Тюрьма напоминала сиротский приют, и потому Тереза поскорее симулировала те же симптомы, что привели ее в больницу. Надолго она там не задержалась и, к счастью, нашла место у второй вдовы, которая, однако, осталась в живых и от которой она затем ушла. Вооружившись полученными от нее отличными рекомендациями, Тереза поступила на службу к господину Феликсу Мери-Шандо. Она была очень опрятной, безупречно выполняла свои обязанности и не забывала изысканных рецептов, которым научилась у второй вдовы. Господин Феликс Мери-Шандо был доволен Терезой, а ту вполне устраивало ее положение. Она очень любила «Селену»любила так сильно, что мечтала стать ее единственной хозяйкой, даже невзирая на призрак черной молескиновой сумочки, действовавший на нервы.
* * *
Жоашен Супе, в ночной сорочке, обшитой голубым кантиком, сидел на краю своей кровати. Обветшалое, но благородное здание на улице Сен-Пер приносило изрядный доход, вилла «Селена»и того больше, а паскудный свинарник в 19м округе бил рекорды. В общем, имелись все основания быть довольным. Но после смерти мадам Супе, чей трубный глас больше уже не раздавался, квартира на улице Ришелье казалась совсем пустой, и, уставившись лебедиными глазами на коричневую фотографию покойницы в рамке с настоящими камешками, Жоашен Супе подумывал о повторной женитьбепричем выгодной. Кто знаетбыть может, на вдове аукциониста Мелена?.. Нужно об этом подумать, тем более что бордель обходился в итоге дороговато. Жоашен Супе сделал глоток подслащенной воды, аккуратно поставил стакан на малиновую салфетку на прикроватной тумбочке, а затем со вздохом в последний раз взглянул на фотографию Марты Супе и погасил лампу, хотя еще не было и десяти.
Тем же вечером Гиацинт Лабиль и его сын Жером сидели друг напротив друга, скрестив руки на покрытом клеенкой кухонном столе. Перед каждым стоял стакан дешевого красного вина, и эту симметрию идеально завершал обелиск уже пустой бутылки по центру. Кукушка только что выскочила из своей коробки и проскрипела десять часов.
Садовником ничего особо не заработаешь,сказал шестнадцатилетний паренек.
Но растения
Нет, понимаешь, я и так на кладбище, и лучше уж быть могильщиком. Честно говоря
Старик прокашлялся.
Раз ты так считаешь Но ведь бывают еще и эксгумации Тяжкий крест для могильщика.
Паренек пожал плечами. Коммуна Иври на могильщиков не скупилась. Выпадали и премии.
Да, могильщик.
Тогда отец поведал о скрипящих гробах, о том, что видел сам, но, главное, о том, что рассказывали другие могильщики. Он поведал о привозившихся в ведрах останках. Да, эксгумации Черви там всякие, ну ты же понимаешь Запахи. Нос надо платком затыкать. Люди из похоронного бюро, тамошнее начальство следит за работой. То жижа, то мумия. Ведь растения лучше, правда?.. Подстриженный самшит так хорошо пахнет. Изредка подправить жемчужные венки
Паренек молчаливо упирался, стиснув в кулаке стакан с красным.
Ну тогда как хочешь,наконец сказал, вставая, отец.Раз уж мы оба здесь оказались, выбью для тебя местечко.
* * *
Господин Феликс Мери-Шандо, который, фантазируя о великих убивицах, изумлялся в своей дневниковой записи от 20 сентября 18** года плебейкой, торговавшей копченой селедкой, не умел заглядывать в будущее. Ему вскружила голову заболевшая раком и раскаявшаяся Виолетта Нозьер, которая наливала кофе из цикория и сивуху охранникам шлюза под лубочной картинкой с Сакре-Кёр. Быть может, бакалейщица из Клермон-Феррана кончила бы точно так же, кабы не ведала тайн великого искусства.
Господин Феликс Мери-Шандо не только не умел заглядывать в будущее, но и не ведал о смесях, которые с широкой раболепной улыбкой специально для него готовила Тереза. То были мерзостные и примитивные соединения тартрата сурьмы или сурьмяного винного камня, тонкие порошки голубовато-белого цвета, чей сладковатый привкус сливался со вкусом легких блюд и пирожных, так нравившихся господину Феликсу Мери-Шандо.
Тереза Пютанж действовала неторопливо, осторожно, малыми дозами, руководствуясь жестокими и нелепыми мотивами. В своем безумии она надеялась на огромную часть наследства, повинуясь импульсам, проистекавшим из социальной озлобленности и одновременно из подавляемого либидо. Она травила, прежде всего, потому, что была прирожденной отравительницей, как другие рождаются с каким-нибудь дефектом, например, с искривленной ступней.
