И становилось светлее в комнате от ее каждого слова. Налили еще по чашечке чаюи чай показался слаще.
Да, главноевыиграть время. Каждый год, прожитый спокойно, так важен в жизни детей, заговорила опять г-жа Платова. Каждый год, каждый месяц
Каждая неделя
Каждый день, каждый час
И опять они обе вздохнули.
Теперь расскажу о моем. Володе. Приехала я в Шанхай поздно вечером. Добралась до его квартиры: одна комнатка, конечно; пусто, бедно, но чистенько. Просмотрела его белье, одежду пересчитала. Плохенькое всё, но в порядке, видно, сам починял. Вы знаете, как мальчики починяют. Поплакала, глядя на заплатки. Потом, чувствую, не могу больше ждать, хочу увидеть Володю поскорее. А всего одиннадцать часов, он же приходит домой не раньше трех утра.
Так поздно?
Да, ночной клуб. Вот я и пошла в этот клуб. А город этот Шанхай замечательно красив ночью. Огни везде, движение. И вечером все выглядит богато, интересно. А народу! И все не тот народ и не так одет, как видишь днем. В первый раз в жизни была я в ночном клубе. «Stop Неге» называется. Как увидела я, что там делается, горько сжалось мое сердце. Думаю: Господи, неужели на земле нет другого места для моего ребенка?
Обе женщины вздохнули.
Только вошла, вижуидет большая ссора, подготовляется драка. Потом разобралась, в чем было дело. Американские «марины» кутили, а им, по долгу службы, к полночи надо быть на месте, в бараках. Но один напился и сидит, отказывается идти. Товарищи же тянут его с места. Все они, конечно, совершенно пьяны. И лакеи помогают тащить, а он, оказывается, силач, атлет, тяжелый-претяжелый, сдвинуть его не могут.
Лида и Галя, пившие чай на подоконнике, заинтересовались рассказом и подошли поближепослушать.
Страшно было смотреть. Сидит, уперся и руками и ногами, а лицо красное, глаза выпучены. Тут двое «маринов» схватили цветокна столе стоял в большом горшкеони схватили цветок за стебель, а горшком бьют его по голове, а остальные считать начали: раз, два
Восклицания ужаса раздались у девочек. Галя закрыла лицо руками и шептала: «Володя, Володя»
Горшок был глиняный, разбился. Земля летела комьями
Убили? прошептала Лида.
Нет. Он только встал, чихнул и сказал: «Берите другой горшок!»
Слушательницы облегченно вздохнули. Девочки засмеялись.
И г-жа Платова, улыбнувшись, сказала:
Но я в тот вечер не смеялась. Я знала, что и мой сын где-то тут, в этой толпе. Произойдет убийствои он может оказаться замешан. В испуге я кинулась вперед и закричала: «Where is mu son?»А этот самый упрямый «марин» кинулся ко мне и кричит: «Неге I am, Ма!»и он обнял меня и стал плакать, положив свою голову ко мне на плечи: «They beat me, Ма!»сам захлебывается горькими слезами. Сначала я испугалась, а потом жалко мне стало «марина», я глажу его по голове и говорю: «успокойся успокойся». И оба мы в земле от цветка, грязные, грязные. Я стала чихать. Все кругом смеются.
Девочки стояли, обнявшись, и громко смеялись:
Но дальше, что дальше?
Тут меня увидел Володя. Он был на каком-то возвышении, с оркестром. Он знал, что я приеду, ждал меняа тут узнал по голосу. Он спрыгнул с возвышения и кинулся ко мне: «Мама!» А «марин», меня не выпуская, сжал кулак и на него: «What?» заорал: «She is my mother! Get out!».
Тут все четверо засмеялись громко и звонко.
А я испугалась за Володю, продолжала г-жа Платова. «Уйди!» кричу, «уйди!» Володя бледный, тоненький, слабый, а этот силач наступает, меня же обнял одной рукой, боюсь, задушит. Володя видит этохочет меня вызволить. Я Володе кричу: «Не подходи, Володя! Не подходи!»
И она вдруг задохнулась и заплакала. Настроение в комнате сразу переменилось. Галя подошла к матери и нежно ее обняла.
Но всё хорошо кончилось, мама! Ты с самого начала сказала, что Володя здорови всё было хорошо. Успокойся, мама дорогая, успокойся!
