На самом деле, делая вид, что просто гуляют, они постепенно приближались к источнику и наконец добрались до него. Возле него рос ствол старой смоковницы, ощетинившийся сухими ветками, но сплошь в зеленеющих побегах.
Указывая пальцем на склон напротив, они делали вид, что смотрят вдаль.
Это здесь. Я хорошо помню! сказал Лу-Папе. Под смоковницей был своего рода небольшой колодец, в ширину размером с человека и глубиной не выше меня. Это был даже не колодец, а просто ключ, с одной стороны обнесенный небольшой земляной насыпью, а с другойзащищенный скалой. На дне имелась круглая дырочка правильной формы размером с пятифранковую монетку. Именно через нее в колодец поступала вода, но доверху не поднималась. Нужно было вычерпывать ее ведром. Камуэн-Толстяк был далеко не дурак, он заметил, что уровень воды в источнике чуть выше, чем его поле. Прорыл небольшую канаву, выложил ее кирпичом и черепицей, получился водовод, по которому вода поступала в поле, затем все засыпал землей и накрыл колодец крышкой. Так что вода самотеком добиралась куда надо.
Не переставая разговаривать, они продрались сквозь заросли колючего дрока и ладанника и спустились до торчавшего из кустарника тростника.
Тут вода выходила из канавы на поверхность, сказал Лу-Папе.
Перед тростником на островке мха выросло несколько кустиков утесника. Обратив взгляд вверх, как будто заинтересовавшись кружившим высоко в небе сарычем, Лу-Папе прошептал:
Ты смотри, что творится под ногами Вода так и брызжет Что-то ей мешает, но она здесь, совсем близко И не составит большого труда
Уголен в свою очередь наступил на мох, из-под его тяжелого башмака брызнула вода.
Подумать только, погубил такое богатство! Хорошо, что мы его поколотили. Он не только человека погубил. Еще и источник. Значит, дважды убийца.
* * *
На ферме четверо мужчин уже уложили Пико-Буфиго в гроб. Его лицо было таким чистым, что он изменился до неузнаваемости, это являлось неоспоримым доказательством того, что последний его туалет был в действительности первым в его жизни. В тот момент, когда столяр собирался накрыть длинную домовину крышкой, кузнец удержал его:
Погодите! Однажды мы с ним встретились на охоте и вместе перекусили. Это было задолго до того, как он свихнулся. Он тогда показал мне свой «намерлес» и сказал: «Это мой единственный друг, и я хочу, чтобы его похоронили вместе со мной!»
Было бы глупо, чтобы пропало напрасно такое замечательное ружье, возразил булочник.
К тому же, сострил Памфилий, на что оно ему там? Ведь не удержится и подстрелит на лету ангелочка, а это вряд ли улучшит его положение.
Ну-ну, попрошу без шуток, не время, надо положить «намерлес», потому как такова была последняя воля покойника, а, как известно, это святое! настаивал на своем кузнец.
Он взял великолепное ружье и положил его под правую руку мертвеца, дулом к плечу; выглядело так, будто Пико-Буфиго вот-вот отправится на тот свет сторожить врата рая.
Как раз в то время, когда Памфилий привинчивал крышку к гробу, прибыл господин кюре в окружении детей из хора.
Шестеро мужчин взвалили гроб на плечи; собравшиеся заняли свои места, и шествие из трех десятков крестьян тронулось в путь под печальным октябрьским солнцем вдоль цветущих кустов дрока. Для Пико-Буфиго это был последний путь. Когда гроб перенесли через перевал и показалась деревня, с колокола на церкви Бастид-Бланш слетел похоронный звон
Ты проверил, не заряжено ли ружье? неожиданно спросил у булочника Филоксен.
Нет, не подумал об этом. С «намерлесом» это так просто не определишь!
Без всякого сомнения, заряжено! откликнулся Эльясен. Притом крупной дробью! Возвращаясь домой, он всегда заряжал его крупной дробью на случай появления дикого кабана, который иногда приходил к дому ночью!
Это может быть опасным, проговорил Лу-Папе.
К тому же он подпилил курок, чтобы сделать его чувствительнее Он говорил: достаточно порыва ветра, чтобы ружье выстрелило! подтвердил кузнец.
Новость тут же облетела всех присутствующих.