В тот день она приложила особые старания, готовя суфле с гран-марнье, и потому на господина Феликса Мери-Шандо напала такая рвота, что желудок, казалось, пытался вывернуться наизнанку, словно перчатка, и вдобавок хозяин страдал бешеной диареей. Вызвали доктора Готье, тот пришел в замешательство и прописал лечение, но оно не подействовало. Три дня и три ночи ужасных страданий, пока утром 11 мая 1913 года Тереза не обнаружила своего хозяина, скрюченного в испачканных калом простынях. Господин Феликс Мери-Шандо сорок пять лет бросал вызов смерти, играя в русскую рулетку, но перед кончиной еще успел осознать, что никогда не был любим и уходил, так и не испытав любви сам.
Ему уже было 88 лет, и Тереза надеялась, что врач объяснит смерть этим преклонным возрастом. Но доктор Готье отказался выдавать разрешение на захоронение и потребовал провести вскрытие. Тереза, которой следовало бы знать, что некоторые фокусы не удаются дважды, теперь уже сама почувствовала себя при смерти и прикинулась мертвой, будто зверюшка в опасности, что боится выдать себя малейшим движением. Она сидела смирно, пока все внутри переворачивалось от страха. Временами снова цеплялась за иллюзорные надежды, но горло перехватывало, все тело бросало в жар, и в глубине души Тереза хорошо понимала, что никакого спасения нет. Потому она почти не удивилась, невзирая на потрясение, когда жандармы пришли ее арестовать, и трясущимися руками, с подступающей рвотой, приготовила свой узелок. Когда ее передали в прокуратуру, она принялась упорно, непоправимо, зверски косить глазами. Прибегнув на суде присяжных к отчаянному, насквозь противоречивому запирательству, она провела в тюрьме остаток жизни, которая оказалась длинной, завершив тем самым цикл предопределения, установленный Кальвином и янсенистами, пошедшими по стопам Августина Блаженного.
После смерти господина Феликса Мери-Шандо образовалась досадная пустота: стильно живущие нонконформисты представляют собой столь же редкую и находящуюся под угрозой породу, как и яванский однорогий носорог,породу вольнодумцев.
Между тем, быть может, по рассеянности, господин Феликс Мери-Шандо забыл указать в своем завещании долю Терезы, которая, впрочем, учитывая ее преступление, не смогла бы ее унаследовать. Акции металлургических заводов в М., которыми он владел, были распределены между другими акционерами, а остаток огромного наследства, капитал и рента неравномерно поделены между Обществом библиофилов Франции и одним хромым, что приглянулся покойному пятьдесят лет назад, когда еще был юнцом. Учитывая этот последний штрих, можно лишь восхититься гармоничной симметрией богатства, которое, доставшись от одного хромого, частично возвратилось к другому.
* * *
В конце лета Жоашен Супе женился на Полине Мелен, вдове аукциониста. Эту высокую, мужеподобную женщину, которая за словом в карман не лезла и к тому же принесла в приданое изрядное имение в Солони, он называл Цыпочкой.
Ты только послушай! Встречаются два типа: «Кок, где Ла?»«Есть чё, не? Родил, а?..» Вот анекдот! Обхохочешься! Нашел в «Альманахе Вермо» Но вернемся к серьезным вещам. Видишь ли, Цыпочка, я собираюсь разделить «Селену» и взять нескольких жильцов. Так будет гораздо выгоднее. Что нужно, в сущности, сделать?.. Всего-навсего оборудовать кухоньку, захватив соседнюю комнату. Места хватит Вот, погляди на план Тут получается угол. Две двери, два окнакаково?.. Можно разделить вот так или вот так, и поставить туалетный кран за переборкой Вот видишь?.. И так на каждом этаже и у всех будет своя ванная Такое не везде встретишь
Да уз, не вежьде,просюсюкала Цыпочка, подняв глаза от каталога.
Словом, жилище будет состоять из первого ииливторого этажа. Это означает одного или двух жильцов. В подвале, естественно, оставим прачечную, котельную и погреб для угля, но ведь у нас есть еще три комнаты, а именно: винный погреб, чулан и кладоваявсе три с окошками. Там вполне можно жить. И вдобавок изрядная кухняэто же не абы что?.. Ну а насчет чердака подумаем позже.
Жоашен Супе справился с планами, пересчитал квадратные метры, вычислил арендную плату и прикинул стоимость работ, а Цыпочка тем временем вновь погрузилась в каталог «Бон Марше», на который бахрома абажура отбрасывала полоски теней.
