатывал его, как пилюлю. Лепешка липла к рукам и пахла подгоревшим творогом.
Хорошая, должно быть на меду, хвалил Василий Ильич, а потом долго под одеялом тер о простыню пальцы.
К радости Василия Ильича, сосед тоже не любил много говорить. За день они не произносили и десятка слов.
Душно. Хуже мне. Дождь будет, сообщал пчеловод.
Будет, соглашался Василий Ильич.
Время-то часа два
Не больше.
Тупое равнодушие сковало Василия Ильича. Он мог подолгу смотреть на печную конфорку. Конфорка на глазах вырастала до невероятных размеров и наконец заслоняла всю комнату. Тогда Василий Ильич переводил взгляд на ржавый подтек в углу. Он представлялся узором, который на глазах принимал все новые и новые формы: Василий Ильич то отыскивал в нем сходство с головой человека, то пририсовывал к нему целую картину. Если в это время приходила Марья Антоновна, Василий Ильич сердился. Марья Антонович садилась в ногах и, до обыкновению, жаловалась, что она измучилась в Лукашах и что ей смотреть на все тошно. Василий Ильич, не слушая жену, смотрел в угол на подтек. И как-то однажды сказал:
Так не годится Надо ту сторону подзагнуть и пустить вниз пару витков
Василий, что с тобой? испугалась Овсова.
А так, ничего, ответил Василий Ильич. Скоро ты домой пойдешь?
Не обрадовался Василий Ильич, когда жена сообщила, что их дом отстояли. Он поморщился, как от боли, и безразлично сказал:
Отстояли? Как же это?
Марья Антоновна стала подробно рассказывать, но Василий Ильич остановил ее:
Ладно. Поправь под боком постель Давит что-то.
Овсов выздоравливал. Теперь он все больше и горше думал. До рассвета он лежал с открытыми глазами и беззвучно шептал: «Как жить?.. Как жить?..»
Думы сменялись длинными и странными снами. Один из них запомнился Василию Ильичу Он видел реку, вода в ней была черная, а по берегам стояли высокие белоствольные березы. Их раскидистые густые кроны заслоняли солнце, а сильные корни, как лапы огромной хищной птицы, крепко цеплялись за каменистый грунт. Василий Ильич, идя по берегу, увидел повисшую над водой березу. Своими искривленными толстыми суками она обхватила два соседних дерева и качалась между ними, купая в воде длинные корни. Обрывистый выступ, на котором стояло дерево, по-видимому, срыла в половодье льдина, но березу утащить не смогла. Береза еще жила, только листья у нее были вялые, как у ошпаренного банного веника. Василий Ильич долго находился под впечатлением этого сна.
Незадолго до выхода из больницы Овсова навестил Масленкин. Василий Ильич в сером фланелевом халате бродил по больничному паркутак называли здесь рощицу с двумя десятками кленов и лип. Василий Ильич присел на скамейку около клумбы, на которой уже отцветала лиловая гвоздика и начинали распускаться желтые георгины. Он не заметил, как подошел Масленкин.
Наше вашим, поздоровался Сашок и подсел к Овсову. Одет он был в синий костюм. Пиджак так плотно обтягивал плечи, что Сашок, боясь, как бы он не затрещал и не расползся по швам, сидел прямо, опустив руки, как перед фотографом. Зато брюки были слишком длинны, и чтобы они не волочились, Сашок подвернул их внизу и заколол булавками.
Эхма! Сашок снял кепку. Жарко-то как.
Погода сухая. С уборкой как? спросил Василий Ильич.
Убираем. Сашок помахал кепкой и повесил ее на сучок, потом вынул из кармана четвертинку.
Завтра Спас Преображения.
Василий Ильич усмехнулся:
Кто рад празднику, тот накануне пьян.
Да нет, не с чего, вздохнул Сашок. Да и с какой радости? Сам знаешьгоре у меня. В амбаре ютюсь с ребятишками. А какой дом был! Двух лет не прожил в нем. Ну, да что говорить, давай выпьем.