Ну, уж кончу рассказ, решила г-жа Платова, отдышавшись. Попросили меня «марины» помочь им увести товарища, а то будет ему тяжелое наказание. И мы пошли. Я его вела, как ребенка, за руку. И Володя отпросился у хозяина и пошел за нами, обо мне беспокоился. И вот иду я в толпе пьяных матросов, веду за руку этого атлета, а он рыдает: «How very nice», лепечет: «I am again home». Товарищи же его идут вокруг и поют песню. Все шествуем по средине улицы. Прохожие останавливаются, пальцем показывают на меня, отпускают шутки. На счастье, на свежем воздухе все они немного пришли в себя. И мой «сынок» понял, что скоро полночь, торопиться надо в бараки. Он отпустил мою руку. Почихал немного и говорит: «Thank you, Ма!» и подарил мне американский серебряный доллар.
Американский? воскликнула Лида. Он у вас есть?
Г-жа Платова порылась в сумке и вынула доллар. Это был первый американский серебряный доллар, который все они видели. Большой, тяжелыйнастоящие деньги!
Знаешь, мама, сказала Галя, а он был славный человек, этот матрос. Ничего, что пьяный, он славный.
А что вы сделаете с этим долларом? спросила Лида и тут же покраснела, так как мать быстро взглянула на нее, и Лида поняла, что такой вопросдурная манера. Но г-жа Платова тут же ответила:
Истрачу на рождественские подарки для детей. Как ни бедно, но мы всегда устраиваем елку, хоть веточку, хоть без свечей. В этом году она, как видно, будет с подарками. За один американский доллар дают восемь харбинских. Нас в семьевосемь человек. Доллар на человекана это можно сделать хорошие подарки!
Вот непредвиденный случай! удивлялась Лида.
Г-жа Платова вернулась к основной теме:
Рассталась я с Володей. Пока что он еще хороший, неиспорченный мальчик. Но после всего, что я там видела, не будет мое сердце покойно. Молодой мальчик, да и красивый И какой милый сын: сам живет бедно-бедно, а нам посылаети так аккуратно, напоминать не надо. И вот я ему говорю: «Не вернуться ли тебе к нам, домой?» У него и глаза засиялиеще ребенок! но потом он решил: «Надо быть практичными: кто же бросает работу в наше время!» И я должна была согласиться, иначе как же оплачивать квартиру, И она вытерла набежавшие слезы кончиком носового платка.
Пора было устраиваться на ночь. Они все должны были лечь в одно время, так как места для хождений по комнате не оставалось. Лучшая постельсофабыла предоставлена гостье. Вещи передвинули, образовалась как бы перегородка: по одну сторонукомната взрослых, по другуюна полурядышком расположились девочки.
Сильный ветер поднялся к ночи. Он шел с большой силой откуда-то издалека, вероятно, из пустыни Гоби. Он нес с собою гигантские песчаные тучи, разметая их края по дороге, ударяя песком по стенам, крышам, деревьям. Острая пыль пустыни проникала во все щели и, как жесткая вуаль, опускалась на все. У нее был какой-то чуждый, едва уловимый запах. Пыль выветрившихся скал, разрытых гробниц, истлевших скелетов, под землю ушедших городовона, несомненно, имела запах давней смерти. Ветер был полон звуков. Он порывался рассказать какую-то мучительную повесть, сообщить таинственную вестьи издавал тысячи звуков: он бормотал таинственные, непонятные слова, издавал жалобные вздохи, всплески отчаянных криков и жалоб, вой ужаса и болии затем опять впадал в таинственный шопот и, заунывно подвывая, оплакивал кого-то. Ему начали вторить полуоторванные куски железа на крышах, разорванные провода, полуотодранные доски в заборахвсё это хлопало, крутилось, жаловалось, негодовало на судьбу. Казалось, чердачная комната, оторвавшись от дома, повисла в воздухе, качаясь на облаках пыли, в волнах ветра, и вот-вот унесется с ним, неизвестно куда.
Наконец, как бы закончив приготовления к концерту и пробу своих инструментов, ветер разразился могучей и стройной симфонией отчаяния и власти. Как было спать в такую ночь?
Боже, какая в этом музыка! шептала Лида. Знаешь, он поет, как Борис Годунов: «Достиг я высшей власти» Слышишь?
Как бы я боялась, если бы была одна, шептала Галя.
Мне кажется, что ветер вьется вокруг, ищет, где дверь. А потом ворвется сюдаи конец нам!
Ветер утихал, но он разогнал сон.
