Анатолий ЖУК
БУЛЬВАР
Роман
Он еще не представлял, что это будет за роман, но чувство его начинало в нем жить. Пока неясное, неуверенное, оно медленно прорастало, овладевая всей сущностью, требующей от каждой живой клетки своей доли энергии, которая в результате должна была стать тем сгустком силы, что и позволила бы сначала сесть за работу, а потом каждый день мучительно над ней корпеть. И однаждыодин только Бог знает, когда это «однажды» наступит!наконец поставится последняя точка в конце последнего слова. Ночами в снах проходили отдельные фразы, даже целые эпизоды. И каждый раз он думал, что вот-вот откроет глаза, встанет, возьмет блокнот с ручкой (они всегда лежали рядом на столе) и запишет их. Нонет: почему-то не делал усилий, чтобы окончательно проснуться, почему-то все эти усилия откладывал на потом... И опять же: определенного понимания на этот счет не было. А когда что-то вырисовывалось, то быстрее всего был страх. Ведь он знал: стоит только начать работу, то потом жалеть себя будет некогда; день и ночь превратятся в одно целое: смешаются, переплетутсяел не ел, спал не спал, никто не спросит, никто не напомнит. И потянется все к той пресловутой желанной точке после последнего слова. О, этот страх, который каждый раз нужно было переступить, преодолеть, отказываясь от дороги сегодняшнего днялегкой, вольной, хорошо вытоптанной, которая не требовала тех невероятных усилий, и бросить себя на бездорожье завтрашнего: неизвестного и всегда мучительного.
И все же ощущение жило. Сравнить его можно было, пожалуй, только с женщиной, которая впервые почувствовала, что Святой Дух зажег в ней Солнце...
И он радовался этому чувству, глубоко пряча в себе, ни словом, ни мыслью, пусть даже самой благожелательной, не разрешая дотронуться до него никому другому. Это только его, только он имеет право войти в еще никем неизведанный сад, ходить по нему, открывая для себя и для других те тайные чудеса и радости, печаль и адскую боль, которые жили в его сердце, нервах, крови, сознании... Но пока открывая только для себя: своими чувствами, своим пониманием мира, своим видением его и отношением к нему.
Для других потом. Когда все вызреет, перетасуется одно с другим и, как результат, мыслями ляжет на бумагу. Для другихпотом, после пресловутой последней точки.
Боже!.. Кто бы только знал (кроме писателей, конечно), что означает для человека, который однажды, благословенный небесами, впервые взял в руки ручку и блокнот, безоглядно бросив себя в неизведанность такого сада,последняя точка, после последнего слова?! Одни плакали после нее, другие кричали что-то радостное, третьитанцевали, четвертые пили до чертиков... А другие так и не доходили до нее, как до звезды, которая где-то светит высоко-высоко, а что представляет собойвечная тайна.
Отсутствие временитрагедия. В мире нет ничего выше и дороже времени. Незаметнокак воздух и мысль, невесомокак солнечный луч, и в него, как в одну и ту же реку, дважды войти нельзя, оновсе богатство мира, отца и матери. Все временно, кроме самого времени. И ты его вечный арестант.
Старая, как мир, эта мысль всегда нова для каждого, потому что для каждого во временитолько свой отсчет.
Ухватив эту мысльстрашно оглянуться. Ему казалось» что жизнь относится милосердно к нему. Почему так думал? Он не знал. Может, и не стоит давать на это точный ответ. Смысл не в том, что и как думаешь. Скорее всего, главное другое: как себя чувствуешь в пространстве и времени? Ведь они всегда единое и всегда последнее, что человеку дано Богом.
И кто другой, как не сам, должен распоряжаться своим пространством и своим временем?! Твое каждое мгновениеот зеленой липкой почки на дереве до золотого листа, который в своем последнем дрожащем полете навеки ляжет на землю,только твое, и всегда последнее. Как последняя точка в конце последнего слова...
***
Телефон зазвонил в восемь часов утра. Я еще валялся в постели, хотя давно не спал. Делать что-то особенное не было необходимости, потому крутился с боку на бок, мозоля ленью время, когда нужно будет вставать и, выполнив все туалетные процедуры, двигаться на работу. Никогда не завтракаю, даже чай не пью.