Жоашен Супе, научившийся у первой жены брать быка за рога и ковать железо, пока горячо, немедля приступил к ремонту. Поскольку сводился тот к мелочам, вскоре в подвальном жилище поселилась Леонтина Герен, старшая мастерица с галетной фабрики. Это была рыжеватая коротышка, которая всегда говорила негромко и любила цветастые платья. Кое-кто посматривал на нее косо, ведь у нее был любовник и несколько лет назад она носила юбку-брюки. Она сохраняла все картинки из почтовых календарей, а в субботу вечером, напевая «Тонкинку», готовила тушеную говядину с овощами, на которую приходил ее любовник Люсьен. Он оставался на ночь и на воскресенье, и они гуляли в хорошую погоду вдвоем. Люсьен работал в типографии и имел в ту пору обыкновение рассуждать о теориях Прудона и Нечаева, а Леонтина почтительно его слушала. Сам же он, устремив взор вдаль, все вещал и вещал, не роняя былинку или пучок одуванчиков, которые любил держать в зубах.
* * *
Аттик пока еще пустовал, а черная молескиновая сумочка, возможно, являлась там лишь другим призракам, но первый и второй этажи вскоре заняли мадам Жозефина Картье и мадмуазель Констанс Азаис. Умственные способности мадам Картье выражались в отрицательных числах, и потому изучить ее характер было нетрудно. Эта вдова производителя готового мужского платья, доставлявшегося в универсальные магазины, доверила дела покойного управляющему, который ее почти не обманывал. Она могла бы комфортно жить на эти доходы, не порази ее запредельная скаредность. Мадам Картье была членом ассоциации мирян при Ордене св. Франциска и каждый день ходила на мессу, не принося, впрочем, жертву милостыни, но все же решилась потратиться на паломничество в Лурд. Десять лет назад она приняла у себя мадмуазель Констанс Азаис, которая, тем не менее, оплачивала проживание и питание из скудного жалованья машинистки-стенографистки в Электроэнергетической компании. Может показаться странным, что мадам Жозефина Картье выбрала в качестве жилища два этажа виллы «Селена», аренда которых была недешева. К этому ее подтолкнула сложная налоговая ситуация, по большей части мнимая, так что «Селена» показалась ей не столь затратной, как тот особнячок, где она жила до своего вдовства: ей неожиданно представился удобный случай, щедро приукрашенный Жоашеном Супе. Мадам Жозефина Картье была бесхитростной и лишенной здравого смысла, поэтому вскоре ее шаги уже отзывались эхом по паркетам виллы «Селена». С пучком волос в виде собачьего хвоста и коричневыми корсажами она являла внешне полную противоположность мадмуазель Констанс Азаисвысокой девушки двадцати двух лет, с профилем, как на медали, и тяжелой голубой шевелюрой. Мать она потеряла в десять, братадва года спустя, а в пятнадцать ее отец, агент по продаже, обходивший с товарами дома, бросил ее одну без средств. Пару недель Констанс ютилась в темной комнатушке и портила себе глаза, надписывая адреса по 10 су за сотню, пока голод стальным прутом сдавливал желудок. Молчаливая, уже зрелая, очень гордая и чрезвычайно красивая, она обладала еще и характером. О ее положении случайно стало известно набожной старой девесестре директора Электроэнергетической компании. Эта славная особа взяла ее под свое крыло, пристроила в контору фирмы, велела обучить стенографии и машинописи и наконец подселила в качестве опекаемой бедной родственницы и профессионалки к хорошей подруге по ассоциации мирян, мадам Жозефине Картье. Констанс Азаис чувствовала себя там ни счастливой ни несчастной, но зато защищенной. Она была еще молода, порою смеялась и скользила, напевая, на кусках войлока, когда натирала в квартире паркет. Быть может, она и не догадывалась, насколько ее ненавидели коллеги по Электроэнергетической компанииза протекцию, за красоту, за невесть откуда взявшиеся врожденные изысканность и элегантность.
Усматривая в малейших знаках мужского внимания некую угрозу собственной репутации, мадмуазель Азаис окопалась в крепости своей неприступной добродетели, которая в сочетании с красотой вызывала робость. Впрочем, страшно боясь остаться на всю жизнь старой девой, она представляла галантное и пышное предложение неведомого жениха, который из уважения к ее беспорочной девственности опустится на колени, дабы попросить у мадам Картье руки ее питомицы: ассоциация мирян и романы из серии «Посиделки в избушке» нанесли ей непоправимый ущерб.