Как бы в унисон ему, в комнате началось то, что Лида называла «вечерние шопоты», когда говорятся самые искренние слова и делаются самые глубокие признания.
Шептались девочки не о любвинето жизненном горе, о бедности.
Мы такие бедные, такие бедные, шептала Галя.
Лида, тесно обняв ее, шептала:
Мы тоже бедныебедные самые бедные.
И маленькие братья все просят кушать, а мне жалко маму
Наш Дима, когда жил дома, тоже все просил кушать У нас были разные квартиранты бабушка у нас была чудесная, ангел ее все любили ей дадут что-нибудь, а она спрячет для Димы, держит, пока он станет совсем голодный, и даст ему, а он так, бывало, обрадуется
А нам не дают. И, знаешь, напротивкондитерская, в окне всё свежие булочки, и братья всё стоят там и стоят смотрят на булочки, а я всё боюсь, всё боюсь
Чего?
Ты знаешь про Жан-Вальжана, у Гюго?
Знаю.
Вот я этого страшно боюсь. Вдруг не вытерпят. Онималенькие.
Ах, Боже мой! воскликнула Лида. Не думай, не думай! Им не будет такой судьбы! Поверь мнене будет!
Сон медлил переступить порог этой комнаты и убаюкать, успокоить их. Но ветер стихал. Он переменил и темп и мелодию и уже не ревел, а перебирал какие-то заунывные струны, как бы подбирая получше мотив. Только к утру все заснули, отдыхая, чтобы встретить новый день. А онуже готовыйвставал на востоке, определенный, как судьба.
Глава пятая
Лида открыла окно и, перегнувшись, смотрела во двор. Там, внизу хлопнула калитка. В этот час она всегда была настороже, чтобы услышать и не пропустить этого звука: чем бы она ни была занята, о чем бы ни думала, она ожидала почтальона. От десяти и до одиннадцати каждый миг мог принести ей эту радость, совершить чудо. Но и на этот раз она обманулась: почтальона не было, это Леон возвращался домой. Он поднял голову на звук открывающегося окнаи вверху их взгляды встретились. В маленьком чердачном окне Лида казалась ненастоящей, видением. Ее глаза сияли ему лишь мгновение. Узнав его, они потемнели от разочарования. Нет, это не был хромой, всегда улыбающийся, оборванный китайский почтальон. Лида не кинется стремглав, вниз по лестнице, с криком радости встречать его.
Даже если смотреть сверху, из маленького окошка чердакаи оттуда Леон показался бы безусловно красивым. Его невозможно было бы не отличить от всякого другого, входящего во двор. Могла же она, узнав его, сказать хоть два слова, улыбнуться. Но он, очевидно, не существовал для Лиды. Занятая своими мыслями, нахлынувшим разочарованием, она не поздоровалась с ним, не кивнула головой, не послала никакого привета. Он не был почтальоном, и этого было достаточно, чтоб его существование уже больше не интересовало ее в эту минуту. Она исчезла, окно на чердаке захлопнулось.
Этот звук словно ударил Леона. Он вдруг остановился и несколько мгновений стоял неподвижно, глядя вверх, на закрывшееся маленькое окно чердака. С присущей ему сдержанностью он больше ничем не выказал своих чувств. Но эта мгновенная остановка, эта мертвенная неподвижностьхоть и на несколько мгновенийпосреди двора, эти вдруг потерявшие блеск глаза, такие же чуждые всему, как то окно, те тусклые стеклаобнаружили, как глубоко он был ранен.
А Лида страдала у себя наверху: уже две недели, как не было писем от Джима.
Есть жгучие человеческие чувства, знакомые многим, но не поддающиеся описанию. Одно из нихожидание писем издалека. Лида считала дни не от утра до вечера, а от почты до почты. Вечность отделяла ее от прихода почтальона завтра. Она стояла посреди комнаты, крепко сжав руки: письма не было. А как хотелось, Боже, как хотелось получить его именно сегодня, в день, когда онавпервые в жизнивыступала на концерте.
Ее платьепрекрасное, пышное, белое, только что разглаженное, сияло на софе. Казалось, оно испускало лучи нежного света в комнате с расщепленным деревянным потолком и темными голыми стенами.
Чтобы не дать воли грусти, Лида старалась сосредоточить мысли на радостном, она смотрела и любовалась платьем.
