А с ней, с этой старухой, Елена Юрьевна и сейчас живет рядомразделяет их одна темная арка.
Елена Юрьевна остановилась. Как же его фамилия? Их фамилия?.. Кажется, эта живет с тех пор одиночкой Как же? Максимовы? Да, даСева Максимов.
Его призвали. Максимовы умоляли Елену Юрьевну, других членов комиссиине помогло. И Нет, она не раскаивается, не жалеет И в последний день перед отправкой, не на фронт даже, а на фельдшерские курсы, с Максимовым случился сердечный приступ. И смерть Елена Юрьевна хорошо помнит свою реакцию: поморщилась, в голове стукнуло презрительно-брезгливое: «Умер от страха».
С тех пор обе женщины, встречаясь, вот так кусают взглядом друг друга. Год за годом, встреча за встречей Однажды, когда Елена Юрьевна гуляла с маленьким сыном по набережной, подбежала Максимова. Почти девочка, но с обезображенным горем и обидой лицом, с растрепанными прядями поседевших волос. «Гуляете? Сынок? У-у-у, хорошенький! Все у вас хорошо? Она была похожа на сумасшедшую, на казнимую ведьму. Муж, сынок Не-ет, не будет этого, нельзя, чтобы так! Увидишь, Максимова затрясла перед Еленой Юрьевной тонким, костлявым пальцем, увидишь, все увидишь! Он не допустит Нельзя, чтобы все у вас так. Нельзя-а!»
И вот давно обе потеряли близких, родных людей, остались одни. Давно остались одни. Во всем огромном доме в триста с лишним квартир нет, наверное, уже никого, кто бы помнил то страшное время. Только две эти старухи, и они до последней минуты сознания будут носить в себе боль, ненависть друг к другу, жгущую их столько лет. Для одной тогда, в ее юности со смертью мужа закончилась жизнь, дальшелишь однообразно темный коридор, длинный и душный; на другую лег тогда грех, в котором она до сих пор не хочет признаться даже себе, но следы которого, расплата за который изуродовали все ее дальнейшее существование.
До набережной теперь так далеко, даже и не верится, что некогда она и не замечала, как, выйдя из парадного, оказывалась у Невы. Через дорогу, отделяющую ее от набережной, Елена Юрьевна переходить не решиласьсветофор, казалось, слишком быстро менял цвета, автомобили так и норовили сразу, с первым мгновением появления зеленого, рвануться с места. Просить же кого-нибудь, чтоб помогли, Елена Юрьевна не хотела. Она никогда не просила о помощи.
Прислонилась спиной к мачте светофора и смотрела вдаль, на огни родного, но так и оставшегося полузнакомым города, на каменные, тяжелые силуэты зданий, на низкое черное небо; где, то заслоняемые быстро бегущими белесыми кусками туч, то ярко вспыхивая, висели большие, частые звезды. Смотрела и не могла насмотреться, и не могла надышаться свежим, чуть солоноватым, с примесью бензиновой гари и размокшей палой листвы воздухом; в голове стучало мягко, с безысходным спокойствием: «Больше я этого не увижу не увижу Больше так не постою, не подышу Последний раз». И страха не было, только желание запомнить виденное, сохранить, сберечь вкус воздуха, такой вдруг странно-дорогой, новый, словно бы первый раз она вдыхала его Но для чего? Там ведь уже всетам все равно, пустая тьма, там ничего
Усталость быстро высасывала силы, сдавливала тело. Елена Юрьевна развернулась и побрела обратно. Ноги гудели, и приподнимать их становилось все трудней, сердце трепетало в груди, будто схваченное сильной ручищей; из горла при выдохе летел тонкий, жалкий полухрип, полусвист. Стертые подошвы галош скользили по леденеющей кашице снега. Трость с силой упиралась в асфальт, после каждого шага отрывалась от него, двигалась вперед на несколько сантиметров и снова втыкалась, и на ее рукоять прилегала всей своей тяжестью Елена Юрьевна Очень хотелось пить, губы горели, распухший язык не умещался во рту. Теперь одна мысль всецело заполнила мозг: «Скорей бы домой Домой, прилечь»
Упала она, не дойдя чуть-чуть, каких-то десятка шагов до парадного. Упала на живот, в последний момент успев подставить руку, защитить лицо. «Вот и все!» объявил кто-то страшный, но желанный удовлетворенно и уверенно, возвышаясь над нею. «Да», спокойно согласилась она. И ей казалось, что сырой асфальт под ней стал мягким и теплым, как перина, а рука в шерстяной перчаткеподушка Усыпляюще постукивали капли о жесть, через окно глухо доносился однообразный долбеж современной мелодии; грустно мяукала кошка, сидя на борту мусоросборника