Не люблю ранние телефонные звонки. В своем большинстве, ничего хорошего они мне не приносили. А теперь почему-то с рвением схватил трубку, бодро крикнул в нее:
Да.
Ты, Чабатарович?
В трубке голос Стаса, Вместе работаем. Стаспедераст. Правда, мне это до лампочки, кто он есть: педераст, транссексуал или еще кто-то из так называемых сексуальных меньшинств. Онпедик, ябабник. Так что, из-за этого одному на другого плевать?
Хотя, если откровенно говорить, отношусь я к этим меньшинствам (хотя и не подаю вида) с каким-то внутренним неуважением. Скорее всего, тут срабатывает мое воспитание, определить которое на сегодняшний день, пожалуй, невозможно. Чего только в нем не наметалось! И дух крестьянского скупердяйства; и люмпенское «все пропью, но мать не опозорю»; наплевательство идиота на всех и на все и в первую очередь на себя самого; и интеллигентное«вам стоило бы попросить прощения», и это в то время, когда тебя избивают. Так что, как видно, тут полный набор дегенерата, мутанта, ублюдка, дикаря (выбирай, что пожелаешь все подойдет), созревание которого началось в тот далекийа может, и не такой уже далекий, потому что он и сегодня дает свои богатые всходыпереворот семнадцатого... Тут уже, как говорят, ни дать ни взять: что естьто есть; твой вечный крест, твое мучение; каждый несет, что имеет.
И дальше голос Стаса в прямом смысле меня ошарашил:
Юлик умер.
Пауза.
Александр, ты слышишь меня?
Пауза.
Алло, алло!
Пауза.
Да что за черт с этим телефоном!и я услышал, как Стас выругался.
Его ругань совсем не была похожа на обычнуюгрубую и вонючую. Из уст Стаса она звучала мягко, будто тебя нежила шерсть ласковой кошки.
Не кричи, слышу,сглотнув воздух, который в первое мгновение железными щипцами сжал грудь, успокоил я Стаса.
Он теперь в морге. Нужно ехать туда... привести его в порядок... привезти... У тебя есть время?
У меня репетиция с утра...
Все репетиции отменили.
Тогда есть.
В таком случае, сейчас пять минут девятого, встретимся в десять часов на работе. Будет ждать автобус. Сможешь?
Смогу!неожиданно разозлившись, огрызнулся я и, будто извиняясь за свою грубость, добавил тише:Ну сказал же...и первый положил трубку.
За окнами конец марта. Снег давно сошелда и зима не очень снежная была, но погода теплом не тешит. Все время какая-то промозглая, скверная, она держит настроение на границе крутого мата и той надежды, когда наконец утихомирятся северные, что как наждачкой обдирают кожу, ветры, и с юга поплывет желанное тепло, по которому давно соскучилось все живое.
Живое?! Это трава, деревья, рожь, бабочки и разные козявки, это всякие животные и птицы, это вода и ветер... Это все то, что есть на земле. И человек. И все эти жизни подчинены времени, которое только и делает то, что с самого первого их появления под солнцем готовит смерть. Жизнь и Смерть.
Две большие, во все времена неразгаданные тайны. Сколько бы человек не корпел над ними мыслью, сколько бы не создал разного, сжигая себя в поиске истины, сколько бы не наделал глупостейвсе равно они тайна. Вечная тайна вселенной. И не будет ей разгадки.
Вот и Юлик. Родился человек, жил человек и умер...
Как все просто на словах: родился, жил, умер. Но это только на словах. Хотя всякое слово несет в себе какое-то понятие, смысл. И насыщено его каждое мгновение солнцем и воздухом, дождем и туманом, слезами и радостью, теплом и холодом, верой и безверием, отчаянием и надеждой... Каждое мгновение! Они непринужденно сменяют одно другое, давая право на новый день, на новое завтра. И только однаждыего не давая...
Вот и Юлику не дали. Не знаю, почему. Хотя могу предполагать, могу догадываться. Для меня он человек не посторонний: много лет спина к спине сидели в одной гримерке; поднимали рюмку и рассуждали про будущее, ругались (чуть не дрались) и жили дальше.
Мне необходимо что-то понять. Пока не знаю чтоно что-то нужно. Изо всех сил пытаюсь это сделатьно зря. Голова пустая, пустой экран телевизора.