Филоксен, который шел сразу за кюре, обернулся:
А может быть, ружье на предохранителе?
Вряд ли! отрезал кузнец.
По рядам пробежало волнение при мысли, что за еловой гробовой доской, как раз на уровне лиц идущих за гробом людей, находится наведенное на них дуло «намерлеса» Похоронный кортеж тут же разделился надвое, и далее его участники следовали по обеим сторонам дороги, оставив посередине довольно широкое пространство: если бы и началась стрельба, то опасаться можно было лишь за голову господина кюре, святого отца, которому в худшем случае был уготован рай
На кладбище Лу-Папе держался с большим достоинством, но ему пришлось несколько раз ущипнуть за руку Уголена, который безотчетно улыбался и что-то напевал себе под нос.
После похорон все собрались по привычке в клубе, где пропустили по стаканчику за упокой души почившего Пико-Буфиго. Уголен и Лу-Папе завели беседу со старым Англадом.
Значит, наследник ты? спросил Лу-Папе.
Да нет, ответил Англад. Мы, правда, состояли в родстве, но слишком уж далеком. То есть мать его отца была троюродной сестрой моего деда. Фамилия у нее была Англад.
Но на что-то ты же имеешь право?
Нет, все получит его сестра.
И мы с ним родственники, вступил в разговор Казимир. Ведь Камуэн Кривой, отец Камуэна-Толстяка, отца Флоретты и Пико-Буфиго, был женат на сестре моего деда. Так что у нас более или менее одна кровь. Но, разумеется, все получит Флоретта.
Лу-Папе, который набивал в этот момент трубку, не поднимая глаз, спросил:
Разве она еще жива?
А почему бы и нет? ответил Англад. Она моложе тебя. Знаю, что муж у нее умер Слышал от кого-то на ярмарке в Обани лет пять-шесть назад. А она вряд ли Женщины, они живучие!
А кто она, эта женщина? поинтересовался Уголен.
Твой дядюшка хорошо ее знал. Не правда ли, Цезарь?
Лу-Папе шарил в карманах в поисках спичек.
Это Флоретта, дочь Беренжеры, Флоретта Камуэн, Красотка, понизив голос, говорил Англад.
А где она живет? спросил Уголен.
Лу-Папе наконец-то раскурил трубку.
В Креспене. Потому что вышла за Лионеля, кузнеца из Креспена, отозвался он.
Филоксен, разливавший гостям за соседним столиком белое вино, обернулся к Лу-Папе.
Кто тут говорит о Креспене? чуть ли не угрожающим тоном спросил он.
* * *
Креспен была очень большой деревней, чьи обширные земли «общего пользования» граничили с землями Бастид-Бланш.
В одной из книг великого писателя Анатоля Франса у министра спрашивают: «Почему вы так часто воюете со своими соседями?» Крайне удивленный министр отвечает: «А по-вашему, с кем нам еще воевать?» Итак, Креспен являлся «вековым врагом» Бастид-Бланш, на что была уйма причин. Распря, как и следовало ожидать, была застарелая, может быть (как утверждал Филоксен) уходящая корнями во времена древних римлян.
Первоначальной причиной этой распри послужила охота, то есть браконьерствоисточник бесплатного питания.
Дело в том, что «те, из Креспена», как их называли жители Бастид-Бланш, когда-то с редкой наглостью стали расставлять свои ловушки в холмах вокруг чужой деревни. После немалого количества потасовок «теми, из Бастид-Бланш» овладел «нешуточный гнев». Они установили постоянный надзор за своими холмами: наблюдение за окрестностями вела дюжина женщин и детей, дававших знать мужчинам о появлении чужака, и любого опознанного субъекта из Креспена немедленно преследовал отряд из пяти-шести здоровенных парней, вследствие чего чужак возвращался к своим с изменившимся до неузнаваемости лицом. Тогда один уроженец Креспена, будучи депутатом, добился того, чтобы его отслуживший в армии земляк получил назначение в Обань на должность бригадира жандармерии Тотему, кстати, в ранней юности изрядно досталось от молодцов из враждебной деревнипроявил недюжинное усердие: все время торчал в холмах над Бастид-Бланш и ухитрился за полгода наложить три штрафа за браконьерство, но до четвертого не дожил, поскольку в один прекрасный день его нашли повешенным на рябине в ложбине Ратепенад, и кто это сделал, так и осталось тайной.