Подчас время для мадмуазель Азаис тянулось долго. Она уповала на вечное спасение, не переставая также надеяться на менее монашескую жизнь. Если ей случалосьвначале по недомыслиюусомниться в пользе любых жертв, эта догадка, в корне противоречившая нравственным правилам христианства, наполняла ее ужасом, как только она вникала в ее смысл. Тогда она жестоко корила себя за эти внушенные дьяволом мысли, за это внезапное влечение к суетности, от которой предостерегает Экклезиаст, и налагала на себя какую-нибудь епитимью. Постепенно все евангельское учение начинало сотрясаться в своих основах, когда мадмуазель Констанс Азаис противопоставляла ему силлогизмы картезианского метода, которым владела, хотя никто ее этому не учил. Тогда на нее глыбой наваливался страх того, что она гоняется за химерой и упускает настоящую жизнь. Эти сомнения терзали так сильно, что она не смела признаться в них даже своему исповеднику, сдержанность казалась ей святотатством. Ведь она с такой готовностью приняла искушение рассудка!.. Поэтому нечистая совесть накручивалась на раскаяние бесконечной спиралью, но Констанс все же надеялась, что брак, освященный верой обоих супругов, с Божьей помощью положит конец этим испытаниям. Ну а мадам Жозефине Картье такого рода душевные муки оставались неведомы.
Жилище было едва обставлено. На первом этаже разбросаны несколько разрозненных стульев, буфет в стиле Генриха II, тяжелый стол и три кресла «жаба» перед гипсовой статуей Богоматери Лурдской, а второй этаж занимали два шкафа и кровати, покрытые красными перинами. Жилицы все же позволили себе единственную роскошьзеркало во весь рост, чтобы можно было убедиться, что одежда не сидит вкривь да вкось. Мадам Жозефина Картье решила поместить разнообразные сундуки и чемоданы в аттике, и их поставили в бывшей комнате для служанок. Если черная молескиновая сумочка ненароком и являлась мадмуазель Азаис, та, наверное, принимала ее за имущество своей опекунши.
* * *
Роза, которую Леонтина подарила Люсьену и которую тот держал в зубах, уже успела завянуть, когда 2 августа 1914 года они приехали на Восточный вокзал. Леонтина еще долго стояла и махала носовым платком, после того как Люсьен растаял на горизонте. Она получила от него всего два письма. В сентябре, в коммуне Эпарж, что в О-де-Мёзе, его разорвало на куски шрапнелью: в грязь полетели красные клочья, кусочки мозгов, глазные яблоки, кишки и прочие неприглядные ошметки, настолько раздробленные, что это противоречило возвышенному уделу Неизвестного солдата, не отвечавшему, впрочем, принципам самого Люсьена. Поскольку они с Леонтиной не были женаты, о его смерти она узнала лишь случайно и сообщили ей об этом с ехидцей, как тогда было принято говорить с сожительницами. Два месяца она проревела навзрыд, а затем вернулась к прежней привычке еженедельно готовить тушеную говядину с овощами, когда окунулась в любовную идиллию с мужчиной, который потерял руку, подорвавшись на мине.
* * *
Мадам Картье и мадмуазель Азаис отвечали на приветствия Леонтины очень холодно. Нельзя же себя компрометировать. Точно так же думали и обе дочери бывшего морского офицера, проживавшего на вилле по соседству с «Селеной», когда по чистой случайности столкнулись с Констанс на выходе с мессы. От легкого кивка на их шляпках закачались цветы, а мадмуазель Азаис, которой сначала хотелось завязать разговор с людьми своего возраста и исповедания, сразу поняла, что те не жаждут якшаться с машинисткой-стенографисткой.
Вечерами повсюду было темно, ни единый лучик света не просачивался из затемненных окон, и лишь звезды усеивали своими огоньками черные воды реки. Дни были и того унылее: прохожие торопились, как будто чего-то стыдясь, а военные и санитарки из Красного Креста превосходили их на улицах своим числом. Мадам Картье, для вида сетуя на ограничения, пусть и не слишком тягостные, налагаемые войной, в глубине души ликовала: положение идеально устраивало ее скупую натуру. Сахар заменили на мед, но еще оставался кофе, экономили на отоплении и свете, а картошка нередко вытесняла все прочие блюда. Правда, доходы мадам Жозефины Картье значительно сократились, поскольку фирма покойного мужа не обладала преимуществом военных заказов, а бывшего управляющего сместил недотепа. После того как мадмуазель Констанс Азаис уплачивала за проживание, у нее не оставалось почти ни гроша. Она томилась, и дьявол навевал ей грезы. Как-то в воскресенье, штопая на террасе чулки, она заметила за оградой соседок, игравших в волан с двумя молодыми офицерами в увольнении. Хоть душа ее и не была низменной, она все же испытала ревность. На следующий вечер, листая под лампой благочестивую книгу, мадмуазель Азаис обнаружила там литографию, на которой Иаков боролся с ангелом. Она признала себя побежденной, решила состричь волосы и продать их, не предупредив об этом мадам Картье.