Так что мне нужно понять? Что? Разве не то, почему вдруг Юлика не стало? Но зачем? Ну, случилось и случилось. Подумаешь, новость: умер кто-то. Один умер, а в то же мгновение родился кто-то другой. Пусть даже на другом конце света. Пока светит солнцежизни не грозит вымирание.
Но вот только Юлик для меня не кто-то. Некто для меня тот, на другом конце света. Поскольку нектопонятие абстрактное. А Юликсама конкретность, точность, чей голос можно было услышать, почувствовать сильную руку.
Большой отрезок жизни, чуть не двадцать лет, замешан на тесных взаимоотношениях. И пусть не были лучшими друзьями, но и знакомыми не назовешь.
Жизньэто все то, что есть сегодня, что будет завтра, послезавтра и т. д. Ведь все, что вчерауже только история. Юликистория.
Сорок четыре весны, лета, осени, зимывремя Юлика под солнцем. Для земной жизни человекамало. Но только... только для земной. А может, его жизненный отсчет шел в каком-то другом, космическом измерении? Как, например, у бабочек, которые живут только один день,а для них это целая вечность. Может, и так. Кому дано знать? Ведь сказано: всему свое время...
Мы поднимаем парус, чтобы плыть, чтобы достигнуть тех далей, которые манят нас, которые отнимают наше спокойствие и сон и даже сушат горло, чтобы их изведать. О, эта вечная неугомонность человека! Ненасытностьбыть, иметь, знать, желать, чувствовать... Все сразудай! Дай!!! И ни на минуту мысли про то, что можно просто надорваться. Парус трещит от натуги, рвется на кусочки, но мы на это не обращаем внимания. Мы плывем. Мы хотим плыть. Нас очаровала та даль, тот горизонт. Мы ослепли от желания, оглохли от мечты, которую себе придумали... Мы плывем! И никого нет рядом, кто мог бы сказать: оглянитесь вокруг и обрадуйтесь; остальноепотом, потом. Те дали и горизонтмираж. К себе самим плывите. К душе своей...
Немного младше менягде-то на год,Юлик успел уже дважды жениться, чего я не одолел ни разу. От первого брака имел сына, с другой, хоть и прожили вместе лет пять, детей не было. Невысокая, но стройная, она могла взволновать мужчину, заинтересовать, потому что, как говорят,все было при ней: и грудь, и талия, и бедра. Женщина, одним словом. Хотя с лица совсем не скажешь, что красивая. Острый носик. Синевато-серые глаза, невыразительные губы. Все же симпатичная, привлекательная. Она была из тех женщин, кого Господь наградил главным: духом женщины, духом самки... Я это определял по глазам мужчин, в которых, как в зеркале, когда они бросали на нее взгляд, отражалось желание...
Младше Юлика лет на пятнадцатьуже тоже побывала замужем,она называла его «мой старичок». И в этом не было издевки или какого-то оскорбления, которое обычно возникает между мужем и женой после совместно прожитых лет. Скорее, мне виделось легкое кокетство, даже подчеркнутая гордость за определенный статус«старичок».
А «старичок», тем временем, был неугомонный, даже жадный к жизни. Быстрый и легкий на подъем, он всегда куда-то спешил и ничего не успевал. Множество разных идей, которые вмещались в его головебудь то создание свободного театрального профсоюза и многое другое,обычно так и оставались на уровне разговоров. Талантливый актер. Мало таких. И это подтверждало то немногое, созданное им на сцене, отличие, сверкающее малюсенькими крупинками. Банальная истина: талантливых всегда мало, пересчитать можно... Сказать точнееединицы.
Юлик и был такой единицей. И не успел. Не успел во всем своем эмоциональном изображении заявить свое, только емуи никому другому!Богом данное, внести в мир людского несовершенства свое лучшее и искреннее, даже им самим до конца неосознанное, так как талант не всегда осознает то необычное, подаренное ему Богом, что отдается людям на суд, на их голосованиебезжалостное, жестокое. Талантвечное распятие...
Юлик не успел. Он распинал сам себя. Если не дать выход энергии, которая накапливается в замкнутом пространстве,будет беда.