Желая отомстить за него, «те, из Креспена», стоило задуть великолепному мистралю, пустили красного петуха в большом сосновом бору у перевала Па-дю-Лу, так что потом понадобилось целых тридцать лет, чтобы восстановить этот лес
Однако со временем война браконьеров утихла, поскольку деревня Креспен стала процветать благодаря обнаружению там залежей бурого угля и прокладке на средства правительства небольшого оросительного канала. Для рациона жителей Креспена какой-нибудь кролик или три пары певчих дроздов уже не имели такого значения, как раньше. Но тут им пришло в голову кое-что другое (неоспоримо доказывающее их гнусность).
Стоило им завидеть надвигающуюся зловещую тучу, как они стреляли по ней из пушки, вследствие чего град, который они безусловно заслужили (раз Господь ниспосылал им его), выпадал дальше и уничтожал жалкие виноградники Бастид-Бланш И наконец, имелась самая важная причина«муха».
У «тех, из Креспена» оставалось немного оливковых деревьев. Они вырубали их сотнями (еще одно непростительное преступление!) ради виноградников и оставляли без ухода те оливы, что уцелели, так что злополучная «муха оливкового дерева» прекрасно себя на них чувствовала, и, если, к несчастью, во время цветения олив ветер дул с востока, муха переселялась в Бастид-Бланш, губя половину тамошнего урожая
Слов нет, перечню претензий к «тем, из Креспена» не было конца, и обиды в определенной мере были небезосновательны, но их бесконечно раздували, передавая от отца к сыну. У «тех, из Креспена» был свой список претензий, они то и дело утверждали, что «те, из Бастид-Бланш» принадлежат к чуть ли не допотопному дикому племени, состоящему преимущественно из кретинов, умалишенных и убийц. На самом деле и те и другие походили друг на друга как две капли воды и под маской благодушия и чисто провансальской жизнерадостности были одинаково завистливыми, недоверчивыми и скрытными.
* * *
Мы говорим о Креспене, ответил Англад, потому что речь зашла о свадьбе Флоретты
Ты сам-то на ней был?
Конечно. Я тогда только что вернулся с военной службы, тому уж сорок лет.
А я был далеко отсюда, лежал в госпитале в Африке сказал Лу-Папе. И вернулся почти год спустя, но отец мне рассказал о драке.
О какой драке? поинтересовался подошедший к ним верзила Эльясен.
О драке во время свадьбы!
Молодежь со стаканами в руках расселась кругом, и Англад повел рассказ:
Флоретта Камуэн была первая красавица здешних мест. Может, излишне гордая, но красотка, каких мало. Однажды вечером они с девушками пошли на праздник в Ла-Валентин. Флоретта танцевала с Лионелем, высоким здоровенным парнем с красивыми черными усами Они с первого взгляда друг другу приглянулись, и дней десять спустя, к концу обедни, господин кюре принародно сообщил об их грядущей свадьбе. Словно бомба взорвалась, ее отец с матерью сидели, опустив головы, тише воды ниже травы. Но сама Флоретта, которая была в первом ряду, встала, обернулась и, подбоченившись, обвела нас всех взглядом, глядя прямо в глаза. Господин кюре заговорил о том, что пора забыть об обидах, что эту свадьбу сам Господь нам послал, чтобы у нас была возможность наконец-то помириться, добавив при этом, что кюре из Креспена уже пообещал сделать так, чтобы из пушки теперь палили в противоположную сторону: пусть град обрушится на Роквер; затем стал объяснять, что «те, из Креспена» наши братья, мол, надо любить друг друга, и пятое и десятое. Короче, на свадьбу их заявилось не меньше тридцати человек во главе с тамошним кюре. Наш кюре вышел ему навстречу, и они расцеловались. Затем наш благословил гостей из Креспена. После этого их кюре благословил нас. А во время венчания оба произнесли по проповеди. Знаете, друзья мои, все в церкви плакали.
А почему? спросил Уголен.
Потому что это было потрясающе! выкрикнул в ответ Филоксен. Мне тогда было лет семь или восемь, помню, как, выйдя из церкви, все пожимали друг другу руки. А одна дама из Креспена, очень красиво одетая, поцеловала меня и сказала: «Да здравствует Бастид-Бланш, где делают таких красивых деток!»