Она ждала. Сейчас, сейчас поплывет, почернеет. И остановится навсегда. «Вот и все, вот и все, повторяла она и ждала, и убеждала себя: Как брошенная собака, больная собака у родной двери» И хотелось умереть именно так, и чтобы вот здесь нашли ее соседи. Окоченевшую, мокрую, грязную. В темном дворе, возле баков с отбросами. Ее будут жалеть, говорить о ней, обсуждать ее страшный конец Можно лечь удобнее, перевалиться на бок, она чувствовала, что в силах сделать это, но такое положение, лицом вниз, казалось ей более страшным. Лучше, если найдут ее так Бесконечно долбилась в стекла однообразно-тупая мелодия, кошка все так же одиноко и жалобно плакала, звала кого-то; Елена Юрьевна незаметно для себя, не желая этого, начала дремать. Толчками, дальше и дальше, повели ее отсюда куда-то Она уверяла себя, что это не дрема, что это тянет ее в свое логово смерть. И она поверила, и с радостью следила, как угасает сознание, каждую секунду с замиранием сердца ожидая, когда провалится во мрак окончательно, освободится, отмучается
Ой, господи! камнем ударил по ушам испуганный голос, и крепкие руки опасливо, осторожно потянули ее кверху. Елена Юрьевна! Боже мой!
Она не отзывалась, она большим тяжелым мешком покачивалась от толчков, с интересом парализованного наблюдая, что же с ней сделают.
Тетя Лена, вы жи?.. Тетя Лена! Кто-нибудь! трепетал испуганный, растерянный голос племянницы. Что теперь
«Вот, возвращалась со спектакля или еще откуда там, ивот. Неудобства ей доставляю. У них теперь это называетсянапряги, думала Елена Юрьевна, уткнувшись в шерстяную перчатку. Пусть, пусть Заслужить надо, а не по театрам бегать. Подожди, подохну, и бегай»
Наталья пыталась приподнять ее, но не могла. Побежала в парадное. Хлестнула дверь, отозвалась ей другая, застучали по ступеням каблуки сапог.
«Ушла», уверенно сказала себе Елена Юрьевна, стала потихоньку подниматься. Сначала перевернулась на левый бок, нащупала трость. Подтянула ноги к животу и встала на карачки. Отдохнув немногона колени.
Ох, слава богу, тетя Лена! появилась запыхавшаяся племянница, бросилась помогать. Живы
Оставь! прошипела старуха, сбрасывая руки девушки с пояса; сама, при помощи трости, со стоном и хрипом, поднялась. Побрела к двери
Собирай вещи, Наталья. Не могу я так больше. Уезжай. Завтра пойдешь с утра в ЖЭК, паспортный стол, возьмешь с собой все книжки. За все заплачено? И за свет? Все, и подавай на выписку. Не могу я
Елена Юрьевна, измазанная грязной талой водой, в мокром пальто и валенках, сидела на диване. Племянница стояла перед ней, глядя в пол, послушно кивала. Вид у нее был, будто она давно ожидала этого. Что тетка в конце концов прогонит.
Я думала, ты действительно продолжала, задыхаясь Елена Юрьевна, а тебе лишь бы Не хочешь, так вот порогезжай домой. Лучше уж я одна, чем так
Хотелось не помнить, что Наталья два с лишним месяца была почти неотступно рядом, стерегла каждое ее движение; за все время выходила только в магазин за продуктами и один раз была в Эрмитаже. Но это помнилось Как девушка, случалось, кормила ее с ложечки, купала, стирала белье, убирала квартиру. Елена Юрьевна давила в себе эти встающие против воли картинки, для нее была важнее сейчас обида, даже не на саму племянницу, а вообщена всю прошедшую, заканчивающуюся, но никак не могущую закончиться жизнь. Обида на жизньсмутно мелькнувшую, манящую, непонятную и интересную, как в спешке прочитанная, сложная, но прекрасная, кажется, книга. И снова не открыть ее на первой странице и как следует, не торопясь, ничего не пропуская, не перечитать. А Наталья, Наталья пусть простит. Она просто та, на кого можно излить хоть крупицу обиды, горечи, страха, досады. И девушка, терпеливо слушая тетку, кивая, по-настоящему не верила, что та может действительно выгнать ее; когда старуха выговорилась, Наталья примирительно сказала:
Я пойду ванну наполню, вам помыться надо. Хорошо?