Василий Ильич сходил в палату за стаканом. Пили по очереди, закусывали луком и холодной говядиной. От водки и жары у Василия Ильича закружилась голова, тело обмякло, и приход Сашка, который и вначале был неприятен, стал невыносимо тягостным. Сашок же, наоборот, был не в меру болтлив. Он поминутно вытирал глаза и дергал Овсова за рукав халата. Говорил он бестолкововсе об одном и том жеи совершенно не обижался на угрюмость Овсова.
Шесть домов в Лукашах как не бывало. Если бы не пожарные машины из района, все бы подчистую выгорело. Твой дом удалось спасти Вот я тоже барана продал. У Фаддея валенок украли В валенке-то он деньги хранил, те, что Петр ему еще из города посылал. А у меня как сегодня получилось? Привез я мясо на базар. Не хотят клеймить и мясо продавать не разрешают Говорятдавай сбой: может, он у тебя, баран-то подох. А печенку-то с легкими я дома ребятишкам оставил. Не ставят клеймо, хоть плачь. Назад в такую жару мясо везти? Меня инда пот прошиб. Ну, кое-как уладилось Абарина-то судить за пожар будут.
Внезапно Сашок замолчал и долго тер лоб, словно вспоминал что-то.
Строиться опять будешь? спросил Василий Ильич, не потому, что это интересовало его, а так, между прочим.
Сашок мельком взглянул на Овсова и, тяжело упираясь ладонями в колени, проговорил:
Разговоры в Лукашах, Василий Ильич, ходят: уезжать ты собираешься и дом продашь.
Овсов вздрогнул.
Я давно хотел поговорить с тобой, продолжал Сашок, не спуская глаз со своих парусиновых башмаков. Не продал бы ты мне дом в рассрочку или пустил бы пожить, пока я обстроюсь?
Василий Ильич ответил не сразу и наконец, собравшись с мыслями и стараясь казаться веселым, сказал:
Ну и люди. Уже дом покупают. Кто же эти слухи распускает?
Марья Антоновна говорила. Сам слышал.
Пока я хозяин дома. И продавать его не собираюсь, резко ответил Василий Ильич.
Сашок встал и, виновато улыбаясь, протянул руку.
За просьбу извини. Не по воле, а по нужде пришел.
Разговор с Сашком задел Василия Ильича и одновременно укрепил его решение. Только было неприятно, что в Лукашах про него много болтают и что жена не скрывает их планов.
«Незаметно, тихо нужно сделать это, рассуждал Овсов, и в то же время был доволен, что нашел выход из трудного положения. Буду ежегодно навещать Лукаши и жить лето».
В конце августа Василия Ильича выписали из больницы. Чтоб не встречаться с колхозниками, в деревню он подгадал прийти в сумерки. Марья Антоновна разбирала кровать, когда он постучался.
Здрасте, явился наконец, протянула она, а я собиралась к тебе завтра с утра.
Василий Ильич умылся, сел за стол, Марья Антоновна поставила перед ним стакан и крынку молока. Овсов молча отрезал ломоть хлеба и, смахнув со стола крошки, сказал:
Вот что, Маша, я думаюнадо собираться.
Марья Антоновна, скрывая улыбку, села рядом.
Мне что? Я хоть сегодня.
Ты что на меня так внимательно смотришьне узнаешь?
Марья Антоновна засмеялась.
Теперь узнаю. А вот когда только приехали сюда, не узнавала, и, помолчав, как бы между прочим, она добавила:Я и дом продала.
Василию Ильичу показалось, что он ослышался.
Ты о чем это?
Вот полюбуйся. Мы уже и договор с Михаилом Кожиным написали, и Марья Антоновна положила перед мужем лист бумаги, исписанный прямым круглым почерком. Положила и рукой прихлопнула.
Ты радуйся, что у тебя такая жена. Все удивляются: дом-то половину того не стоит, что я выговорила.
Василий Ильич схватил бумагу.