Мое белое платье, мое единственное прекрасное платье
Воспоминания нахлынули на нее. Бабушка выбирала его: «Возьми белое, может быть, ты и венчаться в нем будешь». Где теперь бабушка? Миссис Париш платила за платье. В каком восторге был Дима! Он все показывал платье Собаке, чтоб и она любовалась. Петя тогда ничего не сказал, но я видела, как он был рад, что у меня нарядное платье, и я, по-настоящему, иду на вечер. Профессор был восхищен, поцеловал мне руку. А мистер Сун так странно сказал: «Те ласточкииз Африки» Потом пришел Джим Боже мой! все они были со мною! Боже мой, я стояла среди нихи они все радовались за меня! Боже, как я была тогда счастлива! Знала ли я это тогда? Нет, только теперь, когда они все ушли, все ушли по разным дорогамв могилы, в чужие края, неизвестно кудатеперь только я вот стою тут одна! и понимаю, как я тогда была счастлива! Все ушли от меня и мамыа платье осталось, то самое платье. Я надену его сегодняа их нет. Там, где они, им все равно»
Из-за софы появилась Собака. Собака подняла голову и внимательно и мрачно смотрела на Лиду. Собаки смотрят снизу вверх под другим углом, нежели человек, и для них вещи выглядят иначе, в других очертаниях. Эта собака, казалось, никогда не восхищалась тем, что видела. Она потянула носом и фыркнула: Лида издавала запах мыла. Дешевого мыла. Собака не в состоянии была долго переносить близость Лиды, она попробовала вежливо уйти прочь. Но Лида не понимала этого.
Собака сказала она, милая Собака! мы выступаем сегодня на концерте, перед публикой. Я волнуюсь. Скажи мне что-нибудь ласковое! Утешь!
Собака пошевелила челюстью, не издав звука.
Ты не скажешь мне даже слова? Посмотри ласково и скажи:! «Лида, не волнуйся!» Скажи!
Это было глупо. Собака повернулась, чтобы совсем уйти.
Ты помнишь Диму?
Собака остановилась на пороге, низко опустив голову.
Какой был славный мальчик! Как мы любили его! Можно ли привыкнуть к тому, что его с нами нет? Привыкнем ли мы?
Ненужные, глупые слова! Собака посмотрела на Лиду еще разуже с презрением и ушла.
И снова Лида была одна, и снова она искала, на чем остановить свою мысль. И опять она смотрела на прекрасное белое платье.
Почему это так устроено в мире, думала она, что глубочайшие чувства умирают, проходят бесследно, а бездушные вещи, чем-то соединенные с нимипереживают их и остаются. Вымирают народы, но остаются монетки, какие-то черепки, какие-то развалины Что дает выносливость простым и часто ничтожным вещам? Почему должен погибнуть герой, и имя его должно забыться, а обломок его копья переживает его на тысячи лет? Почему человек не может понять этого секрета неодушевленного мира и научиться от него? Для вещей жизньв настоящем. А для человека? Едва мелькнет мысль или шевельнется чувствои вот оно уже в прошлом, нет его, ушло навеки. А неодушевленные вещисамые спокойные, самые счастливые, обладают самой долгой жизнью
Готовая к концерту Лида спустилась в нижний этаж, чтобы показаться, как обещала, графине Диаз и посмотреть на себя в их большое зеркало. С момента, как она надела свое прекрасное платье, и настроение ее переменилось: она вошла легкой, воздушной поступью, сияя улыбкой.
Семья Диаз была довольно странная. Зная каждый по нескольку языков, все они были очень неразговорчивы, и в их доме царило молчание. Было ли это следствием тех тяжких испытаний, которым подверглась Испания, или жеих жизни в чуждом для них Китае, неизвестно. Они никогда ни с кем не говорили ни о себе, ни на какиелибо политические темы, предоставляя в этом полную противоположность русским эмигрантам. Молчаливые, спокойные, с благородством и грацией во всех движениях, они казались подобранными йарочно, как персонажи в картинах великих художников, для выражения какой-то идеи. Это впечатление прекрасной, но неживой картины получал всякий, кому случалось войти в их совершенно беззвучную комнату, где сидело пять человек. Они часто даже гостя приветствовали не словом, а поклоном и улыбкой. Казалось, в жизни их не было событий, и время для них давно перестало существовать. Казалось, в их жизни невозможны были потрясения: они стояли выше судьбы.
Увидев Лиду, они улыбнулись.
Готовы для концерта, сказала графиня. Кто провожает вас?
Меня? Никто не провожает. Я иду одна.
Идете? Пешком?
Лида смутилась:
Я могу взять рикшу. Мама дала мне десять центов.