Э-э, Филоксен, ты уверен, что это был ты? пошутил столяр.
Англад как ни в чем не бывало продолжал:
Они говорили, что во всем, что раньше случалось, виноваты только они. А мы говорили, что вина наша. В конце концов сошлись на том, что и мы и они вели себя одинаково глупо и что теперь все пойдет как нельзя лучше. Нас посадили парамипарень оттуда рядом с девушкой отсюда, и наоборот На площади начался пир горой за счет Камуэна-Толстяка, отца невесты. Столы ломились: шесть огромных окороков, не меньше тридцати бараньих ног и пятьдесят отменных кур, начиненных пебрдаем и зажаренных на углях из сухих виноградных лоз
При упоминании о пиршестве верзила Эльясен стал облизываться, ноздри у него затрепетали, а черные глазенки широко раскрылись, он слушал затаив дыхание.
«Те, из Креспена» сочли своим долгом поставить на свадьбу две бочки вина собственного производства, каждая по 125 литров. Смотреться-то оно смотрелось, но, увы, было такое легкое, что ты его пил, как воду, продолжал свой рассказ Англад. Тут старый Медерик, у которого с головой не все было в порядке, поинтересовался у нихвполне мило и даже вежливо, как они умудряются изготавливать такое дрянное вино с таким приятным вкусом.
Тогда одна женщина из Креспена не удержалась и брякнула в ответ, что, увидев наших жареных кур, она решила, что это скворцы Затем каждому захотелось пройтись насчет другого, так колкость за колкостью кончилось тем, что кое-кто из парней с обеих сторон, взобравшись на стол, дал волю кулакам, стол обрушился, и, словно пожар на сеновале, вспыхнул бой
Я влез на акацию вместе с Казимиром Нам было все видно, подтвердил Филоксен.
Знатно повеселились, ничего не скажешь. Женщины царапались, а парни катались по земле, нещадно колотя друг друга, крик стоял неописуемый, и ни один не промахнулся, метя в задницу противника, вспомнил Казимир.
А оба кюре пытались разнять дерущихся, да что там, лучше бы не вмешивались! продолжал рассказывать Англад. Один «из Креспена» уложил нашего кюре на месте ударом окорока по тонзуре, а их кюре был сбит с ног запущенным стулом, так что голова у него застряла между перекладинами и он никак не мог высвободить ее. Я чуть ли не задушил одного из них, высокого такого, одноглазого, кудрявого Отпускаю его и приговариваю: «Теперь все понял, а? Вон отсюда, дикарь!» А он перевел дух, да вдруг как заедет мне башмаком прямо в брюхо, отчего белое вино у меня пошло в обратном направлении, слезы ливанули из глаз, и я больше ничего не видел. Я побыстрее спрятался за акацией, откашлялся, отплевался, вытер слезы, а последнее, что я видел, это повозка папаши Камуэна, на всех парах увозившая новобрачных. С этого дня «те, из Креспена» стали вести себя намного хуже прежнего, дальше некуда, а Флоретта, говорят, за короткое время стала в тысячу раз более «из Креспена», чем все тамошние!
У нее с самого начала был такой характер, вряд ли он стал хуже! бросил Лу-Папе.
Я уже послал ей официальное письмо с уведомлением о смерти брата. Но она получит его только завтра утром. Если она еще не померла, то, может быть, приедет сюда по делам наследства объявил Филоксен.
Да, она ведь наследница! проговорил булочник.
Уголен посмотрел на дядюшку, который состроил какую-то презрительную гримасу.
Да что там наследовать, махнул рукой Лу-Папе.
Я так не думаю, возразил Англад. Это только кажется, что Розмарины ничего не стоят, потому что Пико-Буфиго никогда там ничего не делал. Но дом, наверное, еще совсем не плох. Кое-что починить, покрасить, и живи себе. К тому же там штук пятьдесят оливковых деревьев, старых, растущих еще с довоенных времен, я имею в виду войну семидесятого года
Да они какие-то все больные заметил Уголен. Их кончина не за горами
Если взяться за них как следует с киркой в руках, еще можно спасти
Да, только браться придется срочно, а кирку выбирать побольше
В придачу штук тридцать миндальных деревьев, продолжал Англад, и два гектара хорошей земли. К тому же участок ровный, на дне ложбины.