Елена Юрьевна, отвернувшись, слепо глядела на стеллажи. Кивнула еле заметно. И попросила выходящую из комнаты девушку:
Наташ, не не потерпи. Скоро кончится. Потерпи, ладно? Ты меня поймешь потом.
Аркаша
Свободное время они тогда проводили так: шлялись по Невскому и окрестностям и рифмованно обстёбывали все на свете. Даже недавно выпрыгнувшего с пятнадцатого этажа в Нью-Йорке Донни Хатауэя«Хатауэй не нашел дверей». Жалости к нему не былотридцать три года, до которых дожил Донни, казались им неприличной старостью для музыканта
В тот день устали так, что ноги подгибались и до тошноты хотелось есть. В горле першило от ржания. И нужно было выпить. В тепле, портвейна, под горячую закуску. Решили завернуть в чебуречную на Майорова.
На первом этаже был бар и, как всегда, играла эстрада. Поднялись на второй.
О, привет, Жора! увидел Михаил сидящего за столом в одиночестве чувака с длинными волосами и грустным узким лицом. Перед ним тарелка с чебуреками и ополовиненный стакан. И еще блокнот и ручка.
Чувак шевельнул губамитипа улыбнулся. Привстал и снова сел.
Вы знакомы? Михаил оглянулся на пришедших с ним. Андрюша, Витя А это Георгий из «Россиян».
Андрюша и Витя по очереди пожали руку Георгию, но представились иначе. Первый, плотненький, невысокий, сказал«Свинья», а второй, узкоглазый и тощий, «Цой».
Жора, мы к тебе приземлимся? спросил Михаил.
Ради бога
Взяли по порции чебуреков по-ленинградски с соусом и две бутылки «Кавказа».
Жора сидел и смотрел в блокнот. Его чебуреки оставались нетронутыми, а вина в стакане слегка уменьшилось.
О чем призадумался?
Так Жора перевернул блокнот исписанной страницей вниз, взялся было за чебурек, но не выдержал и сказал тихо, как-то скользь, словно пытаясь сделать вид, что не он выдал такую важную тайну: У нас запись завтра.
Михаил перестал жевать, изумленно смотрел на длинноволосого.
Гонишь.
Жора не ответил, и Михаил понял, что это правда.
А можно с вами? Посмотреть, как вообще происходит Жор, пожалуйста?
Ну, я не знаю. Не я там главный И Жора с неохотой, с усилием, но разговорился: В красном уголке каком-то. Еще и, понимаешь, не наша команда только, а с этим Аркаше какому-то будем подыгрывать. Блатарь, не наша зона вообще
Михаила снова парализовало изумление. Некоторое время он глядел на Жору круглыми глазами, беззвучно приоткрывая рот. Потом выдавил:
Аркадий Северный?
Вроде Северный А ты его знаешь?
Слышал пленки И вы с ним?
Ну, песен пять своих споемвот выбираю, какие будем А потом ему, хм, аккомпанировать Сегодня только договорились, а завтра запись. Но надо. Материала на три альбома, а ни одной записи студийной до сих пор
Жор, возьми побыть. Мы тихо себя вести будем.
Вы? Жора с брезгливостью посмотрел на жадно евших и пивших вино Андрея и Витю, которые, казалось, и не слышали разговор.
Ну да. Они тоже музыканты. Нормальные чуваки. Пусть учатся.
Жора допил вино. Порция из четырех чебуреков по-прежнему была целасовсем, наверно, остыла
Хорошо, решился. Только, Майк, если там начнут выгонять эти, которые с Аркашей, вы не лезьте. Я не решаю Вообще как-то мутно всё
Ладно, ладно, кивал Михаил. Адрес черкни.
Жора вырвал лист и написал адрес.
Не позже двенадцати.
Михаил кивнул и стал наливать ему вина.
Не надо. Мне хватит. Завтра нужно в нормальном состоянии быть.
Правильно.
Посидев еще минуту, Жора поднялся и, подхватив блокнот, не попрощавшись, вышел из зала Его остывшие чебуреки Андрей и Витя поделили между собой.
Точку нашли кое-как. Она находилась на проспекте Энергетиков, где дома похожи один на другой. Огромные, серые.
Это был действительно жэковский красный уголок на первом этаже. Крошечная сценка со столом, справа от которого стояла фанерная трибуна, у стеныпианино. Традиционный для таких мест «Красный Октябрь». Напротив стола и трибунытри ряда сидений. Таких, по четыре вместе, скрепленных рейками. На стенах висели стенды с какой-то поучительной ерундой.