Каждый человекэто своеобразный очаг энергии. Одни выделяют еебудто сгорают сырые дрова, другиебудто горит каменный уголь, третьи похожи на сгорание бензина... А есть и такие, у кого это выделение случается с силой ядерной реакции... И ее выход обязательно должен иметь свое направление и свой спрос. Неизвестное делается известным, когда за него приходится платить наивысшей ценой. Цепная ядерная реакция не имеет границ в выделении энергии. Неразумное к ней отношение требует высшего счета.
Не могу понять, не могу... И не дает покоя нечто такое, что зажег во мне телефонный звонок.
Близкое предчувствие смерти, которая, как тень, всегда ходит рядом с нами, и адское напоминание об этомсмерть Юликата редкая минута, когда, забыв про всю земную суету, мы на мгновение задумываемся про вечность. Мы как будто примеряем на себя время, когда сами однажды станем напоминанием другим. И страхом наполняется сердце. Цепляемся за жизнь изо всех сил, спасая свое плотское, которому до боли, до отчаяния нравится все земное, что расцветает под солнцем. Мы боимся, мы не хотим отказаться от себя, от своего нечистого тела, которое сильно провоняло потом и жиром, покрылось струпьями и язвами, сухой чешуей псориаза. Мы любим это тело. Любим самозабвенно и готовы защищать его до последней возможности. Мы не хотим его потерять.
Юлик?! Не могу ответить за тебя. Думаю, и ты не избежал этой отвратительной самовлюбленности ко всему своему телесному.
Человек всегда начинается со слабости, со страха.
И вся гордость и ценность в том, чтобы их превозмочь, преодолеть. А для этого перво-наперво нужно встать на тот путь, решиться. Как легко все звучит на словах«встать», «решиться»,и как бывает невозможно это сделать в реальной жизни.
Тебя несет жизненное течение, кружит тебя, как ему вздумаетсяи не борись с ним. И будет тебе, как всем, и ты будешь, как все. И даже согласившись с этим, талантливая душа однажды все-таки не выдержит той смиренности: вдруг вскипит своей болью, диким, неиздержанным противостоянием, пылким желанием сказать свое, уже невозможное держать в себеи начинает болеть...
Ничего оригинального в Юликовой болезниесли только в болезни может быть что-то оригинальноене было. Славянское безумство глушилось рюмкой. Когда другие собирались расслабиться, снять стресс, то делали это обычно как минимум вдвоем.
Юлик обычноодин: тет-а-тет.
«Заходи, Юлик»,приглашали к себе актеры, которые снимали стресс, что накопился за несколько дней напряженной работы. При этом закусывая грилем, курицей, лангетом. Здесь нужно объяснить: грилькусочек батона, подсушенный на отопительной батарее; курицакусочек свежего батона; лангеттонко нарезанный черный хлеб. «Заходи, заходи»,сердечно приглашали Юлика, подавая ему рюмку. «Нет-нет!отмахивался он.Месяц как в рот не беру. А вы пьяницы! Презираю вас!». Шутил, топорща усы, и исчезал за дверью.
Через полчаса в коридоре слышались тяжелые шаги, с грохотом открывалась в гримерку дверь и на пороге, с холодным взором, крепко держась за дверную ручку, стоял Юлик. Не совсем подвластными ему губами он приветствовал компанию: «Привет, обалдуи!».
Вопрос, который мучительно засел во мнепочему так, почему?не имеет ответа.
Неужели поднятые Юликом паруса нельзя было приспустить, как только начиналась буря? Неужели обязательно плыть, когда трещит мачта и на кусочки рвется полотно? Пожалуй, можно опустить, и не плыть можно, залечь, затаиться, но это при условии отсутствия цепной ядерной реакции...
Последний выход Юлика на сцену в им же придуманной роли, какой даже не существовало в пьесе (хотел работать вместе с женой, которая исполняла одну из главных ролей в спектакле), еще раз подчеркнул отличительность его таланта. Таланта невостребованного, таланта терзающегося одиночки.
Месяца за два до сегодняшнего телефонного звонка в Купаловском театре умер актер его лет. А перед ним, в том же театре, похоронили еще одного, такого же возраста. Так вот, на последних похоронахя сам не слышал, говорилиЮлик сказал: «Теперь моя очередь». Что это?! Неужели можно так чувствовать пространство и время, быть уверенным в том чувстве, что сознательно дошло до сердца, и не бояться его? Ведь все последние дни Юлик внешне ничем не отличался от себя предыдущего. Былкак всегда, обычным: веселым, грустным, пьяным.