Ну вы и нарядились! хмыкнул Жора, взглянув на Андрея с Витей. Как на концерт пришли.
Для нас каждый прожитый деньконцерт, довольно задиристо ответил Витя, выпятив нижнюю челюсть, и тут же смутился, отвел от Жоры глаза.
Андрей тоже хотел что-то сказануть, но Михаил, остававшийся в том же пальтишке, что и вчера, опередил:
Сядем назад. Мешать не будем, как обещали.
Кроме Жоры в красном уголке находились еще четверо парней лет двадцати пяти. Длинноволосые, у двоих усы, у одногобородка. Собирали ударную установку, подстраивали инструменты. На пришедших не обратили никакого внимания. Был и еще человек, плотненький, невысокий, довольно взрослый. Он посмотрел на пришедших с подозрением и тихо что-то спросил у Жоры. Жора так же тихо ответил, и человек, пожав плечамимол, дело ваше, уселся в первом ряду.
Гля, басуха реальная! тихо воскликнул Витя.
Андрей хлопнул его по плечу:
Ну и у тебя скоро будет, ты говорил.
Копим по копейкам Сами ведь каждый день: Витя, давай твой рубль, давай рубль
Инструмент, сказал Михаил, это главное. Сначала инструмент, а потом портвейн.
Кто б говорил, вздохнул Витя.
Парни на сцене, кажется, закончили подготовку. Барабанщик прошелся по своим тарелкам, бонгам и бочке, спросил недовольно взрослого человека:
Ну что, где аппарат? Уже четверть первого.
Едут, уверенно сказал тот, а потом не так уверенно: Наверно, подъезжают.
А как вообще построим процесс? заговорил Жора, до того самоуглубленно трогавший медиатором струны своей сказочной «мусимы». Что это будет? Мы свое играем или подыгрываем этому вашему
Ребятки-ребятки, выставил руки человек, сейчас приедет Рудик, он объяснит. Я тут такдверь открыть, закрыть, проследить, чтоб пожара не было.
Понятно. Грустный обыкновенно Жора беззлобно засмеялся. И стал наигрывать на неподключенной гитаре риффы. К нему присоединился сначала бас, потомтихо-тихоударные, скрипка, закапало клавишами третьей октавы пианино. Получился такой хард-рок шепотом. Прекрасный и жутковатый саунд. Кажется, все ожидали, что Жора вот-вот запоет, но он не запел. И от этого прекрасная жутковатость только усилилась.
В коридоре хлопнула дверь, послышались шаги. Потом дверь хлопнула еще раз, раздалось «да держи ее!», и в красный уголок вошел темноволосый, слегка кучерявый мужчина в громоздких очках, а за нимневысокий, щупленький, чернявый, в расстегнутом пиджаке и при галстуке, с накинутым на плечи пальто. Левая рука была в гипсе и висела на бинте.
Эт что, хихикнул Андрей, Юрий Никулин, что ли, из «Бриллиантовой руки»?
Это, голос Михаила стал строгим, как у учителя, Аркадий.
Этот, который блатарь?
Тихо Сидим и смотрим.
Здорово, парни! обратился к музыкантам на сцене мужчина в очках. Готовы?
Мы-то готовы
А мы тоже через пять минут.
И тут внесли пульт, громоздкий магнитофон, штативы, чемодан, из которого без промедлений, с какой-то автоматической отточенностью вынули микрофоны и стали устанавливать возле барабанов, пианино. Полетели разматывающиеся в воздухе шнуры, вонзались в розетки вилки Это напоминало работу бригады электриков. Настоящих, а не из жэка
Во время этой круговерти чернявый с загипсованной рукой юркнул под трибуну и через минуту вынырнул без пальто и с порозовевшим лицом.
Стол сюда, командовал один из электриков, пульт сюда.
Итак, заговорил мужчина в очках, объясняю положение дел. Мы хотим записать концерт Аркаши, он указал на чернявого, в сопровождении настоящей рок-музыки. Я слушал васвы настоящая музыка рок. Предлагаю такой сценарий. Сначала вы исполняете две-три свои песни
Пять, с каменной твердостью сказал Жора, и мужчина, секунду подумав, ответил:
Четыре. Четыре песни. А потом приходит Аркаша, и вы играете с ним.
А что мы будем играть? В каком стиле? Надо порепетировать.